— Глаза как глаза, улыбнулся я, — чего пристал! Как считаешь, может, мне отдохнуть от этого мира в алкогольной коме?
— А что, мысль здравая! — поддержал меня Михаил, разливая по хрустальным стопкам водку. — Тем более что ты много уже для этого сделал… — Поднял свою: — По глотку, больше перед баней вредно! — Но сразу пить не стал, отошел к камину и опустился на широкий белой кожи диван. — Как дела, что в жизни новенького?
Заботливый, просто мать Тереза Московского уезда. Образцы чуткости порой являет нам в друзьях природа.
— В целом все хорошо, если не считать, что нахожусь под подпиской о невыезде…
— Да ну! — удивился Михаил. — Не всем так везет, как тебе это удалось?
Я в двух словах рассказал. Про многоликого, словно Янус, капитана и про улики, главной из которых было поведение собаки. Мишка слушал меня с улыбкой и наконец в голос заржал, иначе его хохот не назовешь. Отсмеявшись, покачал из стороны в сторону головой.
— Ну извини, я мог бы это предвидеть!
— Ты-то здесь при чем? — не понял я, подсаживаясь ближе к камину.
— Забыл тебе сказать, а по чесноку, говорить не хотел! Не понравилась мне эта твоя история и ты тоже не понравился, вот перед отлетом и позвонил знакомому полицейскому генералу, попросил, чтобы в мое отсутствие тебя не оставляли в дачном поселке одного. Мало ли чего, а тут рядом готовый помочь человек, только он перестарался…
— В смысле? — не понял я. — Они явились на дачу опергруппой и все там вверх дном перевернули…
— Вот и я о том же! — ухмыльнулся Михаил. — Бюрократия повсюду одинакова. Дело, как можно догадаться, происходило так: генерал поручил заняться тобой своему помощнику, а у того и без тебя забот хватает. Он звонит в райотдел местному полковнику и от имени начальника уже не просит, а дает указание и накручивает для пущей важности хвоста, мол, вопрос на контроле у самого и нельзя лажануться. Полковник в свою очередь вызывает капитана и приказывает разобраться с тобой и доложить, тем более что повод имеется. Так что, считай, тебе повезло, парень для начала мог посадить тебя в кутузку и только потом начать дознание. Шутка ли, речь идет о расследовании убийства под неусыпным контролем со стороны главка… — Поднялся с дивана и направился в соседнюю комнату. — Сейчас мы эту гипотезу проверим.
Через несколько секунд я уже слышал его бубнящий по телефону голос. Слов разобрать не мог, но чувствовалось, что на собеседника Мишка наезжает. Вернулся довольный, с ухмылкой на лице.
— Все в точности, как я описал! Генерал передает тебе свои извинения, а подпиской можешь при случае подтереться. Да, кстати, овчарка-то их хваленая что учудила! По недосмотру проводника, ее, видно, укусила бешеная лисица, так она такое начала вытворять, у оперативников глаза на лоб полезли. Кончилось тем, что стала бросаться на людей, пришлось хорошего пса пристрелить…
— И звали ту лисицу Офелия!..
— Что? — не понял Михаил.
— Это я так, кличка у пса была необычная, Гамлет!
— А!.. — протянул Мишка, не очень-то вдаваясь в смысл сказанного.
Я смотрел на него и понимал, что прямо сейчас произошло что-то важное, но что именно, до меня не доходило. В словах Михаила был какой-то потаенный смысл, они значили много больше, чем он сказал, но моя бедная голова отказывалась доискиваться значения услышанного. Если собаку укусила лисица, повторял я за ним про себя, следовательно, овчарка сбрендила. Но тогда… тогда поведение ее у сторожки и у моего дома вообще ни о чем не говорит и не может служить доказательством визита Морта! Как же так? Как мне теперь жить, если я успел смириться с новой картиной мира?
Предательски падало и ныло сердце. У каждого из моих родителей было в свое время по алюминиевому пенальчику с навинчивающейся крышкой, в которых носили валидол, или, как тогда говорили, «спутник коммуниста». Пора было и мне обзавестись таким же, а пока… А пока я хватанул стопку водки и этого не заметил. Подошел к стойке бара, нацедил себе вторую порцию, однако и она ясности мысли не прибавила. Мишка наблюдал за мной с интересом, но молчал.
