— Сабурова Гликерия Потаповна, 38-го года рождения, — вывел следователь Вадим Андреевич Костобоков на сером картоне пропуска. — В Следственное….

Сабуром в его деревне звали злую колючку алоэ — Крокодилов цвет. Что-то занозистое и неувядаемое было в этой старинной фамилии.

Ну, следак, готовься к бою. Бабушка уже на проходной, посасывает колесико валидола, докучает пуленепробиваемому «милку». Настырная старушенция уже несколько раз записывалась на прием по поводу двух каверзных розыскных дел. Но то совещание затягивалось, то грозили военными действиями в столице немирные горцы, и свидеться с просительницей Костобокову не удалось.

Розыскные дела, переданные Костобокову на списание, удручали безысходностью и наличием какой-то угрюмой тайны. Пропавшие студенты уже полгода значились в розыске, и скромный детективный опыт подсказывал Костобокову, что дело, скорее всего, «висяк». Ближайшие пять лет его будут лишь перекидывать и тасовать. Но такие вот несносные, героические бабки, терпеливые и стойкие, как их прорезиненные боты, месяцами осаждают кабинеты и приемные, добиваясь никому не ведомой правды.

Готовясь к разговору, следователь вышел «перекурить», вернее подышать свинцовым туманом курилки. В конце коридора, на лестничном марше, квартировал почти круглосуточный мужской клуб, где в горчично-желтых и сизых клубах до поздней ночи торчало несколько завсегдатаев.

— Ну что, Андреич, протокол допроса Муравьева подписал? Да обычная бытовуха, подписывай, и с плеч долой… — хохотнуло за облаком ядовитого дыма чернобровое лицо «станичного» красавца Шубанько. — Кстати, приятная новость! Муравьев подписал чистосердечное признание.

Шубанько был его куратором. Бывший сокурсник по Академии быстро взлетел в чинах благодаря династически выгодному, но не овеянному и тенью любви браку. Прославился сей жизнелюбивый брюнет и как неутомимый балагур, поддаватель пара в генеральских баньках. За последний год подполковник Шубанько, Шубан, возрос еще пышнее и выше, как лопух на свальном месте, и теперь давил на Костобокова со всем упорством второй молодости и нетерпеливой карьерной алчности.

— У вас, пожалуй, не подпишешь… — пробормотал Вадим Андреевич.

Он вспомнил худенького, большеголового человечка, зеленовато-бледного, как утопленник. Человечек беспомощно и удивленно озирался по сторонам, словно его действительно только что насильно выдернули из пруда, обиталища рыб и привидений. Нет, скорее он походил на инопланетянина, едва понимающего странные законы, царящие на затерянной периферии Млечного Пути. По словам Шубана, Муравьев сразу же ушел в глухую несознанку, и подручным подполковника стоило немалого труда расколоть жестокого убийцу.

После серийных допросов у Шубана Муравьев и вовсе «отключился».

Павлу Людвиговичу Муравьеву было лишь чуть за тридцать. Для столичной знаменитости это не много. Молодой ученый, лингвист и этнограф, успел издать несколько нашумевших книг по этнической психологии. Его последняя книга «Раб Луны», напечатанная пока в отрывках, успела вызвать громкий скандал и неутихающие споры в «желтой» прессе. Нелепая гибель его юной беременной жены оборвала все.

— Не мог Муравьев убить. Он любил ее. Может, убийца ушел через балкон? — угрюмо упорствовал Костобоков. — Надо чердак проверить.

— Ты лучше свой чердак проверь. Это двадцать второй этаж.

Костобоков искал и не мог найти слов и доводов, более веских, чем любовь, зная, что «просто любовь» уже не может служить защитой и алиби, но мысли выскальзывали, не давая поймать что-то важное, что, несомненно, таилось в судьбе Муравьева и его погибшей жены.

— Дело надо срочно направить на доследование… — Вадим Андреевич чуть надавил на «начальство».

— Никакого доследования не будет. Злобных мокрушников надо давить! А вот откозлить от суда он может, этот невменяемый… Ух ты, василек какой!

