Он лишь покряхтывает, повелительно покачивает задницей, ворочает членом у меня во рту, моей головой– вокруг члена.

Между ног истекаю восторгами от его восторга, восторгом от его желания. И моим желанием, которым пока пренебрегли, как будто. Между ног у меня мокро и сиротливо – единственное, что сейчас могло бы меня расстроить. Но не расстраивает.

Рик в полном отпаде. Он впихивает мне между разбухших половых губ ладонь тянет меня наверх, бормочет в губы:

— Сю-да-а...

Горло дерет от жесткого минета, как будто меня душили только что – да ведь так и было. Губы побаливают от прессингов, на них не смолкли, не остыли еще жарко-дерзкие напевы – его члену.

В награду к ним жмутся его губы, которые он только что сжимал в экстазе, и в рот ко мне вместо члена глубоко проталкивается его язык.

Я не пьянее от минета – мне кажется, что алкогольный хмель прошел, когда я склонилась над ним, и я опьянела от него, но уже по-иному. Разлохмаченная и, наверное, вся в подтекшей туши, жадно покусывающая его губами в ответ на его покусывания – тоже губами, одними губами только. Хотим друг друга жадно, но не злобно. Судорожно втягиваю в себя его запах, заполняю себе легкие, как хотела бы, чтобы он заполнил собой меня.

Я возбуждена так сильно, что в поцелуях с ним легонько подергиваю бедрами, вожу влево-вправо, сжимаюсь-разжимаюсь внутри, там, где ему не видно – а ему «видно». Он кладет руку мне на попу, другой лезет под «кирпичное» платье.

За попу же меня разворачивает – к себе задом, рвет в сторону черные трусики-стринги, абсолютно мокрые и, лизнув для проформы киску, лаконично объявляет мне в спину:

— А теперь – ебаться.

Раз-раз-раз... Первые два «раз» уже были, а сейчас – третий «раз» — это был тот, когда он вошел в меня. Ненавижу не видеть его лица, когда он входит. Упрямо рисую его себе на бетонной стене, оскаливаюсь ему, сладострастно улыбаюсь.

Улыбаются его ладони у меня на попе, улыбается мое стонущее от пьяного желания влагалище. Улыбается шейка матки внутри меня, с которой встречается-разбегается головка его члена, встречается-разбегается, встречается-разбегается...

То ли упахивается он, то ли, задобрившись моей распущенной податливостью, успокаивается его озверело-злая похоть, но он находит некий ритм – теперь его проникновения страстно-плавные, вязкие, неспешные. Руки ищут меня, всю меня. Постоянно ищут, неутомимо. Попу нашел уже, натрогался, теперь находит груди под платьем, сжимает-разжимает в такт встречам-расставаниям его пениса с моей вагиной.

Опять сбивается с такта, от сисек лезет-ищет вверх к плечам, к шее, добирается до горла. Нам жарче. Вагина-пенис резвее спрыгиваются друг с другом. Ускоряется во мне, ускоряюсь ему навстречу.

Держит меня под горло. Трахает до пищащей от кайфа боли, до полного затмения. Там наверняка таким образом порвать что-то можно. Или растянуть сильней.

— Э-э-э... – рычу-стону я.

— Давай, давай... – стонет он.

Он ведь контролирует? Он помнит, когда «пора хватит», да?.. Не уверена... Как мне в этом разобраться, если я не вижу его лица? Всего его не вижу. Только руки его, что терли меня, гладила своей рукой, теперь потрепываю ту, что схватила меня за горло, и умудряюсь трогать губами, щеками, ласкаюсь о нее.

Рик замедляется, затем и правда выходит, чтобы развернуть меня к себе.

Осознаю, что мы ебемся на каком-то столе. Пылаю, словно гигантская свечка. Мокрая, растраханная свечка. Не чувствую, что на столе вообще-то жестко и давит – пьяна-обезболена бескрайней похотью.

Вот оно, наконец, вот его лицо. Вот он весь – надо мной. Он видит, как мое лицо при виде его, должно быть, просветлилось и вспыхнуло. Видит и сам меняется в лице, вспыхивает сам и лезет целоваться.

— Сладкий... – шепчу ему и с наслаждением встречаю губами и языком его поцелуи.

Он держит меня под спину, а я обнимаю его ногами:

— Я хочу тебя, — и сама ввожу в себя его член.