Не может же быть, чтобы все от начала и до конца я выдумал! — рассуждал я, вытряхивая из пачки сигарету. Или все-таки может? Или так оно на самом деле и есть? Тогда как же относиться к Маврикию и Гвоздилле, не говоря уже о месье, с ним я успел сродниться? Эти ребята стали моей действительностью, отправными точками системы координат мироздания. Я помнил мимику их лиц, мелодику и тембр голосов, физически ощущал на себе хватку Гвозди, когда он поднимал меня с земли и сажал на валун. Все трое стояли передо мной, как живые. Да что там внешность, я способен был ощутить человеческое тепло, нахлынувшее на меня при расставании с Мортом на дороге под беззвездным небом! Я готов был поклясться, месье чувствовал то же самое. А охвативший меня ужас, когда створка ворот с бронзовой головой льва начала со скрежетом открываться?! А сияющая в лунном свете белизна горных пиков Сьерра-де-Гредос? А угольная чернота теней и бездонных провалов? В конце концов снежинки, я ощущал их прикосновение к лицу! Мне ли, игравшему всю жизнь в слова, не знать, что такое не сочинить…
Заходил, заметался по каминному залу. С этим, а главное, с самим собой, надо было что-то делать. И срочно, прежде чем накроет лавиной безумие. Или, может быть, проще признать, что слетел с катушек, и тем избавиться от морока фантасмагории? В таком случае эту горькую и разрушительную правду я должен услышать от того, кому верю без оглядки. Приму ее, как подобает мужчине. По сути, это и станет платой, о которой меня предупреждал Морт… — замер, пораженный. Если я душевнобольной, то Морт часть выдуманного мною мира! Разве я могу ссылаться на его слова, говоря о своей жизни? В этих рассуждениях было что-то не так! Мысли сплелись в клубок, не найти, где кончается действительность и начинается фантазия. Этот гордиев узел Мишке и придется разрубить.
Интерес на его физиономии сменился между тем тревогой.
— Что с тобой? Ты сам не свой!
— Помолчи! — Подойдя к камину, я остановился так, чтобы видеть его лицо. — Ты мой лучший друг, я могу положиться на твое мнение…
— Слушай, — скривился он, — нельзя ли обойтись без прелюдий? Не так много ты выпил, чтобы выяснять, уважаем ли мы друг друга…
Он был прав, только я все еще не знал, как сформулировать вопрос. Не спрашивать же, в самом деле, сумасшедший я или все еще вменяем. Его надо было задать иначе, но так, чтобы ответ был однозначным.
— Хорошо, Мишань, только, как на духу! В то, что я тебе прошлый раз рассказал, ты ведь не поверил?..
Не поверил, мягко сказано, с его-то аналитическим умом! Стоял с вымученной улыбкой, не спуская с Михаила глаз, и ждал приговора. Поделом тебе, окаянному, хавай, что заслужил! Но Мишка с ответом не спешил. Поднялся на ноги, подошел к барной стойке, на которой я оставил свою стопку. Наполнил ее и протянул мне:
— Выпей, тебе понадобится…
Я дернул нетерпеливо головой. Тут-то мой друг меня и удивил. Дважды. Первый раз, когда надолго задумался, и второй, когда открыл наконец рот. Прошелся, опустив голову, к окну, вернулся, остановился напротив. Посмотрел мне в глаза.
— Не знаю, Коль. — И повторил по слогам: — Не-зна-ю!
Взял из стоявшей на стойке менажницы горсть орехов.
— Если бы ты спросил меня тем вечером, ответ был бы отрицательным. Подумал грешным делом, что обкатываешь на мне сюжет нового романа, но мысль эту сразу же отбросил. Зная мою занятость, делать этого ты бы не стал. Ясно было лишь то, что ты переработал и нуждаешься в отдыхе… — Замолчал, бросил в рот несколько орешков. Пожевал их, глядя на меня, ждавшего продолжения со стопкой в руке. — Прежде чем ехать в аэропорт, поискал чего бы в полете почитать и наткнулся на карманный вариант твоего первого романа. Книжка стояла будто специально выдвинутой из ряда корешков. Когда-то я ее читал, но, сам знаешь, не до того мне было: бросил аспирантуру, начал заниматься бизнесом. Полистал из уважения к тебе и отложил до лучших времен…
