Ты занят?.. Вы с ней куда-то собрались?..

Слава Богу, у меня хватает самообладания не спрашивать этого.

Как если бы я все равно спросила, он впихивает мне:

— Bin bis Montag nich‘ da. Seh‘n uns dann Montag. Oder Dienstag. Меня не будет до понедельника. В понедельник увидимся. Или во вторник.

Затем, видимо, отвечает кому-то:

— Ja, jenau. Sag ihm, ich ruf ihn jleich zurück. Да, правильно. Скажи ему, я сейчас перезвоню.

А мне говорит:

— Bis dann, Baby. Bis Montag. Пока, бэйби. До понедельника.

Бэйби.

Детка.

— Значит, не всем запрещается звать тебя «детка» ... – глубокомысленно замечает нарисовавшийся Йонас.

Так, я не понимаю, я что – на громкую сейчас говорила или он давно уже тут стоит и все это время подслушивал?.. А похеру... Зачем-то поднимаю на него глаза:

— Не, не всем. Муж бывший так звал.

Интересно, я успела выключить тупую, отчаянно-страдательную улыбку отшитой «на сегодня» любовницы, которая теперь собирается идти напиваться с горя? Если успела, то в достаточной ли мере я похожа на детку-вамп?..

Смотрю сквозь Йонаса, не разбираю ни его лица, ни взгляда.

А если...

Он мне не больно нравится и мне его совсем не хочется, но хочется... дать жару. Отколоть что-нибудь покруче. Использовать... не именно его, а просто кого-нибудь... сейчас... Просто пойти с ним в туалет. Просто подняться из-за стола, взять его за руку... или не брать – просто выразительно глянуть – он сам пойдет...

А там – чтобы без слов... Чтоб жарко, больно и постыло, ненужно, но необратимо. Терпи... противен, но терпи... Чтоб въелось в тело, въелось в память – сама хотела, сама позволила... позвала... сама взяла, а не дала...

Чтоб вываляться в этом, как в грязи, хоть чем это, собственно, грязнее... Чтоб кусало... И чтоб потом как следует этим Рика терзануть. А если и не терзануть, то просто упиваться наедине с собой, и чтобы Рик в такие моменты чувствовал во мне жар и злобу и ничего не понимал, а, максимум, догадывался.

Так если?..

— Детка...

Кто это только что сейчас сказал?..

— Детка, — произносит Йонас, глядя на меня, как будто пробует на вкус слово. – Ты знаешь, что я вообще-то не зову никого «детка» ?.. И не звал. Кроме тебя.

— Не знаю, — говорю. – И не надо.

Поднимаюсь, накидываю кожанку, перебрасываю через плечо сумку и, не обернувшись даже на него и совершенно и моментально «протрезвев», отчаливаю со словами:

— До понедельника.

Пусть этот понедельник выходной – мне отчего-то захотелось увидеться в понедельник. Или во вторник.

До понедельника, желаю стенам, дверям и даже лифту. В закрывшиеся двери лифта начинаю дико и отчаянно рыдать, без звука, но с обилием горько подсоленной воды в глазах, сгибаясь в три погибели, как подкошенная. Мне нужно вылить это все, поэтому тыкаю кнопку «транзит».

В туалете, быстро и стихийно проревевшись, подтираю расквасившееся было лицо. Лишь тут вижу, что, когда только вставала из-за стола и шкандыляла перед Йонасом, не поправила даже платья, и оно превратилось в «мини».

«Бедный Йонас...»

Нет, не думаю такого, никогда по отношению к нему не думала – просто при мысли о нем вспоминаю, что, было, с ним задумала.

А Йонас... Когда он подал голос и обнаружил собственную самобытность, как человека и мужчины, то выпарил у меня из подсознания восприятие его, как инструмент для моих нужд.

Он мне не нужен. Гораздо больше толку от моего вида в зеркале – красивая, мать твою, какая же красивая... какая чувственная и сексуальная... не покинутая, но... кинутая на эти долгие выходные им... тем единственным, с которым так хотела их провести... кому хотела навставлять сейчас, как если бы ему вообще было не все равно, думаю в горестном отчаянии... И не сделала...

А похер, что не сделала в реальности... – решительно заваливаюсь в кабинку и там, смотрясь в блестящую металлическую пластинку над бачком, отполированную до блеска, глаза в глаза – с собственным отражением, включаю «нас с Йонасом» и все те чувства, от которых протрезвела только что – и делаю все сама.

