– Ой, а вот эта веточка, как живая! –восхитилась Женька и потянулась рукой к одному изящному изделию. Прозрачный стаканчик с водой, в который как-будто только что поставили сорванную веточку какого-то сказочно цветущего дерева. Чистота и натуралистичность воды поражала, даже пузырьки воздуха были заметны на стенках и придавали воздушность и достоверность миниатюре. А ведь это из камней! Какие живые с темными прожилками цветки! А что за листья! Это ж нефрит, наверняка. Что это за цветы такие розовые? Словно вчера распустились. И роса! Точно, ведь роса поблескивает! Цирконий? Ну что еще может так блестеть? Ну, надо же до такого додуматься! И какая тонкая работа! Откуда это у вас? Не помните?

– Да, вроде, из России привезено. Хотя ветка очень похожа на нуши.

– Нуши? А что это?

– Миндаль – это по-вашему. Он в Тбилиси в феврале зацветает. Очень красиво, все деревья, как в розовых облаках, – как-то неожиданно мягко сказала старуха.

– Значит, местный кто-то делал. У нас в средней полосе нет таких деревьев.

– Да уж и не помню даже. Когда я родилась, у родителей все уже ценное отобрали. Но кое-что матушка попрятала, долгие годы хранила, да тихо-тихо мне показывала. А умерла она рано, когда мне восемнадцатый год шел, а следом за ней через год и батюшка скончался. Знаю только, что золото во все времена в цене, тем и живу. А вот эти все штучки просто так, на память о родителях. Продать за копейки не хочу, пусть уж со мной век доживают. А там… пусть хоть какому набиджвари отойдут, – выдохнула Като то ли со смирением, то ли с легкой обидой.

– Кому? – встрепенулась Женька? – Это имя такое? Родственник ваш?

Но старуха, махнув рукой и, словно спохватившись, перевела разговор:

– Вот, смотри, девонька. Кровать с подъемным механизмом, да больно уж я слаба стала, открыть не могу. А там внутри у меня альбом семейный с фотографиями. Достань мне его, – в ее голосе проскользнула печальная, чуть просящая интонация.

Женька, ухватилась за тряпичную ручку и резко дернула вверх, кровать и не думала открываться.

– Ничего себе! – прошептала девушка. – Она точно открывается?

– Да ты не рви! А медленно, но с напором и силой поднимай! – командовала бабка.

Женька присела, поднатужилась и потянула ручку вверх. Крышка кровати со скрипом поддалась. Снизу пахнуло плесенью. Внутри лежали какие-то скрученные ковры, чьи-то рисунки, старые пластинки.

– Вон он, родимый мой, – зашептала Баронесса. Она помогла удержать крышку кровати в вертикальном положении и заставила Женьку проползти внутрь короба, где в самом дальнем углу лежал большой альбом, обитый бордовым бархатом.

– Вот мои родители Элене и Давид, – со вздохом показала она Женьке старые фотографии. Папочка мой военным служил, даже в России бывал, при царском дворе. Вот многие безделушки оттуда и привозил на радость матушке.

– Ой, вон еще одна фотография, – воскликнула Женька, подбирая с полу выпавший из альбома снимок. Композиция была довольно интересна, видно, что к фотографированию тогда относились серьезно. Готовились долго, продумывали наряды и позы. Все тот же строгий мужчина в белом мундире, сидя выше всех, обнимал стоящего рядом мальчика. Почему-то лицо ребенка было заляпано чернилами: то ли специально, то ли так уж вышло, но клякса полностью закрывала голову на снимке. А чуть ниже сидела женщина, хрупкая, изящная, и тоже вся в белом и в летней широкополой соломенной шляпке, украшенной цветами, и держала на руках маленькую пухлую девочку.

– Это ваши родители… Какие красивые! А это кто? Вы? А что за мальчик? И кто это его лицо вымарал? Мы так раньше в школьных фотографиях самых противных одноклассников зачеркивали.

– Да это… так…– проворчала Като, отбирая, как показалось Женьке, слегка торопливо и с досадой, фотокарточку. А этот… ну да ладно, – спохватилась бабка. – Задержала я тебя. Сейчас я тебе вкусненьким угощу – любишь мчади?

– А что это? И с чем едят? – даже не пытаясь повторить название, спросила девушка.

