Убийца ударил первым сразу по всем родникам силы, как учили его Черные Учителя. Сияющая защита, молитва Ясны, отразила удары. Но то место, где когда-то навылет прошла пуля, помнило боль. Молник ощутил сильное жжение. Казалось, в груди растет, ширится, бушует разрывающее тело пламя. Сквозь боль он нанес свой удар разящим лучом, руной «Зиг». Сияющая «молния Нордов» распорола грудь убийцы. Туда попала пуля Юрке. Оттуда была вынута кровавая жертва.

Острие синего луча, меча Веди, вошло в ямку между смуглых ключиц. Тело почернело, обуглилось. Убийца пошатнулся, но успел собрать новый заряд ненависти.

Бой, похожий на жестокий танец, продолжался. Молник был ранен, а его убийца наливался силой, вытекающей из его тела. Это была одна из отточенных практик секты Вампиров. Молник не умел пить чужую силу, но, преодолевая боль ожога, продолжал теснить убийцу к краю, отбрасывая его огненными стрелами к обрыву. Оступившись, убийца потерял равновесие, вздрогнул, пытаясь удержаться за воздух, но огненный смерч толкнул его в грудь, и через мгновение он исчез за краем бойцовской площадки. Молник приблизился к обрыву и заглянул через край. Далеко внизу дымилась бездна. Багровые клубы дыма и черный пепел поднимались со дна и вновь оседали в кровавый туман. Убийца был навсегда сброшен с солнечной земли, единственного места Вселенной, где возможна перековка душ и где земные деяния выстраивают посмертный путь в полях Нави. Молник знал, что происшедшее в сновидении с жестокой неизбежностью произойдет днем. Тело его поединщика с отключенным, пустым сознанием само найдет обледенелый скат крыши и обрушится вниз…

Бел сидел у ночного костра, глядя в огонь. Резкие всполохи пламени высвечивали худое изможденное лицо. Бел готовился к переходу, сознательно угнетая желания и силы своего тела. Веди были бессмертны и могли жить столько, сколько хотели. Они уходили, когда считали, что их долг на Земле исполнен. Молник знал, что его учитель тысячами уз связан с Русью. Ее боль и метания, ее катастрофы, беды и войны, страдания русских матерей, реки русской крови на полях сражений протекали через его сердце.

— Твои испытания завершены. Мне пора уходить… Даэна ждет меня… Не ищи моего тела, его не будет на Ясне… Но прежде чем уйти, я открою тебе еще одну страницу Великого Ведания… Древний мир знал одну истину. В божественном плане мира женщина представляет собой Природу, и подобием Бога является не один человек, сколь совершенен он бы ни был, но мужчина и женщина в единении. Отсюда их могучее и роковое влечение друг к другу, упоение страстью, ее бесконечным творчеством, но отсюда и неразрешимость мук земной Любви, так как ее совершенная форма возможна лишь в Высших Божественных мирах. Только в Любви возможно проникновение двух душ в самое средоточие жизни. Вдвоем мужчина и женщина — целая Вселенная, творящая миры. Ребенок, зачатый в мистерии любви, сотворенный в жажде красоты, бывает не только красив и счастлив, но и наделен всеми дарами Духа: благородством, талантами, красотой и жаждой творчества. Поэтому так важен духовный подбор вступающих в брак. Именно тщательный отбор — залог возрождения земной расы. Мы Веди, и наш древний долг — сбережение знаний и разума, мы — хранители человечности.

— Я думал, что Алатырь — камень, я ошибался, учитель?

— Камень Сил — это отвердевший свет. Но подлинный свет — это разум. Мозг — вместилище разума, сродни солнцу, он сияет незримым светом, он — малая Вселенная, творящая миры. Камень Сил — тоже имеет разум. Эта реликвия — священный дар землянам. Ты — последний страж Алтаря. Когда-нибудь ты или твой преемник вернете камень людям. Он будет основой грядущего возрождения Земли, заветом и талисманом для грядущих…

Воины Веди, старик и юноша, не заметили, как прошла ночь. Небесный купол просветлел до прозрачной синевы. Это был особый зодиакальный свет. Солнце еще не скоро взойдет над землей, но его лучи уже рассеяли тьму, наполнили свечением небо. Ясна заволновалась сквозь сон, готовясь встретить Солнце. Бел протянул руки к пылающему зареву и запел древний гимн Рассвета:

В надежде довести до конца «Спасское дело» Вадим приехал в небольшой северный городок. Сдав в проявку пленку, найденную в фотокамере, он оправился в местный отдел милиции, чтобы договориться об экспертизе. Серебряный обруч остался в ларчике у бабки Нюры, рядом с ее «смертной» укладкой.

