— Тебе пришло письмо от некоего мистера Вана, который подарил жене одного из фрэнков, — продолжала Фанни.

— Какой ужасный у бедняжки вкус, — огорчился Холли с видом человека, который не имел к портретам Фрэнка никакого отношения. Будто вовсе не он их рисовал и продавал направо-налево ради баснословной прибыли, которую те приносили.

— По словам мистера Вана, картина оказывает на его жену крайне пагубное влияние. Миссис Ван повесила ее в спальне и отказывается теперь покидать ее, не позволяет никому прикасаться к полотну и проводит дни напролет, глазея на него. А главное — тает не по дням, а по часам.

— Ого, — восхитился Холли, — это которого фрэнка они купили? Который в языках пламени или в пене морской?

Тут настоящий Фрэнк, не нарисованный и лишенный всякой атрибутики вроде пламени и пены, совершенно внезапно для всех встал.

Тэсса взглянула на него и мрачно диагностировала: он был в ярости.

— Эти картины надо уничтожить, — процедил он медленно, чтобы не взорваться.

— Варвар, — меланхолично откликнулся Холли, — вандал.

— Очень не хочется говорить, что я говорила, но я говорила, — наставительно заметила Тэсса. — Эти фрэнки пропитаны вожделением. Они просто излучают его, а миссис Ван, кажется, очень восприимчива… к искусству.

— Я передатчик, а не генератор, — надулся Холли, — эмпат! Ловлю чужие эмоции и изливаю их на холст. Так что все вопросы к вам, мои похотливые кролики.

— Мистер и миссис Ван, — строго напомнила Фанни и постучала маникюром по письму. — Женщина залипла на картине. Твоя секретарша заверяет, что это пагубно отразится на твоей репутации. Если эта история станет достоянием гласности, то тебя, Холли Лонгли, предадут публичному осуждению. Картины, которые разрушают психику! Исправь это немедленно.

— Сколько фрэнков ты продал? — спросила Тэсса.

— Больше десятка… кажется.

— И каждого надо уничтожить, — гнул свое Фрэнк.

— Да что вы за люди такие, — обиделся Холли, — линия там, штришок сям, и все мигом наладится. Так вот вам мое решение: Уолтер Лонгли.

— Кто? — скептически уточнила Тэсса.

— Художник, — пояснил начитанный Фрэнк с неприязнью. Кажется, он возненавидел всю братию с карандашами и красками чохом. — Рисовал трудовые будни рыбаков Корнуолла. Ну, социальное изобразительное искусство.

— Правильно, — согласился Холли снисходительно, — мой прапрапрапрадед, основавший ньюлинскую художественную школу. Так вот, дорогая Фанни, пусть Мэри все устроит так, чтобы эти Ваны привезли фрэнка в галерею Ньюлина.

— Как? — спросила она. — Миссис Ван не позволяет трогать картину.

— Вместе с этой миссис Ван или пусть ее усыпят, если понадобится. Откуда я знаю как, — рассердился он, — это работа Мэри — решать такие вопросы.

— Больше никогда, — буркнул Фрэнк, — да чтобы я еще хоть один раз согласился позировать!

— Бу-бу-бу, — передразнил его Холли. — Фанни, а не принесла ли ты с собой тортика из «Кудрявой овечки»? Неужели понапрасну притопала с пустыми руками?

— С пустыми? — повторила она угрожающе и снова постучала длинным ногтем по письму. — Ты обалдел совсем от передозировки клубники?

Фрэнк сел обратно и уткнулся носом в пьесу. По мере чтения лицо его становилось все более зверским, хоть это и казалось невозможным.

Фанни налила себе кофе и пристроилась на противоположном от Холли краю стола, рядом с Фрэнком, которого обычно старалась избегать. Она то и дело вытягивала шею, чтобы заглянуть в рукопись и понять, где тот сейчас читает.

Тэсса безо всякого аппетита грызла яблоко.

Похороны никогда особо ее не вдохновляли, хоть и входили в прямые обязанности.

Она прекрасно понимала, что смотритель кладбища из нее куда хуже, чем инквизитор.

Но у каждого свое наказание.

Даже в такой печальный день над Нью-Ньюлином беззаботно светило яркое солнце.

