— Лана, пощади, — прерывисто прошептал он, уткнувшись лбом в её плечо. — Я подобным даже в молодости не занимался в машине, а сейчас близок к этому, как никогда. Прошу, приостанови это, пока мы не доберёмся до дома! Потому что сам я не могу остановиться.

— Хорошо, — улыбнувшись, Милана потёрлась щекой о его макушку и начала перебираться на своё сиденье.

Ей доставляла огромное удовольствие та власть, которую она имела над ним.

Никита Андреевич посидел немного с закрытыми глазами, выравнивая дыхание, потом выпрямился и завёл машину.

— Надеюсь, я смогу продержаться эти полчаса, — тихо сказал он, словно сам себе. — После стольких недель ожидания.

После этого они некоторое время ехали молча, но потом Милана, которая внезапно перестала бояться его и волноваться, решила нарушить молчание.

— Интересно, зачем нужно было ожидать много недель? — задумчиво и преувеличенно серьёзно спросила она. — Это рецепт какой-то? Типа чайного гриба, или, скажем, сыра? Необходимо, чтобы желание как следует «настоялось»?

Уже сказав это, она вдруг поняла, насколько двусмысленно всё прозвучало, смутилась, покраснела так, что на глазах выступили слёзы. «Принцесса, вы так невинны, что можете сказать совершенно страшные вещи!». При этом Миланой овладел неудержимый приступ смеха.

— Чтооо?! — он притворно сдвинул брови, при этом пытаясь сдержать улыбку. — И она ещё смеётся! Тебе не стыдно, бессовестная?!

— Нет.

— По-твоему, нужно было прямо в обсерватории перемигнуться и бежать в ближайшее укромное место? Или вообще в первую нашу встречу?!

— Ну в первую встречу вряд ли, я бы, скорее, припустила в обратную сторону тогда. Такой ты был устрашающий и надменный!

— Сейчас кто-то дошутится, я отменю отсрочку, припаркуюсь где-нибудь и приведу приговор в исполнение!

— Ох, — Милана покачала головой и задумчиво уставилась в окно, подперев рукой щёку.

— О чём думаешь? — не выдержал он уже через несколько секунд.

— Думаю, а я точно работаю в институте солнечно-земной физики?

— В смысле?

— Судя по твоей терминологии, где-то в институте ФСИН, — невинно сказала она

— Лана!

— Слушаю?

— Хватит меня дразнить! Тебе меня совсем не жаль?

— Почему молчишь? — опять спросил он через минуту. — Обиделась?

— Ещё чего. Думаю. Почему ты меня называешь Лана? Меня никогда и никто так красиво не называл. Я даже не думала, что так можно.

— Тебе нравится? — тепло спросил он.

— Да, очень!

— Я сам не знаю. У меня даже других вариантов не было. Тебе очень подходит. Изящное и красивое имя, как ты.

— Спасибо тебе, — она смотрела на него во все глаза.

— Боже, помоги мне, — прошептал он, вздохнув.

— Я точно в институте солнечно-земной физики работаю, босс? Не в институте теологии?

— Лана!..

Они зашли в лифт новой высотки. Милана ещё до этого решила, что шуток уже достаточно. Он взрослый мужчина, без пяти минут профессор. Нельзя бесконечно юморить. Даже если это своеобразная защитная реакция с её стороны.

Попав в этот лифт, она вдруг снова разволновалась и испугалась. Должна ли она быть здесь? Непохоже, что Морозов-старший склонен к минутным прихотям такого рода. Милана надеялась, что он твёрдо отдаёт себе отчёт в своих действиях.

Словно почувствовав её сомнения, он сжал большой тёплой рукой её дрожащую ладошку. И Милане вдруг стало очень надёжно и спокойно.

Когда она вышла из душевой, закутавшись в какое-то огромное, как простыня, полотенце, Морозов ждал её у дверей. Он лёгким движением снял заколку (которая каким-то чудом оказалась в сумочке) с её волос, затем потянул полотенце. Тяжёлые тёмные пряди упали на обнаженные плечи Миланы, и это зрелище лишало Никиту Андреевича рассудка. Он схватил её на руки и пошёл в спальню.

