– В чём я пойду? – спросил Денис. – В тулупе? Мне же сукно ещё не выдали.

– Оно тебе сейчас и не нужно, – усмехнулся Василий. – Из него ты сошьёшь праздничный кафтан. В походы и дозоры мы выходим в простой сермяге. Такой, как на мне сейчас. Даже головы ей не брезгуют. Не забыл ведь Путилу Борисовича?

– Помню, он всегда в сермяжном кафтане ходил. Токмо перед сражением надел бехтерец и ерихонку.

– Ну, а тебе тем паче уряжаться зачем? Ты ведь не голова и не дворянин. Наши новобранцы не гребуют одёжей с павших стрельцов. Ей весь чулан забит. Прямо здесь, в караульной избе. Сейчас покушаем, выпьем, а потом поищем.

Из неотапливаемого дощатого чулана потянуло холодом и затхлостью. В его дальнем углу валялась куча пыльных кафтанов. На некоторых спеклась кровь, другие были порезанными в клочья, третье погрызли мыши… Лишь изредка встречались чистые и целые. Денис отбирал их и бросал стоящей возле двери Варваре.

– Маленькие все! – качала головой она. – Непросто отыскать одёжу на такого детину, как ты!

Один кафтан всё-таки нашёлся – поношенный, зато с подбоем из лисьего меха, изрядно побитого молью.

– Этот от пятидесятника остался, от Егорки Федотова, – сказал Василий. – Он повыше тебя был и в плечах ширше. Бессемейным ходил, бездетным. Почему не женился, бес его знает. Может, в бою чего повредил: он же ж с юных лет воевал. Эх, служил он царю, а теперь чертям в аду прислуживает.

– Я ж не начальный человек, чтоб такой кафтан носить, – застеснялся Денис.

– Надевай, коли другого нет, – махнул рукой Василий. – Никто тебя за начальника не примет, а ежели и перепутают – тебе же ж лучше.

В этом кафтане Денис и стал выходить в дозоры. Каждое утро Варвара уговаривала Дениса надеть под него два зипуна, ведь мороз свирепел с каждым днём. Отстояв вместе с женой заутреню в Спасо-Преображенской соборной церкви и выслушав короткую проповедь отца Макея, бывший кузнец выходил в дозор.

Зябко и скучно было мотаться изо дня в день по тамбовскому острогу и окрестным слободам. Денис быстро запомнил лица и имена тамбовских обитателей, все трещины в брёвнах рубленых изб и голоса всех местных собак. Брехали они по-разному: одни весело, тонко и высоко, другие сердито и басовито, а некоторые с такой грустью, будто это были люди.

Когда темнело, смолкали и голоса, и лай: хозяева прятали собак в сенях, чтобы те не сдохли от стужи. Тогда на улицах города был слышен лишь вой ледяного ветра. Пальцы коченели: кожаные перчатки плохо защищали от стужи, а надевать меховые рукавицы стрельцам не разрешалось. Ноги тоже деревенели, хотя на них и были надеты толстые валенки.

Придя домой, Денис выпивал корец хлебного вина и закусывал горячими щами. Варвара перед сном напевала мормацямы и молила мордовских богов, чтобы муж не простудился, а потом согревала его теплом своего тела.

Происшествий в городе поначалу не случалось никаких. Лишь в середине второй недели однообразного патрулирования улиц Дениса напугал истошный женский визг. Оказалось, пьяный слобожанин гонял кнутом жену, босую и одетую лишь в тонкую льняную срачицу, через которую просвечивало тело. Ноги у бабы посинели, изо рта шёл густой пар. Рядом собрались соседи. Они издевательски хохотали и подначивали мужа: «Слабо стегаешь, Петька! Разве так нужно? Дай-ка, я тебе покажу, как надо!»

Мужик, однако, кнут никому не доверял, предпочитал вершить расправу самостоятельно. Он бегал за женой и, когда та спотыкалась, два-три раза хлестал её, позволял встать и отбежать, а потом вновь настигал.

«Вдруг баба простынет, сляжет да помрёт?» – испугался Денис, оторвался от остальных патрульных, подбежал к мужику, одним ударом повалил его в сугроб – и тут же почувствовал хватку вцепившейся в его ноги бабы.

– Ты пошто Петьку ударил? Енто ж мой муж. Не смей его трогать! – кричала она, пытаясь порвать у Дениса портки.

Он с трудом вырвался и спешно вернулся к дозорным стрельцам. Слобожанин, испуганно оглядев стрелецкий патруль, успокоился и повёл жену домой.