Это настолько не подходило всеобщему настроению, что местные обитатели мигом забыли про то, как им надоела серая хмарь над головами, и время от времени бросали возмущенные взгляды на Одри.

Девчонка стоически их игнорировала.

Она стояла с Жасмин на руках, гордо выпрямив плечи и упрямо уставившись прямо перед собой.

Что же такого ей умудрился ляпнуть Холли, отчего Одри столь кардинально изменилась? Тэсса подумала и решила, что теперь жди неприятностей. Одним добрым словом хандра не лечится, а отвергнутые чувства не клеятся. Тут явно спряталась некая каверза.

Дерево любви, которое она огородила красной предупреждающей лентой, пометила табличкой с надписью «Осторожно, внезапная страсть» и картинкой с неумело нарисованным черепом, словно бы хищно затаилось. Казалось, иголки застыли в напряженном ожидании: кто же следующий подставит под них свою плоть и окропит их своей кровью.

Может, все-таки срубить его от греха подальше?

Но призрак на чердаке плел сеточку из волос Джеймса, а пикси старались, накладывая свои глупые чары, и обижать паранормальных соседей лишний раз не хотелось. Об обидчивости пикси корнуольцы веками слагали легенды.

Кенни, Фрэнк, доктор Картер и Джеймс плавно опустили гроб в готовую яму. Первая сухая гроздь земли рассыпалась по дереву.

Холли, вопреки принципу избегать всех жизненных драм, находился здесь же. Вероника и ее трагедия открыли в нем что-то новое, болезненное, незнакомое, и он еще сам не понимал, как приладить это к привычной системе своих ценностей.

Тэсса видела тени, которые придавали его нежному эльфийскому лицу странную сложность и глубину.

Джеймс вдруг сухо и болезненно всхлипнул и протер сухие, воспаленные глаза. Доктор Картер тихо зашептал ему на ухо, и Тэсса с ее обостренным слухом разобрала этот шепот: «Она действительно мертва, мальчик».

Это так странно, что каждый сейчас скорбит о себе, лелеет свои беды и страхи, но никто не скорбит по Веронике.

Странно и неправильно, и Тэсса, повинуясь этой неправильности, задалась вопросом: о чем будут думать люди на ее похоронах?

Что будут чувствовать?

Позже, когда неторопливый ручеек нью-ньюлинцев потянулся с кладбища в сторону «Кудрявой овечки», чтобы разбавить сытной едой тягость этого дня, Тэссу за локоть придержал профессор Йен Гастингс.

— Ты на меня злишься, — сухо сказал он, — а ведь я был совершенно прав.

Она смотрела в его старческое лицо, покрытое густой сетью морщин, в выцветшие глаза, смотрела, как двигаются бледные губы, и ленилась ответить, что ни на кого не злится. Ее совершенно не задело, что профессор попытался лишить Тэссу должности и наверняка написал кучу кляуз в управление кладбищами.

— Если бы ты послушалась меня тогда и вызвала специалистов, то Вероника была бы сейчас жива, — продолжал он. — Они бы нашли способ успокоить Малкольма раньше, чем он бы напал на свою жену, и ее сердце не разбилось бы от потрясения.

— Вы размякли на преподавательской деятельности, — ответила Тэсса безо всякого выражения, — а я была оперативником пятнадцать лет и точно знаю, что понятия «если бы» для инквизитора не существует. Это может вызвать нерешительность в принятии решений.

— Ты давно уже не инквизитор, Тэсса Тарлтон, — строго возразил он, — и чем раньше ты осознаешь это, тем меньших ошибок совершишь в будущем. Пора принять настоящее: ты всего лишь человек и должна подчиняться человеческим законам.

И он оставил ее одну, мягко пожав на прощание локоть.

Тэсса некоторое время постояла, опустошенная и враз уставшая от всего на свете.

Быть человеком — надо учиться. Не такое уж и простое это дело, особенно если тебя много лет натаскивали на прямо противоположное.

Дерево любви как будто потянулось к ней своими колючками, предлагая свои услуги.

— Спасибо, — вежливо и твердо отказалась она, — но я как-нибудь сама.

В «Кудрявой овечке» собрался почти весь Нью-Ньюлин, а Мэри Лу вывела своего жениха, Эрла, на экран телефона, чтобы он хотя бы в онлайне смог побыть с другими людьми.