Чуть дальше, на первом же этаже, соседствовал одинокий дед Вахтанг, или как его еще называли – Вахо. Всегда крайне опрятен и собран. Чисто говорил по-русски, был умен, вежлив и щедр к окружающим. Вроде бы, он тоже был старейшим жителем в этом дворе. Вахтанг единственный, кто мог поладить с Като. Правда, она всегда на него кричала, размахивая руками и потрясая палкой, а он послушно кивая, спокойно ей что-то обьяснял: то оправдывал мальчишек, что взрывали петарды во дворе, то кошек, что снова принесли пищащий выводок под окна… А еще Вахтанг славился как мастер на все руки: помогал соседям чинить башмаки, делать ремонт, даже не отказывался посидеть иной разок с детьми. А жил он, по всей видимости, в старой господской конюшне, в совесткое время переделанной в жилое помещение. Так, во всяком случае, говорили остальные жители дворика. У Вахтанга тоже было две комнатки, одну он сдавал внаем, чтобы хоть как-то увеличить свою пенсию и продержаться на плаву. Жилец его – крепкий и веселый тридцатилетний деревенский парень Леван был дистрибьютором в супермаркетах. Работал по сменам, в выходные любил побаловаться вином и был охотником до женщин. Немного уже лысеющий, с округлившимся животиком, он располагал к себе людей быстро и легко. При виде Женьки он на весь дворик затягивал на русском языке с южным, темпераментным акцентом: «Очи черные, очи жгучие…», хотя глаза у Женьки были вовсе и не черные, а темно-зеленые, сверкающие изумрудами. Но, видимо, других, подходящих к случаю романсов на русском Леван не знал. На работе его ценили за упорство и безотказность, за силу и веселый нрав. Даже машинку, старенькую «Оку» ему выделили в личное пользование за хорошую службу.
По старинке во дворике был общий туалет и душ для тех, кто так и не смог провести канализацию к себе в квартирки. А под старым навесистым ленивым инжиром расположилась умывальня – кран с водой и широкая, выложенная крупной галькой раковина.
На втором этаже жила только молодежь. На общем деревянном балконе в ряд располагалось четыре квартиры, причем, окна и двери с апреля по сентябрь не закрывались, дабы запустить хоть какой-то воздух. От этого все проблемы и радости соседей – были и женькиными тоже, поэтому она не чувствовала себя одинокой, хотя по началу пугалась такого откровенного общедоступного оглашения семейных дел.
С краю, у самой лестницы располагалась маленькая комнатка высокого и худого еврея Авика. Но почему-то Женька видела в нем скорее грузина, нежели еврея: уж больно выразительно на его лице красовался орлиный, выдающийся кавказский нос. Да и фамилия у него оканчивалась на традиционное грузинское «швили», однако, местные все же по фамилии четко определяли принадлежность к нации. Вся семья Авика уже переехала в Израиль, а он почему-то остался тут, на родине. Завел свое маленькое швейное производство, тем и жил. Авику было немного за тридцать, но пока женат он не был. Как слышала Женька, обычно евреи тщательно подбирают партии своим детям, но, видимо, Авик не был согласен с таким раскладом и отстранил родственников от данной миссии. А вот в местное еврейское общество все же наведывался, частенько ездил с ними отдыхать на море или в горы. А грузины тихонько завидовали такой еврейской сплоченности.
Рядом с Авиком была комната молодоженов. Там жили кудрявый тихий Иосик и маленькая, полноватая, заводная и бесконечно счастливая Теона. Прошел только месяц, как они поженились. Иосик работал помощником повара в ресторане. А его молодая жена училась в вузе на фармацевта. Говорили, что Теона – кругла сирота, отца никогда не знала, а пару лет назад, после смерти матери, она перебралась в этот двор. То ли родительница ей комнату оставила по завещанию, то ли родственники какие-то сняли для нее это жилье – никто из соседей так и не знал этого. Но Теону любили за приветливость, внимание и умение радоваться жизни.
