Я включила канал с разминкой для беременных и на полчаса погрузилась в себя. Еще с раннего возраста мама приучила меня к тому, что спорт – лучшая разгрузка. Куда только меня не пытались отправить: бег, художественная гимнастика, плаванье… Однако, спортсменки из меня не получилось. Но, фундамент это заложило, поэтому с самого детства я с трудом представляла себе утро без легкой разминки. Из-за постоянно преследующей меня в последнее время усталости, заставлять себя что-то делать каждое утро было все сложнее. Всего двадцатая неделя, если брошу сейчас, к концу срока совсем себя запущу и сильно поправлюсь. Помахав руками, ногами и прочими частями тела, я закончила зарядку и прошла в ванную. Сняла халат и посмотрела в зеркало. Живот еще не выпирал, талия была на месте, да и в целом ничего не изменилась, только если и без того немаленькая грудь еще сильнее выросла. Я немного покрутилась около зеркала, и заулыбалась. Фигура была моим главным достоинством, я обладала эталонными 90-60-90 и очень даже этим гордилась. Безусловно, внешность это не главное. Для тех, у кого нет такой фигуры. Я залезла в ванную, включила душ и принялась активно тереть себя жесткой щеткой по бедрам и ногам. Не то, чтобы я была сильно заморочена на внешности. Но в плане внешности я доверяла завету Коко Шанель о том, что если женщина в тридцать выглядит плохо, то она глупа, и поскольку мой возраст перепрыгнул отметку в тридцать лет, я делала все, чтобы мое «заслуженное» тело выглядело безупречно и в пятьдесят.

Закончив все свои дела, я прошла на кухню, чтобы приготовить завтрак. Вчера я слишком долго провалялась, и мы остались голодные с утра. Может поэтому, мне после обеда плохо стало, из-за вчерашней истерики поесть я не успела. На кухню зевая зашел муж.

– Привет, малышка, – он поцеловал меня в висок и цел за стол, – я что-то сегодня еле глаза продрал.

– Могли вообще проспать, телефоны почему-то выключились.

– Да? – удивленно сказал муж. А потом подскочил как ошпаренный и понесся в спальню.

– Солнце, да не переживай, я уже поставила на зарядку. – крикнула я ему вслед.

Я поставила на стол кашу для себя, и омлет для мужа, и пошла снимать кофе с плиты. Муж вернулся и сел за стол.

– Ну как, все в порядке? – спросила я.

– Угу, – кивнул муж, – ты же не включала?

– А зачем, – удивилась я, – все равно разряженные.

Я открыла двери и зашла в салон около восьми. Тут же в нос ударил резкий, невыветривающийся запах красок для волос. Я сняла кофту и пошла на кухню поставить чайник. Потом вспомнила, что так и не включила телефон и нажала на кнопку. Не успел появится экран рабочего стола, как тут же на телефон прошел звонок с неизвестного номера.

– Алло! Вика?! – почти прокричали в трубку.

– Да.

– Викуся, – из трубки понеслись рыдания, – это тетя Люда.

– Людмила Петровна, что случилось?

– Ой, Викуся! Тут такое! Я дозвонится никак тебе не могу, Эля умирает! Приезжай, тут полиция была… – ее слова постоянно прерывались всхлипами. Ясно, Эля опять накуролесила. Помогать ей, чтобы получать в ответ привычные оскорбления уже не было сил.

– Людмила Петровна, я вчера Элю из больницы забирала, сегодня вот опять она учудила что-то. Не могу я постоянно возиться с ней…

– Викуся, Эля правда умирает. Она из окна выпала. Ее забрали в больницу, но…Я даже поехать никуда не могу, ноги ватные, голова не соображает. Вика, я не знаю, что у вас там с Элей стряслось и почему вы не дружите больше. Если ты не хочешь ехать, родителям позвони. Но, не по-божески это, одной помирать…

– Я поняла, – сердце провалилось куда-то в живот, а голос задрожал, – еду к ней.

Я позвонила Юле и попросила ее выйти сегодня за меня на рецепцию. Она явно была не в восторге, но после слов об Эле лишнего не болтала и пообещала ждать ее через десять минут, потому что ключ свой она отдала мастеру из своей смены и без меня в салон попасть не могла. Я сидела около стойки и меня трясло. Потом подумала, и вызвала такси. Лучше заплачу за ожидание, чем потом буду ждать машину. Юля залетела в салон ровно через пять минут, благо, что жила в соседнем здании, вся растрепанная, только и успела сказать: «Езжай давай», как я выскочила за дверь.

Мне казалось, что таксист едет очень медленно, поэтому, когда машина остановилась я сунула ему сотню в руку и побежала к больнице. Я поднялась на третий этаж за полминуты и поймала первую попавшуюся медсестру.

– Скажите, – запыхавшись проговорила я, – Гоффман где?

– А вы кто вообще? Мы разглашать право не имеем!

– Я сестра, двоюродная – параллельно в моих руках снова появилась сотенная купюра.

– Вас как зовут?

– Виктория

– Вика, уберите деньги, пойдемте я вас к главврачу отведу. – мы прошли по коридору и подошли к кабинету. Медсестра заглянула, спросила что-то, а потом завела меня.

