– Плохо мне, Марё, совсем плохо! – прошептал он. – Уйду я скоро на радость епархии. Они только и ждут моей смерти. Отстранить не могут, я же людьми избран[2]. Боюсь я за Вельдеманово.

– А чего боишься-то за село? – спросила Ведь-ава. – Кого-нибудь ещё выберут. Свято место пустым не останется.

– В том-то и беда, что нет здесь никого, кто бы мог меня заменить. И поблизости тоже нет. Мы уж лазутчиков посылали разузнать, есть ли в окрестных сёлах попы, которые и на кереметях поют. Переманить их думали… но не оказалось таких! Когда умру, епархия своего батюшку пришлёт. Тогда не забалуют вельдемановцы! На поляну с оглядкой станут бегать, а то и вообще забудут туда дорогу.

– Чем я тебе помогу? Может, мой сын когда-нибудь и станет святым отцом, но ему и двух месяцев от роду нет. Вырасти ему надо.

Отец Афанасий откинул голову назад и побелел. Камилавка слетела с его головы. Он снял крест и трясущимися пальцами расстегнул ворот однорядки[3].

– Задыхаюсь, – словно извиняясь, прошептал он. – Голова раскалывается, сердце давит… Ты же богиня. Самая сильная из всех богинь. Сделай что-нибудь!

Ведь-ава взяла лежащий рядом с купелью ковшик, зачерпнула им святую воду, всыпала в корец какой-то порошок и размешала.

– Пей, батюшка! Поможет, но ненадолго,– печально сказала Ведь-ава. – Молодость я тебе не верну. От болезни сердца тебя не излечу, но от Ада спасу. Ты ведь не надеешься оказаться в Раю, оз-атя Учват?

– Нет, – тихим бессильным голосом ответил отец Афанасий.

– И правильно! Нечего там тебе делать. Произнеси всего четыре слова, и ты избежишь Ада.

– Какие же?

Ведь-ава строго посмотрела на батюшку и протянула берёзовый веник, невесть откуда оказавшийся в её руках.

– Возьми этот тяльме, батюшка, и скажи мне: «Моя вайме отныне твоя!»

– Ах ты, дьяволица! – вскрикнул отец Афанасий. – Хочешь, чтоб я душу тебе отдал?

– Брось! Я тебя от Ада спасаю, а ты говоришь «дьяволица».

– Может, у тебя ещё хуже, чем в Аду?

– Не хуже, уж поверь, – засмеялась Дева воды. – Черти там не будут тебя жарить, да и нет их в моём мире. Решайся, святой отец! Я тебя не принуждаю. Выбор за тобой.

– Моя вайме отныне твоя! – прошептал отец Афанасий, схватившись за веник.

– Вот и чудно! – воскликнула Ведь-ава. – Будешь услаждать меня по вечерам своим глубоким басом. Впрочем, у нас будут дела и посущественнее…

----

[1]Ливтяк кода комоля! (эрз.) – Лети как хмель! (скорее вылезай из утробы матери).

[2] До реформ Петра Первого священников на Руси избирали прихожане.

[3] До реформ Никона священники носили кафтаны-однорядки.

Глава 36. Первый дозор

После завтрака Денис нашёл женин крестик и протянул Варваре.

– Это для чего? – удивлённо спросила она.

– Стрельцы и мастеровые – люди кщёные. Они во Христа веруют. Ты среди них теперь жить будешь. Придётся носить крест и в церковь ходить.

Она сокрушённо вздохнула и повесила крестик на шею. Затем принялась сурьмить брови, белить лицо, румянить щеки и жаловаться на судьбу: «В Вирь-ате я ничего такого не делала, а мужики всё равно на меня засматривались. Ну, что за радость быть стрелецкой женой? Куда я попала?!» Лопотала она по-мокшански, да ещё и скороговоркой, и Денис ничего не мог разобрать в мелком бисере звуков её речи.

Наконец, Варвара накрасилась и приоделась, и муж повёл её к пригорку, где возводился дом. Когда чета подошла к своему будущему дому, древоделы уже положили на морёные колоды нижний дубовый венец сруба. Неподалёку сверкали смолой очищенные от коры сосновые брёвна. Денис взял топор и бросился помогать мужикам, извинившись, что из-за болезни жены пришёл слишком поздно. Варвара подошла к старшему плотнику.

– Не поплывёт дом по весне?

– Мы до хрена срубов зимой поставили, – ответил тот. – Ни один ещё не повело.

