Часы на площади напротив памятника Пушкину показывали начало четвертого. В редакцию журнала назначили прийти к пяти. Повстречать нас с Варенькой мог бы и раньше, но убить себя на ее глазах рука бы не поднялась. Если бы даже удалось достать револьвер, то нажать на курок точно не смогу. Морт говорил, что человеческая жизнь не представляет для меня ценности, обращаюсь с персонажами как Бог на душу положит, только это в романах, тут другое. Да и не то чтобы был прав: в шпионском триллере, при всей напряженности сюжета, погиб всего один человек, и тот профессиональный киллер, его на Шпицбергене задрал белый медведь. Нет, если уж принял решение где и когда, надо его держаться!

Время тянулось медленно, скоротать его заглянул в гастроном, посмотрел на полупустые полки и, ничего не купив, вернулся на бульвар. Дошел до дальнего его конца, где стоит известный монумент Тимирязеву. Известный главным образом тем, что москвичи любят показывать его гостям столицы. Под определенным углом создается впечатление, что академик справляет малую нужду. Сравниться с ним в этом смысле мог бы только памятник Достоевскому перед Ленинкой, но его еще только предстояло поставить, да и нужда у классика была побольше.

Пластиковый пакет жег руки, казалось, все на него смотрят, а если кто случайно коснется, то сразу обо всем догадается. Забившись в кабинку платного туалета, достал наган и тщательно его осмотрел. Блатной не обманул, патроны с блестящими латунными ободками были на месте. Обернул револьвер ветровкой так, чтобы можно было извлечь одним движением, и вернул на дно пакета. Спустил в унитаз воду, а оказавшись на улице, вдруг занервничал, направился к зданию редакции едва ли не трусцой.

У входа в нее творилось нечто непонятное, заставившее вспомнить детектив Агаты Кристи о заранее объявленном убийстве. Как люди прознали, неизвестно, только вокруг маленькой площади их собралось где-то около пары сотен. Над их головами на площадке подъемника торчал оператор с камерой, в то время как в толпе, что не могло не напугать, мелькала фуражка милиционера.

Первым побуждением было бежать, но, заметив сидевшего под зонтом небритого, похожего на недовольного мопса типа, я тут же успокоился. Вспомнил, что в окрестностях редакции в тот день снимали кино, а вернее, эпизод из бандитского сериала, которые затопили страну лившимися с экранов потоками крови. Актеров на главные роли было всего несколько, так что вчерашний мент сегодня уже играл пахана, от чего голова у зрителей шла кругом. Впрочем, как говорил мой знакомый сыскарь, полицейские и воры — животные одной породы.

Тут же стоял и автобус с логотипом известной кинокомпании, но на съемочной площадке ничего не происходило. Настолько ничего, что любознательный народ начал понемногу разбредаться. Мелькнуло знакомое лицо, почему-то в бородке и усах, прошла, закуривая на ходу, актриса с характерной внешностью на роли хозяек притонов. Продвинувшись в первый ряд зевак, я остановился вплотную к натянутой красно-белой ленте. С этого места до дверей редакции — к ним вели три полукруглые ступеньки — было метров семь, не больше. С другой стороны, моим зеркальным отражением, маячил пузатый милиционер, призванный обеспечивать съемочной группе покой, а городу общественный порядок. За его жирной спиной виднелся угол здания, из-за которого я должен был появиться. Меня отделяло от него метров тридцать, так что выхватить револьвер и сделать выстрел времени хватало. Теперь оно уже измерялось минутами.

День между тем начал клониться к вечеру, так что съемку, по моим понятиям, должны были отложить. Позевывал на подъемнике оператор, покуривали у автобуса какие-то женщины. Тот, что с небритой физиономией мопса, ругался с кем-то по радиотелефону, напоминавшему антенной фильмы про шпионов. Рядом, подперев сложенными руками впечатляющих размеров бюст, отиралась содержательница воровской малины.

Представившаяся взгляду картина располагала ко сну, поэтому, когда режиссер схватился за мегафон, я вздрогнул.

— Посторонних с площадки! На исходные!

