– Плохой сон? – спросил он, поглаживая ее по спине.

– Нет, просто подумала… Ничего.

Она снова легла рядом с ним и почувствовала, как под покрывалом его рука погладила ее бедро. Он особенно жаждал секса после аварии, и она тоже, возможно, из-за ощущения физической связи с ним. Его прикосновение напомнило ей, что она молодая, здоровая, живая. И Джина изогнулась под ним, когда он начал целовать ее – лицо, шею, задирая ее топ, чтобы обнажить живот.

Она смотрела на его гладкие плечи, на застывшее выражение, которое появлялось в моменты, когда Дункан был возбужден. Он двигался как в тумане – и вместе с тем осознанно. Стиль секса, который он перенял от Джины много лет назад, теперь стал их общим состоянием – их движения в унисон, их страстные переплетения. Приподнявшись над ней, он потянулся к ящику прикроватной тумбочки. Она снова прижала его к себе.

Дункан колебался, собираясь что-то сказать, пока она рывком не потянула его за бедра. Джина смотрела ему в глаза, чтобы он мог прочитать ее желание, затем прижалась сильнее, так, что его лицо оказалось у ее уха и она могла слышать звуки, которые он издавал, глубокие и взрослые в одно мгновение, а в следующее – совсем как у нетерпеливого неопытного мальчика, каким он был, когда она впервые оказалась с ним в постели.

– Я люблю тебя, – сказал он ей немного позже, обнимая ее со спины и прижимая к себе так, что она могла почувствовать, как быстро бьется его сердце.

– Я тоже тебя люблю.

Они лежали в мягком утреннем свете, пока Дункан наконец не решил принять душ.

– Хочешь присоединиться ко мне?

Джина хотела; стоя перед ней обнаженным, с раскрасневшимся лицом, он выглядел милым мальчишкой. Но потом она вспомнила свое утреннее видение и почувствовала непреодолимое желание все записать. Был ли это сон? Или пепел воспоминаний? Она хотела собрать впечатления, которые приходили к ней – обычно тогда, когда она их не ждала, когда она вообще ничего не пыталась вспомнить.

– Ты иди, а я в последний раз поплаваю в озере, прежде чем мы уедем.

Он разочарованно кивнул, но она встала и снова поцеловала его, прежде чем он повернулся к ванной. Джина направилась к столу. Пока в душе шумела вода, она записывала те части видения, которые могла вспомнить: «Большая галерея, папина выставка – Санта-Фе? Незнакомец со светлыми волосами». Джина подумала, что могла бы спросить своего отца, проводилось ли похожее мероприятие, но именно эти вопросы заставили бы его волноваться. Как же это было неприятно – не иметь возможности просто взять трубку и получить ответы!

Теперь комната казалась меньше и теснее. Подойдя к чемодану, она порылась в нем в поисках купальника и наткнулась на блокнот с канцелярскими принадлежностями и почтовые конверты.

Если она не может позвонить отцу, почему хотя бы не отправить ему письмо? В нем она сможет написать именно то, что хочет сказать. Вернувшись к столу и взяв чистую страницу, она начала:

Дорогой папа, пишу тебе из деревеньки недалеко от Цюриха, где мы с Дунканом отдыхаем после Берлина. Берлин одновременно захватил и утомил нас. Уверена, он бы тебя вдохновил. Здесь всюду прошлое разбивается вдребезги и перерождается в нечто новое. Представь себе целый город, который стремится стереть собственную историю и перекроить себя в соответствии с новыми веяниями. Это как художественная студия шириной в двадцать миль.

Она попробовала придумать детали поездки: поход в один из ночных клубов, возникших на старых промышленных площадках, знакомство с жителями Восточного Берлина за кружкой пива, их истории о детстве, наполненном несбыточными мечтами, равнодушием и вечными двойными стандартами. Однако тут же поймала себя на мысли, что чувствует себя виноватой за то, что слишком сильно наслаждается этими выдумками. Не желая бросать начатое письмо, она принялась обдумывать, что еще ей следует написать. Джине следует сообщить отцу, как с ней связаться, но письмо прибудет в Санта-Фе через две недели, а его ответу потребуется столько же времени, чтобы пересечь океан в обратную сторону. Она понятия не имела, где они с Дунканом могут очутиться к тому времени.

