Михаил знал Новгород и уверенно повёл Дениса к рядам, где продавались кафтаны.

– Вот! – он указал на лавку, которая ничем не выделялась среди прочих.

«Знает, наверное, здешнего лавочника и долю с продажи хочет получить», – понял Денис, но спорить не стал и вошёл в магазинчик вслед за Михаилом.

----

[1]Заезжий дом – гостиница.

[2]Словенское море – озеро Ильмень. От слова «словене» – новгородские славяне.

[3]Славенский конец – торговая, правобережная сторона Новгорода. От слова «славно».

[4] Как показали раскопки Александра Монгайта, торговую часть Новгорода, как и Софийскую, некогда защищала каменная стена высотой 3 метра. Сейчас она погребена под земляным валом.

[5]Жадобушка – новгородское ласковое обращение к женщине.

[6] Пасхальная неделя.

[7]Свеи, свейские немцы – шведы.

[8] В XVII веке из занятых шведами новгородских и псковских земель убежало более 40 тысяч русских крестьян. Новгородчина платила Швеции компенсацию хлебом. Это стало одной из причин голода и бунтов 1650 года.

Глава 43. Нежка

– Ну, как тебе мой новый кафтан? – спросил Денис жену, возвратясь в заезжий дом. – Посмотри только! Из доброго сукна. С куньим подбоем! И ещё я шапку себе прикупил. Тоже на куньем меху.

– А мне? – надула губы Варвара.

– Так я ж на деньги Боборыкина покупал. Не на свои.

– Моё какое дело? – прошипела она. – Даже не подходи ко мне, покуда вмистях на торг не сходим.

Михаил, услышав их разговор, вмешался.

– Варя, ныне никак сходить вам не получится, – как можно ласковее сказал он. – Мы с Денисом в Поместный стол поедем. Записи о деревнях искать.

– Значит, изутра пойдём! – начала настаивать Варвара. – Но ныне, Денясь, даже не подходи ко мне.

– Ну, что с бабой поделать?! – покачал головой Михаил. – Да ещё с такой хорошенькой. Сходи уж с ней изутра. Прикупи ей чего-нибудь.

Денис надел обновки. Они с дворовым Боборыкина вышли из заезжего дома и сели в повозку.

– Далеко ехать? – полюбопытствовал Денис.

– Посмотри на ту сторону реки, – ответил дворовый Боборыкина. – Видишь золотой купол за каменной стеной? Это Святая София. Дьячная изба[1] стоит неподалёку.

Кибитка тем временем поползла по Великому мосту, с обеих сторон которого стояли лавки, торговали коробейники и неспешно гуляли горожане. Гргорий постоянно останавливал коней, чтобы они кого-нибудь не ушибли.

– Слаба Богу, ныне здесь на кулаках не бьются, а то мы вообще застряли, – сказал дворовый Боборыкина.

– Пешим ходом не проще ли было дойти? – поинтересовался Денис.

– Дурак! – огрызнулся на него Михаил. – Важные люди пешком не ходят. Особливо по Новгороду. Это ещё по Тонбову можно, а здесь ни-ни. Уважать не будут.

– Тоже мне важный человек! – прыснул Денис.

– А какой же?! – немного обиделся его спутник. – Дела Боборыкина веду, а он самому царю роднёй приходится.

Наконец, повозка прошла через ворота детинца и медленно покатилась направо, к церкви Входа в Иерусалим. Рядом с храмом стояло неказистое двухэтажное здание – Приказная палата.

В дьячной избе располагался длинный ряд столов, за которыми сидели дьяки. Михаил уверенно направился к одному из них: видимо, он здесь уже когда-то был.

Неказистый дубовый стол, стоящие по его краям рундуки и грузный человек с грубым бурым лицом составляли целостный ансамбль. Они, казалось, были наспех вытесаны одним и тем же столяром.

– Что ж Роман Фёдорович сам не пожаловал? Не уважает? – ухмыльнулся дьяк.

– Он же воевода в украинных землях, – стеснительно ответил Михаил. – Не мог оставить вверенную ему крепость.

– Не уважает… – повторил чиновник. – А ещё из новгородских! Помню я Фёдора Васильевича, отца его. Уехал он отсель семнадцать годков назад, а будто вчерась! Достойный был воин. По какому ты, значит, делу?

Рундуки были обиты коваными железными полосами и накрыты толстыми листами войлока. «Дьяк, может, и спит здесь?» – подумал Михаил.