Особенно сдружилась Женька с Мадоной, что вместе с семьей жила слева от нее. Мадона была настоящая красавица. Стройная, гибкая, быстрая. Взгляд ее медовых миндалевидных глаз, окаймленных пушистыми ресницами, притягивал, манил и захватывал в плен, а потом еще долго не отпускал. Ее муж Зураб, высокий, мускулистый, сильный парень целыми днями работал на стройке, чтобы прокормить жену и двоих детей. От загара его кожа была вечно смуглой, а широкая, простодушная улыбка была частым средство общения с Женькой, так как Зурик плохо говорил по-русски. Мадона была домохозяйкой, впрочем, как и большинство женщин Грузии. Двигалась она по двору завораживающе, плавно, а вместе с тем стремительно и ловко. Успевала за день все и даже больше. Ее старшая дочь тринадцатилетняя Мари уже вовсю помогала матери, успевая отлично учиться, а шестилетня Кети только собиралась в школу, но уже из-за своей болтливости и вездесущести была предметом переживаний родителей. Кети зачастую звали по-домашнему – Бубу: якобы ее первыми произнесенными звуками были: «бу-бу». Вообще грузины легко дают всем прозвища и клички, от их острого взгляда, подмечающего незначительное, укрыться трудно.
Соседи приняли Женьку по-разному. Молодые обрадовались ее появлению. Вообще русских в Грузии любят. Все стараются припомнить что-нибудь сближающее их с Россией: родственников или семейные истории. Радуются русской речи и со смущением просят прощения за ошибки. Они даже не задумываются, что в своей стране вправе требовать от Женьки изучения их государственного языка, который, ох, как нелегко дается славянам. Дед Вахтанг тоже немало обрадовался – давно не слышал грамотную русскую речь. А так как Женька была особой общительной, процесс сближения и знакомства не затянулся. Ее приняли.
Баронесса вначале посматривала на девушку насторожено, с недоверием. Словно пропускала через аппарат рентгена. Однако, поняв, что девушка не собирается устраивать гулянки и водить толпами женихов, заметно подобрела. И даже однажды допустила в свое жилище.
– Эй, гого! – как-то окрикнула ее старуха Като, отодвинув полинявшую занавеску и высунувшись из окна. –Зайди-ка ко мне. Помощь нужна, – проворчала старуха. Но взгляд смягчила, по всей видимости, это была высшая степень приветливости с ее стороны. Женька с опаской зашла в бабкину квартиру. Сразу с порога пахнуло давно забытыми воспоминаниями: нафталином и деревенским сундуком. Здесь все говорило, что двадцать первый век числится лишь номинально. В середину зала мрачно и величественно врос огромный, круглый из цельного дерева стол, скучающий по шумным застольям былых времен. Над ним нависала старинная, рогатая и потемневшая люстра, с рожками – свечками, торчащими в разные стороны. В углу стоял секретер, а на нем – горбатая настольная лампа с каким-то чудовищно неуклюжем рубильником – выключателем на основании.
– Ого, – с восхищением вырвалось у Женьки. – да у вас, как в музее!
– Нечего меня раньше времени в мумию превращать! – отрезала Баронесса.– Лучше подсоби немного. Проходи в спальню.
Темная мрачная спальня без окна напоминала склеп, здесь было сыро и душно. Женька стесняясь, прижалась к стене. Бабка Като обошла свою массивную кровать из темного дерева и поманила девушку рукой.
Около кровати стоял просто доисторический трельяж. Красное дерево нисколько не испортилось, а с годами только добавило величавости этому произведению искусства, а вот зеркала немного помутнели. Здесь тоже вразнобой поместились разные шкатулки, баночки и статуэтки. Особенно были красивы, смешны и изящны в своей натуралистичности фигурки животных. Вот повисла лягушка, отчаянно уцепившись лапками за травинку, а рядом на камушке восседал заносчивый почему-то белый индюк, и только его борода и хохолок были ярко-красного цвета. А рядом из-за малюсенького букета из чудесно вырезанной клубники выглядывала птичка-невеличка…
– Как красиво! – протянула Женька, разглядывая этот миниатюрный мир. – Наверное, с этими вещицами у вас связаны воспоминания? И, похоже, они – антиквариат и стоят дорого?
– Да ничего особенного, – проворчала старуха.– Матушка-покойница любила всякие такие безделушки, благо дело, могла себе позволить. Мамико (папочка- груз.) баловал ее.
