– Какая сгожая у тебя сустуга, жадобушка! – всплеснула руками Нежка. – И богатая какая! Лоснит как золото.

– Это и есть золотой сюльгам, – ответила Варвара. – Мне его супруг подарил. Он за дверью стоит. Высокий, чернобородый…

– Сюльгам? Не слыхала такого слова.

– В наших краях эти застёжки так зовут.

– Ты чужница? А я-то подумала, жихарка самородная… ну, когда ты вошла… беленькая такая. Выглядишь как новгородка… или, может, чухонка…

– Издалёка я, – улыбнулась ей Варвара. – Толгой меня звать.

– Имени даже такого не знаю, – хмыкнула Нежка.

– Теперь будешь знать: Толга.

– Нехристианское оно какое-то…

– Как и у тебя…

– И крестика на тебе нет.

– С утра забыла надеть, – нашлась Варвара.

Нежка хихикнула, настоящие христиане ведь не снимают на ночь крест. Варвара не поняла, что развеселило её собеседницу, и решила вернуться к разговору о заколке.

– Зачем тебе мой сюльгам? – спросила она.

– Живёт недалечко корыстовный[6] купчина. Собирает он их… но для души, а не корысти ради…

– Сюльгамы собирает?

– Сустуги разные. Их тут уже не носят, а напереж у всех они были. Купчина их скупает, чистит, правит… Любит! – Нежка завистливо посмотрела на Варварин сюльгам. – Дорого он тебе заплатит. За такую-то редкость!

– Ты, чай, не сводня? – в лоб спросила её Варвара.

– Была б сводней, жадобушка, без обиняков бы тебе всё и сказала. Без сустуг и сюльгамов обошлась бы. Спросила б напрямую: «Охотишь мужика?» – и всё. Я позаправду для собирателя стараюсь. Глеб Завидович – так его звать. Говорят, его далёкие пращуры волхвами были. Для него я стараюсь, за серебро. И не страшись, не ограблю тебя. Говорить с купчиной будешь днём в его лавке.

Варвара задумалась, теребя двумя пальцами золотой подарок Дениса. «Понадеюсь, что не ограбят они меня. Продам сюльгам! – потекли её мысли. – Справлю тогда душегрею на меху. А что мужу говорить буду? Как оправдываться стану? Он же подарил мне этот сюльгам… Подарил, конечно… Но много ли мне проку от этого украшения? В городе, глядя на него, люди не восхищаются, а недоумевают. Нежка сказала, что в Новгороде сустуг ни у кого уже нет. Да и в Тонбове не видела я сюльгамы ни на девках, ни на замужних бабах. Только в деревнях их и носят. Ну, и зачем тогда он мне? Продам, а Денису скажу, что потеряла. Душегрея-то всё-таки нужнее. Прикуплю её прямо здесь, у Нежки…»

– Дам купцу посмотреть на мой сюльгам, – наконец, решилась Варвара. – Ежели и он свои сустуги мне покажет. Любопытно ж.

– Покажет. Вестимо, покажет.

– Ну, а там, глядишь, и сторгуемся с ним. Тебе долька будет. Потом я у тебя ещё душегрею куплю.

– Ну, вот и вылюдишься. И тебе велесо[7] будет, и мне, – обрадовалась Нежка. – А к Глебу Завидовичу приведу тебя хоть сегошни.

– Ныне не выйдет, – вздохнула Варвара. – Вот как супруг уедет по делам, так я враз и к тебе.

– Задьячь, как меня звать.

– Запомню. Коль ты супружница хозяина, может, распашницу подешевле отдашь?

– Скину, жадобушка, – кивнула Нежка.

Одеваясь, Варвара внимательно оглядела лавку.

– Что-то образов я здесь не вижу… – задумчиво сказала она.

– Ну, не видишь и не видишь… – огрызнулась жена лавочника. – Дело-то тебе какое? Летничек берёшь? Я ведь хорошо уступила.

– Беру, – уверенно сказала Варвара.

Обрадованная удачной покупкой, она пулей выскочила к Денису.

– Отыскала летник! – вскликнула она. – Отыскала! Добротный и недорогой. Мне четверть цены скинули. Пошли в лавку, нас там Нежка ждёт.

– Это кто такая?

– Супруга лавочника.

– С чего это она тебе скинула? – подозрительно спросил Денис. – Видать, дрянь подсуропила.

– За дурочку меня держишь? – надула губы Варвара. – Нет там обмана. Новенький летник.

