Надя подняла с пола вещицу и молча протянула мундиру.

— Ну я же на память…

Надежда не успела даже удивиться такой благорасположенности, как к доброму таможеннику подошли два других синих мундира с двух сторон и попытались забрать его с собой. Но тот успел вцепиться обеими руками в прилавок, от усилия выпростав рубаху из штанов: «Я приглашаю… На танец! Девушку… Танцы – это можно, это всем разрешено…» Но двое шутя отцепили его от барьера, взяли под руки, и весело поругивая товарища, унесли прочь.

Можно было еще подремать. Устраиваясь в кресле поудобнее, насколько это было возможно в отжившем свой век кресле, Надя вдруг задела ногой что-то на полу. Она подняла это что-то и, сняв очки, поднесла к носу – это была видеокассета. Вывалилась из камеры. Странно, но по окончании таможенной вакханалии она так и не дождалась видео-оператора – видно кто-то другой получал за него одежду. Сунула кассету в углубление, под прилавок – может, проветрится, да объявится как-нибудь хозяин.

Когда высокие гости разъехались, был приказ всем сдать форму. Ему почему-то не подчинились только две подружки-близняшки.

Ждать каких-то радостей от повседневности? Никто и не ждал. Впрочем, она не была такой уж в конец беспросветной. Театр давно жил особенной жизнью – в ожидании премьеры. Вызревал «Вишнёвый сад». Кроме большого зала, где шли детские спектакли, был ещё и камерный зал – для взрослых. Он нравился Надежде гораздо больше – именно своей камерностью, какой-то внутренней глубиной, без всякой помпы.

Но если на детские пьесы люди шли гурьбой – билеты там были подешевле, спектакли повеселее, то второй зал был каким-то тяжёлым, но бесполезным довеском к первому – в смысле сборов. Надю такое положение дел… не устраивало. Было обидно за него. Раньше ей приходилось видеть там и неплохие постановки. В общем, она верила в этот зал и в то, что его тоже должны полюбить. Как знать – быть может, как раз с этим новым спектаклем все начнёт меняться.

И ничего не могла с собой поделать – тоже ждала премьеры в волнении, тихо отчаиваясь от мысли, что не сможет не только на премьере побывать, но и вообще посмотреть хоть один спектакль, пока состоит на службе у театра.

Но в день прогона – посетителей было меньше обычного, значит, и работы поменьше, она не выдержала. Заручившись Аниной поддержкой – «Конечно! Этим так можно каждый день», – покинула свой пост и где-то после пятого звонка, если б был такой, вошла в тёмный уже зал.

…Выдержала в муках недоумения и, почему-то, смущения, будто в чём-то и её вина, минут десять. Ну как же можно?! Ну зачем?! Весь тонкий и сложный театральный механизм был запущен только ради того, чтобы несколько мужчин и женщин в окружении пышных декораций продемонстрировали пышные, до нелепости навороченные наряды? Взгляд утопал в шелковых воланах и рюшах, эмоции и мысли там же. Разве что одна, малоутешительная, посетила напоследок: «Какое счастье, что Антон Павлович не дожил!»

— Надька-то наша, театралка, оказывается. Чё ты сразу на классику? Всяко, тяжело, поглядела бы «Конёк-Горбунёк» для начала, – пожевывая непережёвываемое, похихикивая, встретили коллегу бывалые театралки-близняшки.

«Мы ждём только вас», чуточку истеричнее обычного, подкатило к Надиному сектору и оставило на барьере рядом с ней, как бы между прочим, горку билетов.

Надя без особой поспешности поднялась во весь свой небольшой рост и произнесла без выражения:

— У меня с прошлого раза мозоль, – и протянула свою тощенькую ладошку.

– Прямо белая кость, голубая кровь, – совсем не желейно процедили артистичные губы. И, будто, спохватившись, снова мелодично. – А это что? Что это у вас за книжечка?

Администраторша вцепилась в книгу, которую Надя по недосмотру не успела сунуть под прилавок. Там уже успела собраться целая библиотечка.

