— Завтра, если нам того захочется. По особому разрешению вступать в брак можно когда и где угодно. Я придумал план получше твоего. Выслушай и скажи, стоит ли его осуществить. Я завтра съезжу в город, выхлопочу разрешение, приглашу сюда своего друга, достопочтенного Пола Фейрфакса, а ты завтра вечером придешь в обычное время и, в присутствии моих старых слуг, умеющих хранить тайны, сделаешь меня счастливейшим человеком в Англии. Устраивает ли это вас, драгоценная моя леди Ковентри?

План, который полностью совпадал с ее желаниями, имя, которое было верхом ее честолюбивых помыслов, благословенное чувство защищенности наполнили Джин Мюир ощущением столь глубокого удовлетворения, что непритворные слезы навернулись на глаза, и радостное согласие, которое она дала сэру Джону, стало самым правдивым из того, что она говорила за последнее время.

— Медовый месяц мы проведем за границей или в Шотландии, а там, глядишь, тучи рассеются, — добавил сэр Джон, прекрасно осознавая, что поспешным браком изумит и даже оскорбит всю свою родню, а потому не меньше Джин желая избежать первых потрясений.

— Если можно, в Шотландии. Очень хочется увидеть родину отца, — попросила Джин из страха, что на континенте может встретиться с Сидни.

Они некоторое время обсуждали подробности, причем сэру Джону так хотелось ускорить события, что Джин оставалось лишь одно — с готовностью соглашаться на все его предложения. Ее мучил единственный страх. Если сэр Джон поедет в Лондон, он может там встретить Эдварда, услышать его рассказы и поверить в них. Тогда все погибло. Однако ей пришлось принять этот риск, ведь иначе быстро и безопасно провести бракосочетание не представлялось возможным; основной заботой Джин стало предотвращение сей встречи. Когда они шли по парку — сэр Джон настоял на том, чтобы проводить ее домой, — она произнесла, приникнув к его руке:

— Друг мой, помни одну вещь, в противном случае нас ждут всяческие беспокойства, да и планы наши рухнут. Не встречайся с племянниками: ты человек искренний, выражение лица обязательно тебя выдаст. Они оба меня любят, оба вспыльчивы и на такое признание могут отреагировать неадекватно. А я не хочу, чтобы тебе из-за меня грозили опасность или неуважение, так что, пока ситуация не разрешится, держись от них в стороне, особенно от Эдварда. Он, безусловно, сочтет, что брат обманул его доверие, а ты преуспел там, где он потерпел неудачу. Это его, конечно же, разъярит, и я предчувствую бурную сцену. Пообещай, что день-другой станешь избегать их обоих: сделай вид, что ты их не видишь и не слышишь, не пиши им, не принимай от них писем. Я знаю, что это ребячество, но ты все, что у меня есть, и меня терзает недоброе предчувствие, что я могу тебя потерять.

Сэр Джон, тронутый и польщенный ее заботливостью, тут же дал все обещания, хотя и посмеялся над ее страхами. Славный джентльмен был слишком ослеплен страстью и не заметил странностей ее просьбы: новизна, романтика и тайна не только очаровали его, но и ошеломили, а осознание того, что он взял верх над тремя молодыми и пылкими ухажерами, несказанно льстило его тщеславию. Расставшись со своей спутницей у садовой калитки, он двинулся к дому, вновь ощущая себя совсем юным, напевал по дороге любовную песенку, не обращая никакого внимания на вечернюю сырость, подагру и пятьдесят три года, которые совсем не давили ему на плечи с тех пор, как Джин опустила на них свои руки. Она же торопливо зашагала к дому — ей очень хотелось уклониться от встречи с Ковентри, но он ее ждал, и избежать разговора не удалось.

— Как ты могла так долго отсутствовать и держать меня в неведении? — упрекнул он ее, взяв за руку и пытаясь взглянуть в лицо, скрытое полями шляпки. — Пойдем посидим в гроте. Мне столько всего нужно сказать, выслушать, стольким насладиться!

— Не сейчас, я слишком устала. Позволь мне пойти к себе и поспать. Поговорим завтра. На улице сыро, промозгло, а у меня от всех этих беспокойств разболелась голова.