– Значит, ничего, что в мороз избу рубите?

– Не боись, хозяйка! Так даже лучше. Дерево зимой сухое. Не растрескается, гнилью не тронется. Изба дольше простоит. И дети твои в ней будут жить, и внуки, и правнуки…

– Далеко смотришь! – усмехнулась Варвара. – Кто ж знает, как судьба повернёт?

– Ежели супруг твой погибнет, – сказал плотник. – То изба всё одно тебе достанется. Под забором не сдохнешь. Тут такой порядок, хозяйка.

Варвару передёрнуло от этих слов, и она сменила тему разговора.

– А река тут есть?

– Как же? Цна. Рядом она… но не боись, хозяйка. Сруб ставим на бугорке. Полая вода избу не подтопит. Погреб не зальёт.

– А омут здесь есть?

– Тебе зачем? – засмеялся древодел. – Утопиться надумала?

– Нет, любопытствую.

– Где Чумарса и Студенец в Цну впадают, там глубоко. И ещё на излучине яма имеется. Летом там ловят сомов, зимой налимов, а горбачей и судаков – всегда.

– Пройти туда как?

– Скрозь Водяные ворота. Это прямо за детинцем…

Устав говорить с плотником, Варвара вернулась к мужу.

– Слаба я ещё, – пожаловалась она. – Отдохнуть хочу. Пора мне в караульную избу.

– Помочь дойти, голубка моя?

– Ага.

Варвара засеменила, опираясь на руку мужа. По пути к избе она попросила Дениса:

– Давай поглядим омут. Там, говорят, красиво. Он за Водяными воротами, а до них шагов двести всего.

– Ты ж утомилась. Полежать тебе надо.

– Хочу на омут. Говорят, там красовито. Погляжу – и вайме моя успокоится. Зело тебя прошу.

Миловидное личико Варвары сделалось жалобным. Ну, как было ей отказать?

– Пойдём, Толганя! – сказал он.

Дорожка к Водяным воротам была широкой и плотно утоптанной. За ними виднелся деревянный мост, к которому Денис и Варвара не пошли. Они спустились по следам рыбацких валенок к яме на излучине Цны. Идти по глубокому снегу было тяжело. Супруги изрядно вспотели, когда, наконец, достигли изгиба замёрзшей и заснеженной реки, над которым возвышался крутой глиняный берег, испещрённый норами ласточек-береговушек. Снег не задерживался на отвесном склоне, который оставался голым во все времена года.

– Правда ведь красота? – спросила Варвара.

Денис кивнул.

По краям излучины, на входе и выходе из ямы, рыбаки блеснили окуней. Возле прорубей лежали пешни и кучки полосатых горбачей с алыми плавниками и зеленоватой матовой чешуёй, похожей на тронутую патиной бронзу.

– У тебя пешня цела, Денясь? – спросила Варвара.

– В телеге лежит. Зачем она тебе? Рыбу собралась ловить?

– Нет. Купи изутра барашка и пробей пролуб над омутом. Озказне хочу совершить.

– На тебе же крест, Толганя! – возмутился Денис. – Забудь о Ведь-аве!

– Нельзя о ней забывать. Вдруг вода избу подтопит? Вдруг больше не сумею зачать? Вдруг выкидыш опять случится или родами умру? Непременно надо задобрить Ведь-аву!

– Посмотри на реку! – рявкнул Денис. – Здесь всегда сидят люди. Все они христиане! Ежели ты принесёшь жертву у них на глазах, нас обвинят в колдовстве. Меня выгонят со службы. Разумеешь?

– Ага! – кивнула Варвара. – Нужен омут, где нет рыбаков. Ищем?

Она посмотрела в глаза Денису так умоляюще, что он не смог возразить.

– Поищем, душа моя, – пообещал он. – Но где ты найдёшь священный нож?

– Беру обычный.

– Ведь-ава разве поймёт?

– Не знаю… – прошептала Варвара.

За разговором они подошли к караульной избе. Денис уложил жену отдыхать на скамью, вернулся к плотникам и продолжил вырубать пазы в сосновых брёвнах. Вернулся он в караульную избу затемно. Варвара к тому времени наварила горшок пшённого кулеша с салом.

Зашёл Василий, опять с хлебным вином.

– Коль записался – служи. Изутра выйдем с тобой в дозор. И не думай, что это просто. Пьяный стрелец порой пострашнее ногайца будет, только вот ногайца можно убить, а этого – никак нельзя.