Следующей будет Вена – мы с Дунканом уезжаем сегодня. Дальше пока не планировали. Я позвоню, когда наш маршрут станет более четким, но пока я надеюсь, тебе не очень жарко летом в Санта-Фе. Носи шляпу! Может быть, я подберу тебе новую в Париже или Риме, что-нибудь стильное. Скучаю по тебе, папочка, и люблю тебя.

Твоя дочь,

Когда Дункан вышел из ванной, завернутый в полотенце, она подписывала письмо, затем сложила листок и сунула его в конверт. Дункан заметил, что марки есть на стойке регистрации.

– Давай я отнесу его позже, вместе с багажом, – предложил он, наклоняясь и откидывая влажные волосы, прилипшие к лицу, чтобы поцеловать ее.

Выписываться надо было только в час дня, поэтому Джина отправилась на озеро, пока Дункан заканчивал собирать вещи и оплачивал счета. Оставив сменную одежду и надев купальный костюм, она босиком направилась к берегу, заросшему травой почти до самой кромки воды. Джина прыгнула в озеро, чтобы не ступать на галечное дно, и в этот момент у нее возникло еще одно воспоминание – посещение озера Абикиу в детстве. Это было в те годы, когда она еще не умела плавать, до того, как стала высокой и сильной, когда она цеплялась за теплое тело своей матери, не имея мужества отпустить ее, считая, что в одиночку она будет просто тонуть, тонуть и тонуть.

Теперь Джина двигалась изо всех сил, как будто плыла против собственного страха, замешательства и ужаса, вызванного незнанием части своего прошлого. Она провела в воде столько времени, что ее губы начали дрожать от холода, и она забеспокоилась, что опоздает. Выйдя на берег, Джина помчалась в комнату, чтобы собраться.

Одевшись, она вышла в холл и заметила Дункана, стоящего к ней спиной. Он говорил по телефону, находившемуся на стойке:

– Да, все хорошо, спасибо. Надеюсь, ты знаешь, что я никогда не хотел причинить тебе боль.

Джина остолбенела, услышав эти слова, поскольку предполагала, что муж разбирается с чем-то бытовым: с бронированием или неправильным счетом.

Домовладелица, мисс Арнер, поприветствовала Джину с противоположного конца стойки, и Дункан, заметив это, тоже повернулся, глядя на свою жену с непринужденным выражением лица, никак не подходящим к тону, которым он только что говорил. Прикрыв трубку рукой, он одними губами произнес:

– Моя мать.

– Ах, вот оно что…

Джина отошла, чтобы не мешать. К сожалению, они с матерью Дункана общались мало, и она смирилась с тем, что это вряд ли изменится. Миссис Лоуис была еврейкой, родилась в Эльзас-Лотарингии во время Второй мировой войны и с того момента, как она услышала, что фамилия Джины – Рейнхольд, относилась к ней с недоверием. Джина могла только представить, что эта женщина сказала бы, узнав об их посещении Берлина, а затем Вены.

– Поговорим об этом в другой раз, хорошо? Мне жаль. Обещаю еще позвонить.

Дункан повесил трубку, покачав головой.

– Все в порядке? – спросила Джина.

Он ответил не сразу. Этот звонок, казалось, выбил его из колеи.

– Просто нужно было дать ей знать, что у нас все в порядке.

– И извиниться?

– За то, что оставили ее, отправились в путешествие, вели нашу собственную независимую счастливую жизнь. – Он улыбнулся, но Джина все еще была обеспокоена.

– Ты не сказал ей, что мы направляемся в Австрию?

– Нет, боже, нет! Она продолжает думать, что мы в Лондоне. Очевидно, она посылала нам туда письма. Мне пришлось притвориться, что мы их получили.

Как это ни прискорбно, Джина понимала, что подобной лжи избежать невозможно. Они с Дунканом были вынуждены лгать об этой поездке разными способами, чтобы защитить чувства своих родителей. Она подумала о письме своему отцу, которое заметила поверх небольшой стопки писем на столе, за другим концом которого мисс Арнер переписывала что-то в гроссбух.