– Вотчину Роман Фёдорович продаёт. Её царь пожаловал его Фёдору Васильевичу за Московское сидение[2] да за то, что он с лисовчиками[3] бился дюже знатно. Только вот в землях тех три деревеньки пропали. Нет их в писцовых книгах Поместного приказа, хотя в жалованной грамоте царя Василия Иоанновича они имеются.

– Что за деревеньки?

– Вороново, Колотково и Купчины. Все в Деревской пятине.

– Там жирницы сплошные. Болотина! Давненько мы туда не ездили: сам чёрт ведь в этом затопе увязнет. А покупает кто?

– Вдова князя Ивана Фёдоровича Хованского, Марья Афанасьевна.

– Знаем такую. Урождённая Татищева, воспитательница царевны Ирины Михайловны. Намеднись у племянников назанимала две тысячи рубликов. В инокини она собралась постричься. Затем, видно, и прикупает болотину. В дар монастырю. Мол, возьми, Боже, что нам негоже.

– Деревеньки-то надобно найти… – робко сказал Михаил. – Вот челобитная Романа Фёдоровича.

Дьяк взял столбец, потряс его и положил на стол.

– Ну, ты ступай, ступай! – улыбнулся он Михаилу, обнажив руины, которые когда-то были зубами.

– А приходить когда?

– Через две недельки. Нет, для верности через три. Поищем мы записи в писцовых книгах. Авось да отыщутся.

Дворовый Боборыкина в ярости вернулся в заезжий дом.

– Похоже, завязли мы в Новгороде, – выпалил он.

– Ты ж ожидал этого, – ответил Денис. – Чего теперь злишься?

– Где три недельки, там и пять, и десять… – немного отойдя от гнева, вздохнул Михаил. – Нескоро я домой попаду. У тебя хоть супруга под боком, а у меня в Тонбове осталась.

– Неужто тут гулящих девок нет? – не подумав, брякнул Денис.

– В Новгороде? Полно их тут, но душа к ним не лежит, – грустно ответил Михаил. – Я на своей голубке полгода как женился. Ни на кого больше не смотрю. А тебе-то Боборыкин почему позволил взять Варю с собой?

– Я его не просил. Он сам велел. Сказал, чтоб лечила нас, ежели кто в дороге занедужит.

– Она у тебя лекарша?

– Имей в виду.

– Почему ты её не Варварой, а как-то по-другому зовёшь?

– Толга она от рождения. Так и ты её зови. Слово «варя» она не жалует. Это «дырка» по-ихнему.

– Она нерусская у тебя?

– Мордовка.

– Ишь ты! – покачал головой Михаил. – Пойдём ужинать, а изутра в город отправимся. Времени у нас теперь воз и маленькая тележка. Подьячие искать записи будут… а мы куковать. Ну, покукуем…

На торг они отправились сразу же после завтрака. Варвара ходила от лавкиа к лавке, привередливо выбирая себе сапожки. Наконец, нашла червчатые[4], из козлиной кожи.

– В самый раз для жены стрелецкого десятника, – сказала она. – Или уже не десятника?

– Не десятника уже, не десятника, – кивнул Михаил.

– Ты-то откуда знаешь? – смущённо спросил Денис.

– Чую, – ответил дворовый Боборыкина.

«Она меня по миру пустит…» – подумал Денис, но послушно отсчитал продавцу серебряные копейки.

Схватив сапожки, Варвара мечтательно вздохнула:

– Теплеет. Я распашницу[5] хочу. Пусть небогатую, но распашницу. Серебро ведь из схрона ещё осталось. Да и жалованье ты получал, и мёдом торговал. Изыщешь деньги.

Денис горестно вздохнул и пошёл с ней дальше от торговца к торговцу. Платья Варвара выбирала так же придирчиво, как и сапожки. В одной из лавок она привычно сняла с себя верхнюю одежду, чтобы примерить летник, и тут же к ней подошла молодая женщина, аккуратно, не кричаще нарумяненная и добротно одетая.

– Я супряжанка хозяина. Нежкой меня звать, – вкрадчиво представилась она. – Вижу, ты на летники смотришь? Какой желаешь, жадобушка?

– Распашной, – ответила Варвара. – Чтоб расстегнуть можно было.

– Тут много летников. Найдём и распашницу для тебя. Ты разболокайся, а я посмотрю, чтоб мужичуги не зашли. Сбрасывай с себя всё, окромя срачицы. Разголяйся, разголяйся, не страшись.

Варвара начала снимать с себя одежду, чтобы примерить летнее платье, но остановилась, услышав удивлённый вдох жены лавочника.