– Безмен или около того. Токмо скорей. А ты, – Инжаня строго посмотрела на кузнеца. – Найди железное судёнко. Или медное. Воск топить будем. Для твоей спины.

Тот начал рыться в куче хлама и вытащил небольшую ендову, слегка покорёженную и покрытую зелёной патиной.

– Пойдёт судно? – спросил он.

– Почему же нет, – ответила Инжаня. – Поверил, значит, что я ворожея?

– Раз Васька говорит… – ответил кузнец. – Давно его знаю. Обманывать меня не станет.

– Тогда найди мне чистую тряпку и подумай, как водрузить судёнко на огонь, – велела ему Инжаня.

Хозяин кузницы отыскал три старых молотка без рукояток, положил вокруг пламени горна и поставил на них ендову.

– Теперь качни мехи, но чуть-чуть. Нам сильного огня не нужно.

Когда вернулась Варвара, Инжаня растопила воск и влила в него чёрную жидкость, которой лечила Дениса.

– Кузнец, оголяй спину! – распорядилась она.

Тот безропотно снял рубаху и лёг на скамью. Инжаня пропитала горячим воском онучу, подождала, когда та немного остынет, и приложила к пояснице кузнеца.

– Теперь поклонимся Железному деду, покровителю мастеровых! Повторяй за мной, Толга! – сказала она и тихо запела:

Кшнинь-атя лама керяй.

Лама цюрай, шувта керяй.

Кшнинь карьхть пильгсонза.

Кшнинь карькст карьхтьсонза.

Кшнинь щапт ронгсонза.

Кшнинь шяярь прясонза.

Кшнинь сакал шамасонза.

Кшнинь-атя, лама керят!

Лама цюрат, шуфта керят.

Канда керят, керить морганза!

(Железный дед много рубит.

Много заклинаний произносит, когда дерево рубит.

Железные лапти на его ногах.

Железные бечёвки у его лаптей.

Железная одежда на его теле.

Железные волосы на его голове.

Железная борода на его лице.

Железный дед, много рубишь!

Много заклинаний произносишь, когда дерево рубишь.

Когда бревно рубишь, обруби его сучки!)

Варвара вторила ей октавой выше.

– Ты всё поняла, Толга? – спросила Инжаня, закончив петь заклятье, и сама же ответила. – Я попросила Железного деда вырубить «сучья». Это болячки в пояснице. Железный дед их удалил.

– Да неужели? – язвительно спросил кузнец.

– Лежи, не шевелись! – цыкнула на него Инжаня.

– Горячо, однако…

– Терпи!

Наконец, Инжаня сняла тряпку со спины кузнеца и разрешила ему встать.

– Теперь у меня спина станет, как у двадцатилетнего? – недоверчиво поинтересовался он.

– Я ворожея, а не чародейка, – ответила Инжаня. – Молодым тебя не сделаю… но поясница ведь уже не так болит, правда?

– Да… Вроде, да…

– У тебя жена есть?

– К чему ты спросила?

– Пусть греет твою спину кажный день. Горячим воском. Давай теперь свою решётку, и мы в расчёте.

Хозяин мастерской отдал колосник и нацарапал гвоздём на штукатурке памятку, как лечить спину. Инжаня убрала в котомку склянку с остатками чёрной жидкости и поднялась со скамьи.

– Теперь мне пора, – сказала она и, не мешкая, вышла из дымной кузницы на свежий воздух.

Денис и Варвара последовали за ней. Поротая Ноздря ненадолго остался в мастерской.

– Вишь, кого я тебе привёл! – шепнул он кузнецу. – Волховку и ведунью, не кого-нибудь! Средство она тебе дала от больной спины, колдовское заклятье нашептала. Она за свои услуги большие деньги берёт, а тебя, считай, задарма полечила. За какой-то ржавый колосник! Ты же ж его выбросить хотел…

– К чему бы клонишь?

– Ты сегодня с прибытком. На дольку могу надеяться?

Кузнец вздохнул и протянул Василию две серебряные копейки.

– Благодарствую, – поклонился ему Поротая Ноздря.

Пока они говорили, Варвара не могла насмотреться на вечернюю реку. Студенец был словно залит пламенем: в мелких барашках отражалось заходящее краснеющее солнце. Перед ним высилась сложенная из свежих брёвен башня Никольских ворот, а на противоположной, северной стороне простиралась до горизонта бурая осенняя степь, которую прорезали ручейки, словно вены грудь сказочного богатыря.

Денис со смятенным видом стоял рядом с ней.