– Эх, темнота! Это лепешки из кукурузной муки. Вот так берешь, разрезаешь вдоль ножом, туда сыр и в рот! Вкуснотища! – пообещала бабка, собирая Женьке гостинец. – Ну если захочешь, заходи как-нибудь, покажу тебе еще вещицы. С тобой как-то интересно их разглядывать. Хорошая ты девка, теплая. Ласточка! – резюмировала Като, выпроваживая гостью.

Оторопелая от такого гостеприимства и перемещения во времени, Женька, щурясь от внезапных лучей солнца на улице, пошлепала по двору в свою квартирку.

– Работать! Буду работать! Пить кофе и болтать с соседками буду позже! – настраивала себя девушка, хотя в таком дворике порой трудно уединиться, сосредоточиться и избежать соблазнов. В Росси почти уже забыли про то самое бескорыстное общение, когда можно общаться не только по работе, по бизнесу или по интересам. А так, по-соседски, душевно, спокойно и легко. Как с родными. И на каждом шагу тут подстерегали сценки, наполненные юмором, добротой и непривычными лексическими оборотами.

К примеру, вот сейчас проходя в свою комнатку, Женька на балконе застала очередную такой эскиз. Шустрая маленькая Кети, подпрыгивая, рассказывала с упоением свои сны отцу, забежавшему на перерыв. Зурик нетерпеливо переминался с ноги на ногу, слушал, слушал и вдруг, прервав ее, и что-то быстро, но довольно вкрадчиво поведал дочери. Мадона, закатилась от смеха. А потом объяснила Женьке диалог. Зураб, уставший от каждодневных длиннющих описаний снов своей болтушки-дочери, спросил:

–Бубу, ты думаешь, только тебе сны что ли снятся?

–А что? Тебе тоже? – неприятно удивилась Кети -Бубу и даже на секунду перестала скакать.

–Да я если я тебе все свои сны рассказывать буду, ты состаришься! – резюмировал отец и убежал на работу.

Отсмеявшись, русская все же добралась до своей комнатки. Женька за пару месяцев успела найти, так сказать, свою нишу, не предавая профессию. Она стала писать о Грузии для русских журналов и сайтов. Карты путешественников, лучшие курорты, обзоры отелей – тем хватало на многие тома. Благо это стало востребованным – туризм в Тбилиси процветал круглогодично. Девушка угадывала соотечественников по растерянным восхищенным взглядам, взирающим на старинную, надежно опоясывающую старый город крепость Нарикала, или по одежде – коротеньким шортам и ярким майкам. Грузины не очень любят разноцветную одежду, предпочитая темные тона, либо пастельные оттенки. А уж в шортах грузинку лет так тридцати да еще на Руставели, главном проспекте столицы, встретить довольно сложно. Так что «своих» Женька вычисляла сразу. С утра девушка обычно продумывала план новой статьи, искала ходы и приемы для интересной подачи, иногда договаривалась на интервью с историками или гидами. Приходилось работать на совесть, ведь с притоком туристов и в ее журналисткой среде конкуренция возросла. Вот сейчас девушка писала статью о Мцхете, старой столице Грузии, где она побывала совсем недавно. На удивление сегодня во дворике было тихо, и Женька просидела до вечера за компьютером. А с наступлением прохлады, конечно, спустилась к соседкам на лавочку, расположенную под гостеприимным инжиром. Так как дворик был типичным для старого Тбилиси, то есть интернациональным, то и разговор перемежался грузино-русско-армянско-еврейской лексикой. Всем было понятно и весело. Женька знала, что здесь принято говорить: «Тбилисец – это национальность!» И как у каждого народа, у тбилисцев есть свой менталитет, манера держаться и язык, где в одном предложении перемежаются слова разных языков.

–Алик-джан, -с уставшей хрипотцой кричал Зурик, возвращаясь с работы, – как дела, ломо? (лев-груз) Ловко взбежал по ступенькам и уже оттуда донеслось:

–Шалом, Авик!

Женщины, рассевшись в кружок, завели разговор о детях, о материнстве, беременности.

–Вот ты скрытная все же, – с упреком обратилась Сандра к Диане. – Пока живот впереди тебя из-за угла не появился, до тех пор нам не говорила, что беременна.

–Ну, зато Мадона молодец, – с усмешкой парировала та. – Только Зурик с кровати встал, так сразу всем разболтала, что залетела.