Насилую себя почти, заставляю себя подчиняться своей руке, словно постылому мужчине, и, чуть не плача, предлагать одним лишь взглядом и движениями тела, чтобы взял погрубее и пожестче, чтоб глумился, не щадил и не жалел за слезы.

Кончаю с бурным задыханием через минуту. Нет, раньше гораздо. А слезы брызжут с новой силой – как только «зеркало» мое из нержавейки не заливают, а в нем – мое исказившееся лицо.

— Получи, гад, — всхлипываю ему, облизнув губы, и даже слегка оскаливаюсь.

Это настолько сильно и сокрушительно, что сокрушает и мой сопливый депресняк. Утершись, вновь умывшись и будто заново родившись, успокаиваюсь и с невозмутимым видом марширую вон отсюда, вон из здания и вообще – вон. Куда-нибудь подальше, вон из Берлина. На все выходные. До понедельника.

***

Глоссарик

Свободные Евангелисты – христианская община в Германии, являющаяся свободной церковью, т.е., не относящаяся к теократическим структурам

— Так, стань-ка... – м-м-м... ням-ням... – Рози прищелкивает языком, до того довольна моим прикидом.

— Сама – ням-ням, — дразнюсь я и показываю ей язык.

Под нямнямканье она поводит покатыми плечиками, качнув крутыми бедрами и колыхнув невероятными грудями. Проходящий мимо хорошо одетый мужчина с обреченным лицом и тряпками на вешалках – наверно, жене на примерку тащит – непроизвольно замедляется и пристально смотрит на Рози, как на нечто неопровержимое.

Она «бомбит» настолько, что от ее детонаций даже мне перепадает – он переводит взгляд на меня, стоящую перед шторками примерочной.

Чекнув в особенности мой высунутый язык, мужчина, наверно, мысленно решает, что «и вот эту, повыше, длинноногую, тоже можно, но только если вкупе с секси секс-бомбочкой поменьше, потому что тогда это вообще – и Рождество, и Пасха в одном флаконе».

Мужчина еще несколько мгновений разглядывает нас, затем в задумчивости уходит со своими тряпками.

Обычно Рози с рутинированным удовлетворением наслаждается производимым ею эффектом, но теперь даже ей не до того – она в фэшенизме. По уши.

Кроме того, ей ничего не стоит признать, что есть кроме нее еще «красотки» на этом свете:

— Не-е, на сей раз ты жестче. Однозначно. You rock.

— Ла-адно, — смеюсь я.

Нет, ей меня не переубедить – вон, дядечка меня бы взял лишь приложением к ней.

— Так, меня не волнует, если этот цвет не подходит под твои раздраи.

– Нету у меня никаких раздраев. Меня не это беспокоит. В этих цветах мы появиться нигде не сможем вместе. Только на какой-нибудь трэш-вечеринке. Бэд тейст пати. Да сейчас и таких нет, и никаких. Нигде.

На Рози почти неоново-сиреневое бархатное, в облипку, платье с моно-рукавом. На ее округлостях оно кажется волнующей частью всей Рози, этаким вкусным, мягким верхним слоем, который так и хочется потрогать, затем незамедлительно попробовать на вкус и снять губами.

Меня же эта хулиганка, не дожидаясь одобрения, сунула в ярко-алое кожаное «футляром», без рукавов и с вырезом «каш-кёр». Каш-кёр тоже вкусный, но попробовать его «хочется, да колется».

— Не будь занудой, что-нибудь придумаем. А если ты это не возьмешь – я от тебя «отпишусь», можешь мне поверить. Так, только стой...

— Чего это?

— Последний штрих.

Она ловко извлекает из своей сумочки пробник духов от Армани.

Я успеваю лишь проверещать: — Ро-о-ози-и-и!!! – а она в нескольких местах опыляет воздух вокруг моей сигнально-красной фигуры.

Я люблю ее стиль, хоть мне он и не пошел бы, люблю ее непосредственность и ее безошибочность, если речь заходит и о моем стиле тоже. Только в одном мы с нею в контрах: я абсолютно не переношу ни одних из ее духов. Вернее, ей они подходят больше.

— Ну, теперь что скажешь? Согласна? Берешь?

— Ладно, ладно...