– Поглядеть надо…

Денис вошёл в лавку и бросил взгляд на Нежку. На вид та ещё лисичка! Носик острый… Рот маленький, тонкогубый… Глазки голубые, чуть раскосые и хритрющие-хитрющие… Веснушки по всему лицу… Статная, кстати, но ростом пониже Толги…

– Ну, и чего ты подсунула моей супружнице? – строго спросил он.

– Распашницу, – ответила Нежка. – Добрый товар. Убедись сам, жадобный мой[8].

Денис начал рассматривать летнее платье и не нашёл в нём изъяна. Новое. Сшито старательно. Бирюзовое с воротом цвета морёного дуба. Толгане такое к лицу: подчеркнёт белизну кожи. Вестимо, не шёлк, а киндяк[9]… но за такую цену…

Он ещё раз сурово посмотрел на Нежку, отсчитал ей серебро и вышел вместе с женой из лавки.

----

[1]Дьячная изба – обиходное название Приказной палаты. В первой половине XVII века она располагалась возле Входоиерусалимской церкви, недалеко от Софийского собора.

[2]Московское сидение – осада Москвы поляками в 1618 году.

[3]Лисовчики – отряды польских шляхтичей под командованием Александра Юзефа Лисовского.

[4]Червчатые – малиново-красные.

[5]Распашница – женское летнее платье с широкими рукавами. Застёгивалось на пуговицы.

[6]Корыстовный – в данном случае «уважаемый, влиятельный».

[7]Велесо – хорошо.

[8]Жадобный мой – «родненький мой», фамильярное обращение.

[9]Киндяк – хлопчатобумажная ткань.

Глава 44. Собиратель фибул

Заканчивался Великий пост. За два дня до Воскресения Христова у Варвары начались месячные. Почувствовав их первые признаки, она вытащила из сундука сухой сфагновый мох и кусок льняной ткани, сделала прокладку…

– Краски пошли? – спросил Денис.

– Сам видишь: я так и не зачала… – вздохнула она.

– Пост закончится – разговеемся, натешимся. Вот и зачнёшь.

– Нет, Денясь! – покачала головой она. – Что-то со мной не так…

В день Святой Пасхи[1] на улицах Новгорода разлилось половодье коробейников с варёными яйцами – и бежевыми от природы, и крашеными, и покрытыми узорами. По улицам ходили горожане с красными после разговения лицами и с возгласами «Христос воскресе!» целовали друг друга, не глядя на чины, титулы и возраст. К узникам в городской тюрьме выстроилась очередь с гостинцами.

Супруги причащались, как и положено, на Светлой седьмице. Денис не признался священнику, что женат на язычнице, а Варвара, смиренно подставив голову под епитрахиль, ни словом не обмолвилась о том, что не так давно принесла в жертву владычице воды человека и ягнят. Просто сказала: «Грешила по собственной воле. Виновна я перед лицом Господа. Раскаиваюсь во всём, что совершила, и уповаю на Его милость. Впредь обещаю блюстись. Святой отец! Прошу тебя, как имеющего от Бога власть отпускать грехи исповедующимся, простить меня и разрешить от грехов». Со вздохом облегчения она вышла из церкви и зашагала домой, ни разу не обернувшись и не перекрестившись.

Пасхальную ночь Денис и Варвара провели в Святой Софии. Не чтобы снискать благодать Господню, а из любопытства. Они понимали, что им, возможно, больше никогда не доведётся встретить Христово Воскресение в каменном пятикупольном храме с золотым шлемом. Не надеялись, что такое же чудо когда-нибудь построит Боборыкин в Тонбове[2].

Теснота и давка в Святой Софии была такая, что хрустели рёбра, однако супруги простояли там до утра. Вернувшись в заезжий дом, они рухнули на перину и уснули без задних ног.

Через неделю Михаил с Денисом вновь отправились в дьячную избу. Варвара, как только они отъехали, тут же юркнула в лавку к Нежке, и та отвела её к собирателю, благо идти было шагов сто.

Лавка была закрыта. Нежка прошла через чёрный вход и шепнула Глебу Завидовичу:

– Привела я ту девицу с золотой сустугой. Не христианка она, но в каких богов верует, не могу отолковать. Точно не в наших.

– Поглядим, – ответил купец. – Веди её сюда.

Нежка открыла магазинчик и пригласила Варвару. Та обомлела, посмотрев на прилавок. Такого обилия золотых и серебряных украшений она не видела даже во снах.

– Глеб Завидович был напереж золотых дел мастером, – шепнула ей Нежка. – Очень проворым, истинным кудесником. Страсть сколько денег накопил. Потом состарился, зоркость утерял. Сегошни торговлей занимается.