– Да это… одно произведение, очень старое, вряд ли интересное…

Но начальница не захотела выпускать книжечку из рук и с некоторым недоверием, смерив Надежду взглядом, вопросила:

– Это? Ваша?

– Да. Если хотите, можете взять почитать, – и, явно веселясь, добавила, – только верните!

Начальница широко распахнула глаза, а рот – закрыла. Лишь серьги не выдержали и в возмущении качнулись. Все же, сделав над собой усилие, она смогла пропеть, правда, чуть тише обычного, и слегка фальшивя:

— Стремление к самообразованию – это, конечно, похвальное стремление. К сожалению, ваша зарплата платится вам за другое. Зарплата – это ЗАРАБОТАННАЯ плата, которую вы заработали в ваше РАБОЧЕЕ время, когда вы находитесь на работе. Пока вы работаете на нас – это НАШЕ время, и мы не позволим красть его на ваши личные нужды. А ваше личное время начинается за пределами…

Тут Надя засунула руку под прилавок, желая как бы оградить своих «пособников» от столь тяжких обвинений, но задев книгу на вершине книжной пирамиды, она привела эту пирамиду в движение, и всё, включая толстые научные журналы, посыпалось на пол, грохоча почти что горным камнепадом. Поющая, однако, была настолько в образе, что, по-видимому, и не заметила обвала и продолжала своё. Надя же, переживая за книжки, нырнула вниз, чтобы собрать их и полностью исчезла из поля зрения певицы.

— …и впредь постарайтесь не путать эти два времени.

Но книгу-то, между тем, взяла! А может, просто изъяла? Хорошо еще, не попался ей под руку УФН – «Успехи физических наук», премилый такой и претолстенький специальный журнальчик. Говорила ли Светлана что-нибудь администраторше про её, Надеждино, прошлое, она не знала. Вряд ли. Надину трудовую книжку та не видела, поскольку договорились без неё. И все же что-то чуяла опытный администратор в этой новенькой – несоответствие занимаемой должности. В чём точно дело, она, однако, не могла понять, и это ее побуждало применять самые рискованные способы руководства.

На прощанье главный администратор задумчиво провела по прилавку наманикюренным пальчиком и спокойно, но строго напутствовала уже вполне окрепшим голосом:

— Вот лучше бы протирали как следует! Это ведь наше лицо. Знаете ли, что, э-э, Станиславскэй говорил?

У Нади даже коленки подкосились, и она опять стала почти не видна из-за прилавка.

— Что-о?! – только и нашлась она.

Вот именно не Станиславский, а «СтаниславскЭй» — сложно-модулированно, между «о», «ы» и «э» в окончании. Откуда же ей знать, что сказал – этот, тем более про лицо?!

Так и не узнала. Главный администратор даже отпрянула слегка от прилавка от этого «Что-о?!» Осознала, видно, всю тщетность своих усилий. Сказав напоследок самое весомое, что могла: «Это еще и часть вашей зарплаты, между прочим», с видом уязвленного превосходства царственно отплыла.

«Вот ведь, за всю свою жизнь не была в отстающих, – печалилась Надя, – а тут, что ни день, то пара. Невозможно к этому привыкнуть. И что делать? Знаний физики явно не достаточно, чтобы справляться с гардеробными обязанностями. Не путать два времени – это ж переворот! Эйнштейн не потянул, лопухнулся, не в курсе был, что времени-то, оказывается, два – абсолютно разных по составу… Это ж уже не четыре, а целых пять измерений!»

Тут же Анна оказалась на границе между их участками и зашелестела фирменным своим паническим шёпотом первой степени:

— Не видишь, она и так сегодня не в себе! Охота нарываться, да?

— А если она от рождения не в себе, так что теперь? – таким же шёпотом отвечала Надя.

Она присела было на прилавок, так как ноги по-прежнему не слишком надежно ее держали. Однако тут же в страхе и спрыгнула с него – ведь лицо!

— У нее, кажется, с директрисой не всё ладно, – ещё более шипуче зашептала Аня.

— Неужели? Подали на развод? И все должны теперь петь печальную песню размолвки и ходить, опустив голову долу, в неброских одеждах?