Продолжал уже без энтузиазма, по инерции:

— Повесишь в столовой или над камином, места в доме достаточно…

Уровень алкоголя в крови, как температура двигателя старой тачки, начинал зашкаливать, вот-вот закиплю. Сравнение показалось мне смешным, и я засмеялся. Один. Мишаня, глядя на меня, качал головой. Нет, Мишка, не быть тебе французским императором! Виски в большой зеленой бутылке само собой иссякло, я бы даже сказал, утратилось. Очень емкое слово, ко всему подходит. Было… а теперь нет! Михаил не поленился, сходил к барной стойке за новой, только мне это было уже не в кайф. Я всегда знаю, когда надо остановиться, не всегда получается.

Накрыл стакан ладонью. Он отодвинул мою руку в сторону.

— Знаешь, о чем думаю? Что бы было, не брось я тогда аспирантуру? Ведь совсем другая жизнь…

Виски лилось тонкой струйкой. Я смотрел на нее и недоумевал, такой успешный мужик, а и его мучают сомнения. Говорил об аспирантуре, а мне чудилось, что имел в виду совсем другое. Господи, думал я, глядя через стол на своего лучшего друга, неужели мы обречены тащить несбывшееся до гробовой доски? Бредем нога за ногу по жизни, опираясь в забеге инвалидов на тех, кто рядом. Нету на свете человека, кто не захотел бы сдать свою судьбу в химчистку, а лучше на склад, чтобы ему выдали новую, отсюда и томление духа.

— Помнишь, я помогал тебе с английским, когда ты в нее поступал? Закончил писать свой первый стоящий рассказ, и по вечерам мы до потери пульса тренировали употребление времен глаголов… Да, ты прав, жизнь была бы другой, рассказать тебе какой?

Сделав над собой усилие, Мишка раздвинул в улыбке губы:

— Валяй, Кассандра, пророчествуй о прошлом!

— Легко! — мотнул я головой и почувствовал, как меня повело. Ухватился рукой за стакан. — С твоим аналитическим умом ты был бы сейчас профессором в Германии или в Штатах. Днем читал лекции, а по ночам пил, по уши в ностальгии, горькую… Да, кстати, у меня насчет эмигрантов есть своя теория, ее, между прочим, придерживается и наше правительство. Не веришь?.. Зря! Евреи со времен Вавилонского плена возвращаются, набравшись опыта, в свою страну, мы поступим так же. Только тсс, это государственная тайна! На эту тему запрещено говорить, все делается молча, но умные люди понимают. Сначала разгоним самых лучших и талантливых по свету, а когда остальные сопьются с круга, они вернутся и построят новую Россию. Без воров, без клоунов во власти и безразличного к собственной судьбе быдла…

Замерев с бутылкой в руке, Мишка смотрел на меня с прищуром.

— Думаешь?..

— Знаю! По-другому ничего не получится! Я когда-то предлагал объединиться с Японией, ни одна собака не заметила. А какая жизнеспособная могла бы получиться нация! Да, не без того — маленько косая, так все лучше, чем от водки…

— А ты, я так погляжу, стратег, масштабы государства тебе тесны, — потянулся он ко мне чокаться, но я убрал стакан.

— Хорош, душа не принимает! — Нет, брат, шалишь, — не по-доброму ухмыльнулся Мишка, — мы с тобой только начинаем пить! Не я первый запечалился о нашей стране, послушай теперь, что скажу. Пошли!

— Куда? Мне и здесь хорошо…

— Пойдем, говорю, сейчас я тебе все объясню на пальцах! Скребешь в кабинете пером, выдумываешь черт знает что, а жизнь совсем другая…

Обойдя обеденный стол, помог мне, словно болезному, подняться на ноги. Повел, приобняв за плечи, в каминный зал и поставил у барной стойки. Посмотрел с сомнением и прислонил к стене. Злой был и почти не качался. Зажег под потолком большую хрустальную люстру, и сразу стало ясно, что за окнами непроглядно темная ночь.

— Смотри сюда!

Я честно смотрел. Как он расставляет парами, словно детей в саду, рюмки, как наполняет первые две из недопитой бутылки водкой. Мрачный, сосредоточенный, движения выверенные. Был в состоянии это отметить, что поставил себе в заслугу. И вообще, неплохо соображал, только очень хотелось присесть, а лучше прилечь. Но с Мишкой такие фокусы не проходят, живой ты или так себе, от задуманного он не отступится. С младых ногтей мог пить, как лошадь… если, конечно, лошади поддают. Когда-то я этой его способности завидовал.

— Зачем так много? Ты кого-то ждешь?..