В милицейском дворике на куче пожарного песка дремала собака северной наружности: крупная, ладная, с яркими светлыми глазами и черно-белой полумаской на морде, с завитым в тугое кольцо хвостом. Она беззвучно оскалила желтые клыки на человека с огромным бурым рюкзаком, пересекшего охраняемую территорию.

Пышноусый дежурный попросил Вадима подождать в коридоре, пока он доложит начальству и составит протокол изъятия. Вадим приметил прохладный уголок, поудобнее устроился в продавленном кресле, зажмурился и почти сразу стремительно упал в ласковую, живую темень.

Он держал Лику в объятиях всю ночь, не отпуская ни на мгновенье, боясь потерять в дремучих чащах бреда, в пучинах снов, но так и не смог насытиться. В последней ее открытости, в бездонной наготе оставалось что-то недостижимое, ускользающее, нетронутое, девственное, словно он хотел и не мог удержать ее душу…

Сквозь вязкую дремоту доносились дальние голоса.

— Пшел, зар-р-раза, — тонкий женский визг резанул его атласный, душный сон.

Вадим прислушался. В знойной тишине не стихала какая-то неприличная возня. Вялый женский голос бубнил несуразицу. Мужской — подначивал. Что-то заставило Вадима прислушаться.

— Ай-яй-яй, какой глюпый женщина! Почему нэ хочешь? А курыть хочешь, да? Сыми трусы, красавица… сигарету дам.

Вадим встал, прошелся до конца коридора, заглянул, как бы случайно, за угол. Напротив «обезьянника» в привычной позе зека сидел на корточках чернявый человечек. Выпуклыми глумливо-ласковыми глазами он заглядывал за решетку КПЗ. Двое других, в черных, как воронье перо, блестящих костюмах, поддразнивали ухаря. Из-за решетки слышался мат и животное мычание.

— Пшел отсюда… — пьяная женщина скороговоркой сыпала ругательства. Но голос был молодой и лишь слегка охрипший, словно расстроенная музыкальная табакерка.

Второй джигит, плотный, большеголовый, подкатил к решетке, согнулся в тугой пояснице и принялся колоть сквозь прутья зонтиком-тростью. Усы его зверовато вздернулись, обнажив золотые зубы. За решеткой на голом цементном полу сидела пьяная молодая женщина в коротком цветастом сарафане. Что-то в ней задело внимание Вадима. Деревенское полнокровие и первобытная миловидность еще не успели сойти с нее. Чем-то неуловимым, но крепко впечатанным она была похожа на его мать и всех его теток — наверное, землячка… Он хотел уйти, выбросить эту сцену из своего ликующего сердца. Но не смог…

Ярость белой молнией взорвалась перед глазами Вадима. Лицо его схватилось и отвердело, как сжатый кулак со стеклышками брызг-глаз между костяшками. Легко, как плюшевую игрушку, он приподнял за шиворот сидящего на корточках человечка, похожего на обитателя сухумского заповедника, и врубил удар в солнечное сплетение. Под рукой пусто екнуло. «Ич-ч а-р-ра…» — прохрипела над ухом золотозубая пасть, обдав запахом чеснока и мясной гнили. Вадим успел садануть крепыша под дых и в живот. Волосатый прыгнул на него сбоку, но Вадим развернулся и перехватил длинную мохнатую руку, зажавшую нож, вывернул и заломил за спину. Жидкое тепло залило бок, растеклось по животу. Не чувствуя боли, Вадим ударил ребром ладони в шею волосатого и понял, что слепнет, заваливается набок, в голове стучал поезд, перемалывая и дробя его мозг.