Вадим оглянулся: по коридору шла высокая стройная девушка, похожая на Снегурочку, заплутавшую в прокуренных лабиринтах Управления. Предвешняя оттепель вымочила ее полушубок и осыпала росной капелью дымчатый оренбургский платок. Пахнуло нарзанной свежестью и ледоходом, горькой приречной ивой. На нежных щеках — тень опущенных ресниц, золотые косы короной уложены над головой: архаичная, но бесконечно милая прическа. Вывернув шею, Костобоков успел заметить, что ноги у Снегурочки длинные, немного худоватые, но безупречно стройные, с многообещающей выразительностью линий. Да, Шубан зря не вскинется!

— Гликерия Потаповна? Прошу… — Вадим Андреевич строго, но доброжелательно окинул взглядом Снегурочку, ожидающую его у двери кабинета. Шутники в бюро пропусков поменяли порядок цифр, состарив Гликерию Потаповну на добрые сорок лет. Вот тебе и «Крокодилов цвет»! Девушка была грустна и бледна, словно роковое предначертание — растаять при первом же теплом дыхании — все еще тяготело над ней.

Раскрыв тощую папочку с отчетом, Костобоков испытующе посмотрел в отрешенные глаза гражданки Сабуровой. Он не любил, когда его теребили. И так старался сделать все возможное, зная, что через полгода безуспешных розысков, рассылки запросов, расклейки фотографий, опросов свидетелей и проверки моргов пропавшие люди негласно считаются погибшими. Но отнимать у близких веру в чудесное воскрешение он не смел, это была уже не его компетенция.

— …Ищем, Гликерия Потаповна, ищем… Повторный запрос в областное управление о невостребованных трупах… — Вадим Андреевич осекся на полуслове. — Черт… Обморок… Спокойно, Гликерия, спокойно…

Едва не своротив стол, он кинулся на помощь, энергично похлопал девушку по прозрачным щекам, потряс за хрупкие плечи. Сквозь дрожащие ресницы осколком фарфора блестели пустые белки. Голова ее запрокинулась. Тонкий серебряный гребень выскользнул из прически, и ее золотая, туго свитая коса мягко коснулась пола. Девушка глубоко вздохнула и задышала ровно, как во сне. Чуть порозовели нежные губы, успокоились густые блестящие ресницы, видимо обряд оживления возымел свое действие.

Костобоков опустился на корточки, осторожно взял ее невесомое запястье, пощупал пульс: ровный, с хорошим наполнением, и рука теплая. Притворяется? Сочувственный взгляд Костобокова подернулся хищной зеленцой: красивая, даже слишком.

Стараясь не дышать на млечную белизну ее шеи, следователь попробовал перенести девушку на коленкоровый диванчик в углу кабинета, где сам коротал ночные дежурства. Приятная женская тяжесть отозвалась сладостью у сердца, но девушка внезапно открыла ясные темно-серые глаза. По всей видимости она не вполне понимала, как оказалась в служебных объятиях довольно симпатичного парня в милицейской форме. Светлоглазый, как кречет, с белесой прядкой, приставшей к высокому красноватому лбу, что встречается лишь у настоящих северных блондинов, он смотрел на нее совсем не по-казенному. Костобоков поспешно отпустил свою мимолетную добычу.

— Извините, я, кажется… — Она смущенно одернула расшитый красной нитью подол, поправила косу.

— Главное, отчаиваться не надо. Север — места опасные, и люди там частенько пропадают. Трясины… Леса непроходимые… Опять же — лагеря. Матерые лагерники за фуфайку удавят…

Искоса поглядывая на девушку, Вадим Андреевич чувствовал, что его «зацепило». Открыв форточку и отвернувшись к окну, он закурил, чувствуя кирзовую грубость своих профессиональных утешений.

— Я сам родом с Севера, с Кемжи. Так у нас вот какой случай был: два мужика записались на промысел в Баренцево море. И пропали. Только через три года вернулись. Оказалось, штормом занесло их в Норвегу. За все годы — ни весточки, ни знака.

— Простите, но вы не знаете главного: Влад и Юра искали священный камень с Ориона, Алатырь-камень… — Она затихла смущенно и выжидательно.

Да… как же он сразу ее не раскусил! Эти пестрые тесемки в косе, петушки-гребешки, берестяной гайтан на шнурке, вышивка алым крестиком. «Камень с Ориона»! Ядовитый случай. Об этом лучше проконсультироваться у психиатра.