Джин говорила утомленно, но с налетом досады, и Ковентри, решив, что она обиделась на него за то, что он ее не встретил, тут же с готовностью и нежностью пояснил:

— Бедная моя душенька Джин, тебе действительно нужно отдохнуть. Мы постоянно тебя утруждаем, а ты даже не жалуешься. Я должен был пойти тебе навстречу, но меня задержала Люсия, а когда мне удалось вырваться, оказалось, что дядюшка меня опередил. Если старик и дальше будет проявлять к тебе такое внимание, я того и гляди приревную. Джин, прежде чем мы разойдемся по своим комнатам, скажи мне одну вещь: я теперь свободен, как ветер, а потому имею право говорить. Ты меня любишь? Я — тот счастливчик, которому удалось завоевать твое сердце? Я смею надеяться, верить, что твое лицо с его красноречием сказало мне правду, а значит, мне теперь принадлежит сокровище, которое утратили бедный Нед и буйный Сидни?

— Прежде чем я отвечу, расскажи о своем разговоре с Люсией. Я имею право знать, — потребовала Джин.

Ковентри поколебался, ибо при воспоминании о том, как горевала бедная Люсия, сердце его наполнялось жалостью, и он мучился угрызениями совести. Но Джин хотела выслушать рассказ об унижении соперницы. И когда молодой человек замялся, она нахмурилась, потом подняла к нему лицо, озаренное мягчайшей улыбкой, и, опустив ладонь ему на предплечье, произнесла очень эффектно, со смесью ласки и смущения, подчеркнув голосом его имя:

— Прошу тебя, Джеральд, расскажи!

Ее взгляд, прикосновение, тон окончательно растопили его сердце, и, взяв ее ладошку в свои ладони, он заговорил торопливо, будто о чем-то очень неприятном:

— Я сказал ей, что не люблю ее, не могу любить, что до того поддался на уговоры матери и некоторое время считал, что связан с ней некими невысказанными узами, хотя на словах мы ни о чем таком не договаривались. Теперь же я прошу дать мне свободу — и сожалею, если желание это не является обоюдным.

— А она? Что она ответила? Как это приняла? — спросила Джин, сразу поняв своим женским сердцем всю глубину переживаний отвергнутой Люсии.

— Бедненькая! Ей это далось тяжело, но она ни на миг не утратила гордости. Согласилась с тем, что я не связан никакой клятвой, освободила меня от любых обязательств, какие могло на меня накладывать мое поведение в прошлом, и пожелала мне найти другую женщину, которая будет меня любить так же искренне и нежно, как любила она. Джин, я чувствовал себя негодяем, но ведь я никогда ничего ей не обещал, никогда ее по-настоящему не любил и сохранил право покинуть ее по собственному желанию.

— А про меня она говорила?

— Да.

— И что сказала?

— Это обязательно повторять?

— Да, я хочу знать все. Я знаю, что она меня ненавидит, и прощаю ее, ибо и я возненавидела бы всякую женщину, которую ты бы полюбил.

— Ты ревнуешь, моя душа?

— Тебя, Джеральд? — И она устремила на него взгляд своих прекрасных глаз, они сияли, и казалось, что это свет любви.

— Ты уже превратила меня в своего раба. Как тебе это удается? Никогда еще я не был в подчинении у женщины. Джин, ты, наверное, ведьма. Ведь Шотландия — родина всякой занятной нечисти, которая любит принимать прекрасный человеческий облик и морочить бедных слабаков. Ты из этих коварных красавиц?

— Ты мне льстишь, — рассмеялась девушка. — Но я действительно ведьма и в один прекрасный день сброшу чужую личину и предстану тебе, как есть — старой, уродливой, дурной, заблудшей. Так что поберегись. Я тебя предупредила. Люби меня на свой страх и риск.

Ковентри умолк и бросил на нее встревоженный взгляд, весь во власти непонятного очарования, которое покоряло, но не приносило счастья. Его обуревало лихорадочное, но довольно приятное волнение: дух бурлил, хотелось стереть прошлое каким-то бесшабашным поступком, каким-то новым переживанием, проистекающим из его страсти. Джин несколько секунд смотрела на него с задумчивым, почти горестным выражением лица, а потом на лице ее появилась улыбка, и она заговорила с ядовитой насмешкой, под которой таилась горечь печальной правды. Ковентри явно слегка опешил, и взгляд его перекинулся с таинственного лица девушки на тускло освещенное окошко — там, за задернутыми шторами, прятала свое изнывающее сердце несчастная Люсия, одновременно читая по нему нежные молитвы, какими любящие женщины одаривают тех, кому готовы простить любые грехи во имя любви. Сердце у него сжалось, он посмотрел на Джин, и на миг его захлестнуло отвращение. Она все увидела, рассердилась, но и испытала облегчение, ибо теперь, когда собственная ее безопасность была почти гарантирована, она не хотела больше никому причинять зла, скорее стремилась загладить все нанесенные обиды и обрести душевный покой. Решив сыграть на его преданности, она вздохнула и зашагала дальше, обратившись к нему мягко, но холодно: