Дверь отворилась. Передо мной стояла Варя. Такая же, какой я ее помнил, и не такая. Лицо молодое, с непривычным для переживших зиму москвичей легким загаром. Стройная, легкая, с гладко зачесанными на затылок волосами. Седая прядь через всю голову ее только украшала. Красить их — как можно такое подумать? — ниже ее достоинства. Интересно было бы знать, в каких единицах она его, это достоинство, измеряет. Господи, Господи, каким же я стал злым и несправедливым!
Улыбнулась мило, так мило, что это граничило с безразличием. С такой улыбкой входят в бутик, признавая ею факт существования продавщицы, так улыбаются в ресторане подошедшему официанту. Нет, передо мной была не прежняя Варенька, другая. Глаза серые, большие, но холодные, смотрят на меня, как на обстоятельство ушедшего времени. Надо же, ты все еще жив, а я и забыла! Черты лица приобрели определенность, как если бы художник по имени жизнь счел нужным придать им скульптурную отточенность.
— Вытирай ноги, проходи! — Пропуская в прихожую, посторонилась на метр, на большее не позволяли ее размеры. — Извини, у меня не прибрано.
Прошла легкой походкой по коридору, обогнула в гостиной стол и, не снимая целлофана, сунула походя принесенный мною веник в вазу. А ведь розы, помнится, любила. В напольную, китайскую. Раньше ее здесь не было, а в остальном обстановка комнаты почти не изменилась. В ней и правда царил некоторый беспорядок, впрочем, не больший, чем в любой старой московской квартире. На окнах выцветшие от времени плотные шторы, с потолка над столом, оставляя в тени углы, свисал большой, модный в пятидесятых красный абажур. Под знакомым на стене пейзажем горел торшер, под ним на журнальном столике стоял раскрытый ноутбук, лежали какие-то бумаги. Видно, до последней минуты работала.
— Чай?.. Кофе?..
Просто Аэрофлот какой-то! Через приоткрытую в спальню дверь был виден чемодан, она поспешила ее закрыть. В атмосфере квартиры чувствовалось что-то нежилое, как если бы она долго стояла запертой.
Догадку эту Варя тут же подтвердила. Сказала из кухни, гремя посудой:
— Я здесь не живу, бываю изредка, наездами. Ты застал меня случайно…
Больше, пожалуй, не стоит, но полстакана водки, можно без закуски, я бы сейчас заглотал. Попросить — было бы проявлением слабости, да и спиртное в этом доме отродясь не водилось.
— Где же ты обитаешь?
— По большей части в Милуоки, преподаю в местном университете, но часто по делам бываю в Лондоне, ну и, естественно, в Нью-Йорке… — заметила словно бы между прочим, по обязанности развлекать гостя. Что ж, понятно, где же ей, такой самостоятельной и уверенной в себе, еще обретаться, как не в городе Большого Яблока. — Когда участвуешь в международных проектах, приходится мотаться по свету…
Я подошел к журнальному столику. Экран ноутбука был черен, бумаги оказались распечатками статей, почти все на английском. Прочел: «Tarot deck — the Magician», «Devil’s dance» и по-русски что-то там про глубинную психологию и семиотику, о которых даже отдаленного представления я не имел. Под каждым названием статьи стояла фамилия Вари, девичья, с добавлением буковок, означавших, что автор доктор философии. Вот оно как, не хухры-мухры!
Не удержался, спросил:
— И чему же ты учишь подрастающее поколение? Судя по всему, какой-то чертовщине…
— Что?.. — не расслышала она. — Ты что-то сказал? — И, выглянув из кухни, улыбнулась. Мельком, про себя, но все же удостоила. — «Дьявол» — название карты, не более того…
Внесла в комнату поднос с чашечками для кофе и пачку сухих крекеров, поставила все это на стол и вернулась в кухню за джезвой.
— Жаль, мне совсем бы не помешало пообщаться с магом, а лучше с волшебником…
Прозвучало это довольно фальшиво, как если бы я бил на жалость. И ведь так оно и было, бил! Варя, добрая душа, сделала вид, что не заметила. Показала рукой на стул:
— Присаживайся!
И принялась разливать по чашечкам кофе. Со стороны, должно быть, мы могли сойти за проживших вместе полжизни супругов, этаких правильных ребят в преддверии серебряной свадьбы. Далеко еще не старых, ценящих незамысловатое общение. Любящих побыть вдвоем, поговорить о мелочах, из которых, по большому счету, и состоит жизнь, в атмосфере душевной близости и сердечного расположения. Да и слова нам в общем-то ни к чему, понимаем друг друга с полувзгляда. Я пришел с работы усталый, проблем невпроворот, Варенька хлопочет, старается повкуснее накормить. Рассказывает между делом об успехах сына, он пошел во второй класс, дочке самое время взять репетиторов, на будущий год экзамены в университет на исторический. В субботу, хочешь не хочешь, а надо идти на юбилей к Петраковым, отказываться неудобно, за месяц пригласили…
— Что с тобой? Ты меня слышишь?..
— А?.. Извини…
— Я уже третий раз спрашиваю: сахар принести?..
— Сахар?.. Нет, спасибо! Со мной иногда случается, почудилось…
Интересно, помнит, что я кофе люблю сладким, или спросила так, из вежливости? Неужели старею, потянуло к семейному очагу? Еще немного, и понадобятся теплый халат и тапочки, и спать буду не с женщиной, а с грелкой, в кружевном чепце на облысевшей голове.
Варя опустилась на стул напротив. Круг света абажура сомкнулся, отрезал нас от остального мира, но не от прошлого, оно обосновалось за столом третьим.
— Мама?..
В лице Вари мелькнуло что-то болезненное.
— Почти сразу после…
Не договорила, но и без того было ясно, что отсчет времени велся от момента нашего разрыва. Если то, что я выкинул, можно назвать этим доставшимся нам от романтических времен словом. Быстро сменила тему:
— А ты, я вижу, добился, чего хотел! Видела тебя случайно в передаче…
Естественно, случайно, интеллигентным людям смотреть поганый ящик западло. Кивнул, не хотелось пускаться в объяснения. Программа на канале была мутной, позвали на круглый стол из каких-то своих соображений, а получилось, чтобы печалиться о готовой склеить ласты российской культуре. Ведущий, кремлевский соловей, пытался нас как-то взбодрить, камлание его лишь усугубляло сходство с поминками. Я старался отмалчиваться, но говорили по очереди, так что пришлось произнести об усопшей ритуальные слова. Впрочем, бесцветные и замусоленные до самоварного блеска. С тех пор никуда больше не приглашали, видно, не приглянулся, а мне и нужды нет, мне и так не хило. Главное, душой не покривил, хотя и того, что стоило бы сказать, не сказал. Слаб человек, опаслив.
Но, произнося «добился», Варя имела в виду совсем другое. Все окупилось, говорила она без слов, поздравляю! И под словом «все» понимала то, что не хотел понимать я. Глаз не отвела, смотрела на меня задумчиво, наверняка помнила, что я ей тогда наговорил. Под этим молчаливым взглядом мне было сильно не по себе. Покраснел бы, наверное, если бы не разучился краснеть.
Сказал не к месту и не ко времени, но так уж получилось:
— Какая горькая ирония, мой первый рассказ назывался «Счастье»…
Тот сентябрьский день выдался на редкость теплым. Воздух был тих и прозрачен, дворники, стараясь успеть до дождей, жгли листья, и по городу плыл их горьковатый, тревожащий душу запах. Деревья на бульваре стояли в золотом убранстве, но в прощальном этом тепле уже слышалось что-то безнадежное, дышащее близкими холодами. Я бежал в редакцию журнала, не чуя под собой ног, и все во мне пело. Там, за порогом двери, к которой с улицы вели три ступеньки, шла совсем другая жизнь. Там творилась с большой буквы Литература. Там ждал меня мой новый волшебный мир, и то, что небожители согласились прочесть рукопись рассказа, наполняло меня трепетом. Это было ближе к вечеру, а днем мы гуляли с Варенькой по городу, и я рассказывал ей о своих планах, о том, что станет смыслом моей жизни. От желания работать дрожали руки. Когда узнал, что рассказ будет напечатан, первой позвонил ей и слышал, как она всхлипывала в трубку. То были самые счастливые дни моей жизни, не говоря уже о ночах…
Сцепил, чтобы не застонать, зубы. Безумец!