Он двигается во мне, все двигается и двигается, взвинчивая меня и взвинчиваясь сам. Затем, когда невмоготу терпеть, лезет натянуть презерватив. Как будто знал наверняка, что за это время без него я за ненадобностью прекратила предохраняться.

Завершаемся плавно, вплываем в каскады поцелуев, жарких, нескончаемых, разнообразных – и похожих. Наших с ним. В одном из них наш оргазм. Мы.

«Мы» оказываемся такими, что на мгновение забываем, где мы, кто мы, кем стали и кем быть не должны. Вспомнив, плюем на «не должны», которое сродни «нельзя». Как только что на «раз-раз-раз» лишь на третьем разе поняли, что мы – друг в друге и что трахаемся мы отчаянно и сумасшедше, поняли, когда это уже случилось. Так и сейчас: мы вспомнили, что над «нами» все это время витало одно единственное слово – «нельзя». Мы вспомнили о нем лишь, все, что было нельзя, уже переделав.

Вместе с воспоминанием приходят обычные ощущения: у меня побаливают отдавленные коленки и задница, еще слегка дерет в горле, а ему, должно быть, хочется курить.

Только что стонали и кончали, теперь дышим шумно и прерывисто.

Кажется, кому-то из нас звонят, может, звонили все это время. Поднимаюсь со стоном, и, глядя на него, соображаю:

«А ведь не все. Еще не все».

После разрядки друг в друга нами должно было бы овладеть опустошенное безразличие или, по крайней мере, успокоение – но что-то не особо он спокоен. Слишком угрюм и возбужден его горящий взгляд, которым он провожает каждое мое движение – встаю, натягиваю-поправляю трусики, одергиваю платье.

Чувствую и в себе раздрай, такой, с каким не знаешь, что и делать. Такой, при каком валишься спать прямо в расплывшейся косметике – а хрен с ним, завтра, все – завтра... Чтобы все валить на завтра – не мое это. Но ведь и то, что только что случилось, разве мое?..

«Разве твое-е-е-е?» — истерически вопит-вибрирует мобильный – мой все-таки. «...-е-е-е?...»

«Да заткнись ты...» — тыкаю в него, даже не глядя, кто звонит, а сама горестно говорю:

— Мгм-м... И как я теперь буду? После тебя?..

— Мне похуй, — отвечает Рик глухо, но не горестно, потому что горестно не умеет, кажется. – Как хочешь. Я без тебя как?.. А?.. Жопа ты.

— Сам ты – жопа... – все-таки смотрюсь на себя: — Вот на кого похожа... – мусолю-подтираю черные разводы под глазами... нету порнухи без недо-видухи...

— Нормалек. Перфект. Как всегда, — говорит он теперь уже грубо-уверенно и бодро. — Как надо.

Как видно, решил, что нам пора. Козырной левой обхватил мою ладонь, легонько сжал ее, правой отпихивает от меня двери и со словами: — Так, не забыла ниче?.. Погнали... – тянет меня к лифту, в ожидании которого вставляет язык мне в рот, просовывает до горла.

Что правая у него теперь освободилась, чувствую по тому, как она под затянувшийся засосный поцелуй лезет ко мне под платье, сжимает попу, затем скользит-врывается в меня, ко мне, в горячее пространство у меня между ног, в котором я до сих пор распухшая и мокро-скользкая.

Когда дефилируем мимо ресепшна, за которым, по счастью, никого нет, убеждаюсь, метнув в зеркало полудикий взгляд, что с ним-то все «как надо», но со мной-то – нет... У него рубашка, вон, даже по-человечески заправлена в брюки, а у меня... Даром что разводы под глазами кое-как подтерла – Рик продолжал сосать мой рот во время путешествия вниз, утереться по-человечески я не успела и из лифта вываливаюсь с распухшими, измусоленными губами. Прическа, «бывшая когда-то» — ныне липкие, взмокшие, взлохмаченные патлы. Кирпично-стильный коктейльный мой шедевр помят изрядно – хорошо, что не порван, как один из чулок. Но этот, порванный хотя бы благополучно кончается под платьем, чего не скажешь о втором: он выехал немножко, ровно настолько, что теперь из-под подола выглядывает черное кружево.

— Хороша... — шепчу беспомощно, торопливо отводя взгляд от зеркальной стены.

— Перфект, — цедит сквозь зубы Рик – слово дурацкое присвоил. Накидывает на меня пальто и властно прижимает к себе.

Едем – ко мне или к нему?.. Или, может, в отель?..