– Денис, не суй нос не в своё дело! – наставительно сказал Поротая Ноздря.

– Так баба ж могла простудиться и околеть… – начал оправдываться Денис.

– Всё в руках Господа нашего, – вздохнул Василий. – Пошли дальше…

Через день потеплело. Денис позавтракал на рассвете и вновь приготовился к тоскливому хождению по занесённому снегом городу. Однако не успел он выйти из караульной избы, как туда вбежал молодой стрелец.

– У Хопёрских ворот запорожцы собрались, – закричал он. – Бузят, воеводу требуют. Бунтовать собрались. Васька уже там, вот и ты беги туда.

Денис выскочил во двор и рванул на юг. Он пронёсся через всю стрелецкую слободу, затем через ощетинившийся сухим чертополохом и репейником пустырь вплоть до пушечного раската. Чуть отдышавшись, повернул налево и побежал вдоль стены острога к башне Хопёрских ворот.

С внешней их стороны собрались две дюжины казаков, раздражённых и боевито настроенных. Путь в тамбовский острог им преграждали пять стрельцов, держащих бердыши наизготове. Ещё несколько поднялись наверх, к бойницам, и теперь нацелили пищали на нежданных гостей.

Василий стоял у ворот со стороны города и ждал остальных подчинённых.

– Становись рядом, – сказал он Денису. – На башне людей уже хватает.

Когда подбежала ещё дюжина стрельцов, Поротая Ноздря вышел к казакам.

– Вы чего сюда явились? – спросил он.

– С воеводой хочем говорить, – закричали в ответ казаки.

– Романа Фёдоровича нету. В Москву отбыл по срочному делу. Я за него поговорить могу.

– Да кто ты такой? – раздалось в ответ угрожающее жужжание.

Поротая Ноздря трусливо спрятался за воротами острога и подтолкнул Дениса плечом:

– Вдруг у тебя получится? Ты одними своими размерами вызываешь почтение. Опять же, кафтан начальника не зря надел. Поговори с черкасами. Покажи, что способен начальствовать над людьми. Я тогда сразу начну хлопотать, чтоб тебя десятником назначили. Оклад твой на полтину поднимется.

Делать нечего. Денис вышел к запорожцам – высокий, спокойный, мощный, силищи невпроворот.

– Чего хотите? – веско, басовито спросил он.

– С воеводой хотим говорить!

– Ну, нет его. Сказано же вам. Что за дело у вас? Отвечайте, мы ему всё передадим, – сказал Денис.

Высокий, чернокудрый, широкоплечий, с грубо вырубленным лицом и твёрдым взглядом больших карих глаз, он был противоположностью неказистому рыжему Василию с вечно бегающими глазёнками. Казаки прониклись к Денису расположением, и один из них сказал:

– Нас тут шесть дюжин. Всем платню серебром обещали, а заместо того дали наделы. Не хочем землю орати!

– Стрельцы землю пашут, казаки с Дона тоже пашут. А вы чего, из другого теста слеплены?

– Обещанка цацанка, а дурням радость? – ухмыльнулся черкас. – Нет уж! За серебро мы прибыли служить. Не станут нам платить – повернёмся до дому.

– До какого ещё дому? – расхохотался Денис. – Как вас там встретят? Сечь ныне под ляхской короной, а вы, ребята, к Москве переметнулись. Предателями вас там назовут. Никуда вы уже не повернётесь!

Казаки ненадолго притихли, а потом вновь заголосили:

– Не хочем землю орати! Хочем платню серебром!

– Это не воевода решает, – ответил Денис. – Ежели вас обманули, пишите челобитную царю. Приказ Большого дворца разберётся.

– Дьяки разберутся! – ухмыльнулся черкас.

– Не разберутся – ещё раз придёте. А сейчас-то чего вам здесь мёрзнуть? В ногах правды нет.

То ли запорожцы устали стоять под прицелом стрелецких пищалей, то ли прониклись доверием к большому спокойному мужику, но они повернулись спиной к Хопёрским воротам и двинулись к своему лагерю.

Василий выдохнул и шепнул Денису:

– Молодчина! И зачем только этих черкасов берут на службу? Посмотрим, чем дело закончится.

– Посмотрим… А за меня будешь хлопотать? – поинтересовался Денис. – Или как эти черкасы говорят? «Обещанка цацанка, а дурню радость»?

– Я же не дьяк из московского приказа, – обиделся Василий. – Слово держу. Похлопочу за тебя. Будешь десятником под моим началом.