– Чего это ты такой перепуганный? – усмехнулась, глядя на него, Инжаня. – Не бойся, не скажу Василию, что ты кузнец.

– Спасибо, – процедил Денис.

Вскоре из кузницы вышел Василий.

– Проголодались, поди? – спросил он.

– Мы спешим.

– Нет уж! – начал настаивать Поротая Ноздря. – Дорога у вас дальняя, перед ней покушать надоть. И выпить, как же ж без этого? Я вас выручил: и мёд с лещами для стрелецкого запаса приобрёл, и колосник помог отыскать. Ведро пива взачесть купите. Посидим за ним, погутарим.

Варвара насторожилась: «Не хочет ли пятидесятник переманить Дениса в Тамбов? Вдруг переманит? Тогда вновь придётся жить среди людей чужой крови и веры». Не прельщала её унылая жизнь в Стрелецкой слободе!

– В кабак нас поведёшь? – спросила она.

– Тебя туда не пустят, – засмеялся Василий. – Бабам в кабак воспрещено ходить. В харчевню вас поведу. Хочешь есть?

Василий заговорщически посмотрел на неё. Варвара кивнула: за день успела проголодаться.

Полюбовавшись на Студенец, все повернули в сторону постоялого двора, где располагалась харчевня. Она была тёмной и неухоженной. Длинные, грубо сбитые столы лоснились от жира. Их, наверное, никогда не мыли, лишь смахивали объедки в помойное ведро. Неуютная едальня! Впрочем, какой ещё она могла быть в пограничной крепости?

Посетителей в харчевне было много: люди лечили крепкими напитками нервы после беспокойного торгового дня. Свободное место нашлось в углу заведения.

Поротая Ноздря взял пиво и потроха с гречкой, плюхнулся на лавку. Денис пристроился рядом с ним, а Варвара и Инжаня сели напротив.

– Значит, Челнавский лес теперь в Тонбовском уезде? – спросила его Инжаня.

– Вестимо, – кивнул Василий. – Радуйся этому, красава! Биркин хотел его порубить, новый городок в конце Козловского вала построить. Роман Фёдорович в Москву написал, что нельзя этого делать. Мол, там бортные угожья мордвы, и трогать их негоже. Ему пришёл ответ: пусть лес остаётся заповедным. Так что теперь туда ни козловцам, ни тамбовцам нельзя там деревья рубить, дороги тянуть и зверя бить. Как же ж злился за это Иван Васильевич на Боборыкина!

– Какой же хороший человек ваш воевода! – вырвалось у Варвары. – О мокше печётся.

– Нет, не о мордве Боборыкин думает! – усмехнулся Василий. – О татарах. Чем лес гуще, тем им тяжелей сюда пройти. Биркину-то трава не расти, что будет с Тонбовом, а Роман Фёдорович за крепость отвечает, потому и написал в Москву…

– Ты всё ещё в острожке служишь? – полюбопытствовал Денис.

– Нет. Там сейчас казаки, а нас в Тонбов перевели. В стрелецкой слободе сейчас живу. Она рядом, к югу от торга. Хочешь в служилые записаться? Нам такие, как ты, нужны. Помню, как ты двух татар бердышом зарубил. Бери жену подмышку да перебирайся сюда.

Денис замялся, опасливо посмотрел на Варвару, но всё-таки спросил:

– Ты что ль записываешь?

– Не я, но пособить могу. Оставайся здесь до завтрева и изутра приходи в слободу. Меня тут все знают. Поручусь за тебя. Потом и дельце откроем. Вместе мёд станем возить из мордовских деревень. Твоя жена ведь по-ихнему разумеет.

– Разумеет, но не запишут меня сейчас. Сам же видишь, прихрамываю. Не знаю, когда оклемаюсь.

– Беклеманься, беклеманься… Когда ещё раз в Тонбове будешь, приходи.

Варвара обожгла Дениса уничижительным взглядом, и тот, чтобы поскорее перевести разговор, поднялся с кружкой в руке.

– Хочу выпить за тебя, Василий! За тебя, за будущего сотника.

– Эк ты хватил! – рассмеялся Поротая Ноздря. – О таком и не мечтаю. Это ж великое везение нужно, чтоб сотником стать. Пятидесятник – ещё мужик. Такой же стрелец, как и все. А сотник – уже другая стать. Ему поместный оклад положен. Кто же ж меня им сделает? Куда же ж дворянских отпрысков девать, ежели такие, как я, начнут сотниками становиться?