Дрова в камине догорели, в воздухе плавал их сладковатый запах. Растения в кадках вдоль стен казались экзотическими животными. Лицо Михаила стало тяжелым, как смертный грех, кирпичи хорошо колоть. Сколько всего вместе пережито, сколько переговорено, никогда его таким не видел. Может быть, лишь однажды, когда пили под грибком портвейн и он сказал, что его бросила любимая девушка. Дождь лил, словно из ведра, сидели на краю песочницы мокрые, как воробьи, и прикладывались по очереди к горлышку. С той поры вид портвейна вызывает у меня в желудке колики.

— Молчи и не умничай! Видишь эту бутылку?

— Н-ну!

— Не нукай и не думай, будто я не знаю, что говорю!

Я и не думал, в сложившихся обстоятельствах ожидать от меня этого было трудно. Стоял себе, придерживаясь рукой за стену, никому не мешал.

— Это не бутылка, — продолжал Мишка хмуро, — это наша с тобой страна…

— А почему не полная? — удивился я, забыв, что в начале вечера мы к ней прикладывались.

— Потому, что в прошлом веке мы потеряли сто тридцать пять миллионов душ! — Посмотрел он на меня строго, так что я сразу присмирел. — Понял или повторить?

Чего тут было не понять, для меня метафора привычное дело. Тем более что предмет для уподобления был выбран на редкость органично.

— От многие знания о России многие печали! — продолжал Михаил, беря одну из двух рюмочек. — В стране двадцать миллионов алкоголиков, давай!

Я собрался было с ним чокнуться, но он меня остановил:

— Не въезжаешь!

Едва успел промокнуть рот ладонью, как Мишаня налил с мениском по второй. Пояснил:

— Наркотики! Пятнадцать миллионов пробовали дурь, пять сидят на игле, давай!

Дали. Потянулся было к орешками, он отвел мою руку:

— Ты сюда не жрать пришел! Четверть населения нуждается в психиатрической помощи…

Дали и за психов, светлая им память! За ними по порядку шли ВИЧ-инфицированные и пять миллионов отваливших за кордон инженеров и ученых. Заключенные в тюрьмах, судейские марионетки и беспризорные дети. Страшно хотелось курить, но рюмки уже стояли волшебным образом наполненные. Хорошо хоть маленькие, а то бы давно валялся под столом.

Когда дошли до упадка культуры и коррумпированных чиновников, открылось второе дыхание.

— Слушай, Мишань, а почему бы патриарху не проклясть всех корыстолюбцев с амвона? Получилась бы епитимья с конфискацией…

Мишка поглядел на меня с сомнением:

— А еще считаешь себя культурным человеком! Библию читал? Притчу о сыне проститутки знаешь? Не кидай, мальчик, в толпу камни, можешь попасть в отца…

И хотя я не очень понимал, о чем это он, но из дружеской солидарности согласился: да, кидать не стоит! Водки в бутылке оставалось совсем на донышке, Михаил посмотрел ее на свет.

— А это, Колька, мы с тобой! Двое нас, нормальных мужиков, на всю Россию осталось! Не верь пессимистам, все не так плохо, как кажется… — скривил в попытке улыбнуться губы, — все значительно хуже! Муторно у меня на душе, старик, и паскудно, — сделал неопределенный жест рукой, — в остальном — жизнь удалась…

Разлил остававшиеся несколько капель по рюмкам, на полные не хватило. Чокнулись. Выпили. Когда с грехом пополам дотащились в обнимку до балкона, небо на востоке посветлело. Воздух был свеж и прохладен, пахло лесом. Внизу между деревьями, предвещая по-летнему жаркий день, плавали клочки тумана. Просыпались птицы, мир жил предчувствием рассвета.

Стояли бок о бок, облокотившись на широкие перила. По коже, вызывая легкую дрожь, пробегал приятный холодок, и так мне вдруг захотелось дышать полной грудью, что я вспомнил свой давешний сон. Вспомнил бескрайнее северное озеро, серую, свинцового оттенка воду и затянутое облаками, сколько хватало глаз, низкое небо. И ветер, ровный, тугой, гнавший с белыми барашками волну. Я греб на лодке к поднимавшемуся из толщи вод, сложенному из могучих бревен терему с маковками куполов и резными балюстрадами. Пристал к крошечной пристаньке, все вокруг поросло густым мхом. Поднялся по ступеням и оказался в первой из анфилады пустых, с открытыми настежь окнами комнат. Пошел по ним — никого, только незамысловатая утварь вдоль стен. Взбежал широкой лестницей на балкон и увидел раскинувшийся во все стороны простор. И так мне было радостно, столько было воздуха, что я оттолкнулся и полетел…