– Владимир Борисович, можно? – спросила она, – это Гоффман сестра.

– Ясно, проходи, – медсестра вышла, и мы остались вдвоем, – действительно сестра?

– Двоюродная, родственников у нее больше не осталось. Только я. Так что, если нужны лекарства или деньги…

– Ничего не нужно, – вздохнул Владимир Борисович, – она в реанимации. Что могли мы сделали, но сразу хочу сказать – надеяться не на что. Пятый этаж. Сами понимаете.

Сил не осталось и слезы потекли потоком. Я закрыла глаза руками и уселась на ближайший стул.

– Если хотите, могу на пару минут пустить в реанимацию. Она, конечно, без сознания, но, по-моему, опыту, пациенты чувствуют, когда их поддерживают…

– Хочу, – перебила я его.

Медсестра накинула на меня халат и дала бахилы, а я прошла в казавшуюся огромной белую комнату с единственной кушеткой по центру. Почему-то было очень холодно, и меня начало трясти еще сильнее. Тело было накрыто одеялом, а лицо было просто не узнать. Вся красота исчезла и ничего не осталось: лицо сплошной синяк и кровоподтёки. Я подошла к Эле, и не могла оторвать глаз от ее изуродованного лица. Длинные пшеничные волосы лежали на подушке, глаза чуть приоткрыты, и казалось, что она смотрит на меня. Черт! Это я виновата! Нельзя было оставлять ее одну, надо было все рассказать родителям! Я поняла, что задыхаюсь и решила выйти на воздух. Несмотря на то, что было только начало сентября, было холодно, и я присела на холодную лавочку в больничном дворе.

Воспоминания сменяли одно другим. Наша бабушка, Эльвира Эмильевна, всегда встречала нас с улицы пирожками, куриной лапшой и вкусным травяным чаем. Пирожки мы с Элькой обожали, а суп терпеть не могли, поэтому, чтобы немного облегчить процесс его поедания, устраивали соревнования по скоростной еде. С бабушкой Эля жила с пяти лет, после того, как Элина мама и жена дяди Кости ушла из дома в неизвестном направлении. Ее долго искали, благо что сам дядя был майором полиции, но толку никакого не было. Поэтому, вскоре Эля с папой переехали в квартиру бабушки, а еще через пару лет дядя умер и Эля осталась на полном попечении бабули. С тех пор, Эля и была моей самой большой занозой в мягком месте, которую родители всюду заставляли таскать с собой. Идешь гулять? Бери Элю. Хочешь на танцы? Бери Элю, ей же скучно будет. Хочешь куклу? Давай тогда Эле такую же возьмем. А самое ужасное в этом было то, что мелкая Эля, которая была младше меня почти на два года, во всем была лучше меня для моей же мамы. Эля замечательно поет, а ты лучше рот не открывай, не позорься. Эльвирочка лучше всех танцует, а ты Вика такая неловкая, что аж стыдно. Элечка самая красивая, а какая фигурка, а какие глазки! А тебе Вика, нужно будет придумать, чем мужика удержать, нос торчком и глазки малюсенькие, таких только покладистый характер спасает, а у тебя и его нет. Даже то, что я в школе была отличницей, а Эля перебивалась с двойки на тройку не переубеждало маму в том, что Эля солнце всей веселенной, а я недоразумение. Я как-то спросила папу, почему так? Почему мама любит не родную для себя племянницу больше, чем меня, родную дочь? На что папа ответил, что Эля сирота и маме ее жалко, а мне всё кажется и я себе глупости придумала. И при все при этом, мелкая Элька, которую я так ненавидела первые пару лет ее жизни у бабушки, как-то незаметно стала моим главным спасителем и лучшим другом. Эля защищала меня от мамы, когда та принималась меня ругать, Элька таскала мне конфеты, когда мама решила, что я в свои десять слишком толстая для конфет. Именно Эля подружила меня с Костей, с которым мы были знакомы с пеленок из-за дружбы родителей, но никогда не проявляли особого интереса к друг другу. И тогда-то и начался самый лучший период моей жизни. Костя научил нас кидать водяные бомбочки с окна и воровал сигареты у отца, чтобы научить нас курить, мы втроем ездили на велосипедах на речку за десять километров от города и купались там до посинения. Под руководством Кости мы лазили по гаражам и развалинам заброшенного завода, и тогда-то я и поломала первый раз ногу. Почти месяц я потом сидела дома, а Костя вымолил разрешения у родителей и притащил свой компьютер, на который у меня до этого был запрет, и мы втроем играли в игры не вылезая, пока родители были на работе, благо, что как раз были летние каникулы. Наши родители умилялись и одновременной ужасали этой дружбе, пребывая в шоке от наших проделок. Но все пошло на спад, когда нам с Костей было лет пятнадцать, у него была своя компания, в которой не очень понимали общение с девчонками, да и мы с Элей, став старше, изменились. Дружба возобновилась только тогда, когда мы с Костей поступили на один факультет и попали в одну группу, да и Эля через пару лет решила поступать на строительный, только из-за нас, чтобы быть рядом. А теперь? Эля после нервного срыва в реанимации, а Костя вообще уехал черт знает куда, лишь бы подальше от нас. Что же с нами случилось?