Во взрослой жизни Милану никогда не носили на руках, и она наслаждалась силой и надёжностью объятий её босса. И ей было наплевать сейчас на то, что «начальник — секретарша» — это классическая схема. И на то, что она ему не ровня.

То, как он нёс её на руках, то, как он нежно поцеловал её, опустив на кровать, и то, как он осторожно и трепетно прижимал её к себе, опустившись сверху, говорило лишь о том, что они друг у друга единственные в своём роде, и они безумно нужны друг другу.

…Утром он сварил для неё кофе. Одно время Милана сама увлекалась: покупала зёрна, перемалывала, варила кофе в турке. Потом забросила это всё, она больше любила чай. А в институте есть кофемашины.

Пить сваренный им кофе, утром, сидя у окна его кухни, было чуть ли не интимнее, чем всё то, что произошло ночью.

Они приехали в институт вместе, на машине Морозова. Он абсолютно не стеснялся их отношений и не собирался их скрывать. Никаких остановок за углом, никаких пряток.

Этот факт Милану очень подкупал, конечно. Однако, едва выйдя из дверей машины, она превратилась из новоиспечённой любовницы в секретаря.

Они работали бок о бок, как раньше, не давая намёка на нечто иное даже жестом или взглядом. Иначе и быть не могло. Морозов — профессионал, и Милана стремилась к совершенству.

И только в машине, по пути домой, он тепло и нежно взял её руку. Они заехали в общежитие, где Милана собрала немного вещей и необходимые мелочи, и отправились домой к Морозову.

Спустя три дня таких поездок, Никита (как она теперь называла его за пределами института) принял решение за них обоих: они собирают все вещи Миланы, и она переезжает к нему, освобождая комнату в общежитии.

Милана не стала спорить: если уж его устраивал такой расклад, то её и подавно. К тому же, она всё равно весь остаток дня после работы проводила у него.

Милана тоже вносила коррективы в привычную жизнь Морозова. Она запретила ему обедать в заведениях общепита, раздобыла печь СВЧ и привозила для него с собой домашнюю еду. Конечно, разогревать в СВЧ — тоже не лучший вариант, но всё же лучше, чем есть казённую пищу.

Правило гласило: пообедай, и свободен остаток времени, хоть катайся, хоть пешком гуляй.

Впрочем, хоть Морозов и сказал когда-то, что у него сидячая работа, это было лукавство. Ему некогда было рассиживать в кабинете.

Весь институт уже был в курсе их отношений, а Андрей в шутку назвал Милану «мамочка». Он видел, что отец счастлив, как никогда, и сам безмерно радовался этому факту.

Не зря говорят, что в хороших парах люди либо очень похожи друг на друга, либо абсолютно разные.

Сложно было представить более разных людей, чем Морозов и Милана, но они ужились, как до этого сработались, — идеально.

Милана была всегда активна, деятельна и полна оптимизма, но она очень тонко чувствовала Никиту и его настроение. Он был, скорее, флегматичен, иногда со склонностью к меланхолии, категоричен, максимально сконцентрирован на работе.

Милана всегда знала, когда нужно подойти и «погладить» (и не только эмоционально), когда лучше не соваться, а когда — затеряться где-нибудь в квартире и сделать вид, что её нет.

И она была вознаграждена, потому что Морозов не был глуп и слеп, он всё чувствовал и понимал. Он никогда не обижал её, и после редких «приступов» холодности и отчуждённости, подходил всегда сам, первый.

Он был пленён Миланой, очарован. Он обожал её. Она это чувствовала, но никогда не пользовалась этим.

Она окутывала его своим теплом и уютом, и он с удивлением обнаружил, что ему легче работается, когда она рядом. Она не отвлекала его, совсем наоборот, любой проект продвигался намного быстрее.

Он же давал Милане то чувство безусловной любви и защищённости, которое ей было нужно всегда. Она нуждалась в Никите, его основательности, спокойствии, невозмутимости.

Возможно, они стали зависимы друг от друга, но никого из них это не тяготило.

Таким образом, когда настал май, они уже оба были уверены, что всегда жили вместе, и всегда будут жить вместе.

…Милана мыла посуду после ужина. Никита почему-то не ушёл, продолжал сидеть за кухонным столом. Он вот уже несколько дней был очень задумчив; Милана списывала это на то, что он заканчивает работу над проектом, устаёт. Может, и нервничает, переживает.