В ту же секунду все ожило и завертелось. Забегали неизвестно откуда взявшиеся люди, проснулся оператор, даже милицейский сержант втянул насколько мог в себя живот. Круглые часы на столбе показывали без десяти пять.

— Готовы?.. Мотор!

Из-под платформы подъемника с бравшей его в спину камерой вышел актер и направился небрежной походкой к полукруглой лестнице. Рядом с ней на месте доски с названием журнала красовался логотип иностранной фирмы. Шел вразвалочку, не спеша, как вдруг двери редакции распахнулись и из них выскочил мужчина.

В спортивном костюме, с балаклавой на голове, вскинул автомат и полоснул очередью по ничего не подозревавшей жертве. Шансов выжить не было, актер начал заваливаться на бок, но был остановлен воплем режиссера.

— Рано! — верещал тот, словно резаный. — Сколько можно, твою мать, говорить: подпусти ближе, чтоб наверняка…

— В упор, что ли? — развел руками киллер. — Это ж «калаш», а не рогатка! Надо будет, я отсюда из вас сделаю дуршлаг, откидывать макароны…

И, сожалея, что об этом можно только мечтать, скрылся за дверью.

Захваченный красочным действием, я перевел взгляд на уличные часы… и увидел себя! Выскочив из-за угла, я призовым клипером «Катти Сарк» несся на всех парусах к вратам литературного рая. Вприпрыжку, ничего вокруг не замечая. Обошел на манер баскетболиста раскинувшего грабли милиционера и, порвав оградительную ленту, устремился к заветным ступеням. Все произошло так быстро, что я растерялся.

— Куда? — орал сержант, стараясь меня догнать, но стартовал слишком поздно. Бегом на короткие дистанции в юности он явно не занимался, а с возрастом еще и пристрастился к пиву, заколыхался на месте потревоженной медузой.

Я был уже в паре метрах от лесенки, когда мне удалось сдернуть с револьвера пакет. Шагнул навстречу.

Увидев перед собой мужчину с наганом, я остановился как вкопанный. Не испугался, не попятился, удивился. Наши взгляды встретились.

Публика оживилась, оператор без команды включил кинокамеру.

Тяжесть револьвера в руке придала мне уверенности. Палец лег на спусковой крючок. Ствол смотрел мне в грудь, в то место, где на подаренной Варенькой рубашке красовался маленький зеленый крокодильчик. Она мне очень шла, надевал ее только в особых случаях.

Режиссер ревел «боингом» на взлете:

— Бутафор, почему револьвер?..

Время замедлилось.

За прошедшую долю секунды я успел рассмотреть свое мальчишеское лицо, белый конверт в руке и крошечный порез на подбородке. Брился утром, спешил, пока Варенька спала, рука с безопасной бритвой дрогнула. Почувствовать с расстояния не мог, но в нос ударил знакомый аромат одеколона. Ощутил прикосновение к шрамчику ее нежной руки. Господи, неужели все это было!

Раскачиваясь на бегу кадрами замедленной съемки, бежал сержант, глаза вылезали из орбит. Рвал непослушными пальцами застежку кобуры. Зеваки на заднем плане стояли с открытыми ртами, боялись пропустить малейшую деталь разворачивавшейся на их глазах драмы.

Я взвел курок. Барабан со щелчком провернулся, готовый изрыгнуть смерть.

Кто этот мужик с револьвером в руке, я знал. Расхристанный, с застывшей в глазах болью.

По легкой улыбке на губах, по взгляду с таким знакомым ироничным прищуром я видел, он меня не боится. Да и никто бы на его месте не поверил, что я могу нажать на спусковой крючок. В центре Москвы, на съемочной площадке, где все фальшиво, включая жизнь людей по обе стороны кинокамеры! Но с кем столкнула его судьба, понимал.

Время остановилось окончательно.

Я смотрел на него и не мог смириться с мыслью, что когда-нибудь стану таким. Как же надо было жить, чтобы до этого докатиться! Сколько ему сейчас? Нет, полтинника, пожалуй, нет, а голова уже пегая от седины, и по бокам рта горькие вертикальные морщины. Глаза вон, как у незаслуженно побитой собаки, нет, жизнь не была к нему добра. Мог бы по такому случаю сбрить щетину, а что это за случай, я догадывался.