Глава 12

На кладбище было так тихо, что Веронике казалось, будто они с Малкольмом остались вдвоем во всем мире.

— Это ничего не значит, — упрямо сказала она, — Тэсса не имела никакого права нас разводить. Я все еще твоя жена, мы вместе навсегда.

Малкольм крепко держал ее за руку, и могильный холод поднимался от его ладони все выше и выше.

— Больше нет, — ответил он глухо. — Уж теперь-то я освободился от тебя.

— Глупости, — возмутилась Вероника. — Нас не разлучила даже смерть, и уж тем более не разлучит нелепая выходка Тэссы.

— Удачно, — невпопад произнес Малкольм, — что мы наконец остались одни.

— Я не знаю, как ты выбрался из могилы и обрел собственную волю, — продолжала Вероника, пытаясь унять дрожь в теле. Она начинала мерзнуть все сильнее. — Но я так рада, что у нас появился еще один шанс.

— Я выбрался из могилы и обрел собственную волю, — произнес Малкольм, и его голос совершенно ничего не выражал, — потому что ты приходила и тревожила меня каждую ночь. И еще меня гнала из-под земли память о том, что это ты убила меня, моя дорогая.

Вздрогнув, Вероника попыталась отпрянуть от него, но он и не думал отпускать ее, а леденящий холод сковывал ее движения.

— Я хотела умереть вместе с тобой, — воскликнула она беспомощно.

— Но ты не умерла. Разве это похоже на «вместе навсегда», Вероника?

В темноте было плохо видно его лицо, но казалось, будто с кожи осыпаются крохотные частички земли.

— Умирать страшно, — призналась Вероника, отчетливо вспомнив, как лилась у Малкольма кровь из носа и как страшно он кричал от резей в животе. Ее порция крысиного яда ждала в бокале шампанского, но невозможно было обречь себя на такие же муки, к которым она приговорила мужа.

И Веронике отчаянно захотелось жить тогда — и также отчаянно захотелось жить сейчас.

Страх липким потом проступил по позвоночнику, из которого будто вынули разом все позвонки, и Вероника едва не рухнула на колени, резко осознав, что находится среди ночи на кладбище с разгневанным мертвецом, а подмога так далеко!

Словно в насмешку уютно светились окна в замке на скале, и Веронике захотелось вернуться туда, где повсюду валялись эскизы Холли и вещи Тэссы.

— Умирать страшно, — подтвердил Малкольм, и из его ввалившихся глазниц просочилась кровь. — И очень больно. Тебе не понравится.

И тогда Вероника попыталась закричать, но от ужаса не смогла издать ни звука.

— Я не понимаю, — сказал Фрэнк, — что значит: границы Нью-Ньюлина закрыты?

— То и значит. Мне совершенно не нужны в моей деревне всякие зануды из управления кладбищами Утешения. Только представлю себе, как они будут бродить тут с важным видом…

Тэсса замолчала, и Холли поднял глаза от рисунка.

Она изменилась — в неуловимое мгновение превратившись в настороженного хищника. Казалось, она слышит или видит что-то, недоступное для других.

— Ты специально это придумала, чтобы не ехать со мной вдвоем в Ньюлин? — буркнул Фрэнк.

Тэсса не ответила — смазанным пятным она сорвалась с места и вылетела на улицу. Хлопнула входная дверь.

Наступила тишина.

— Что это было? — озадачился Фрэнк.

— Что-то инквизиторское, — поежился Холли. — Не хочу никаких подробностей. Жуть берет, как она из нормального человека превращается в этакий кошмар.

— Черт, — выругался Фрэнк и побежал следом.

Защищать наверняка. Бестолочь.

Хмыкнув, Холли вернулся к портрету контрастных близняшек. Его тревожило неприятное подозрение, что он просто нарисует еще один шедевр, который за большие деньги уйдет с аукциона.

— Где тут веселье? — пробормотал Холли себе под нос.

Отбросив карандаш, он раздраженно дернул с кресла свою куртку и тоже вышел из дома.

У старого замка была удивительная особенность: стоило остаться в нем одному, как ты тут же чувствовал невероятное одиночество.

Уж лучше бродить в потемках в этакую холодрыгу, чем сидеть в тепле без хорошей компании.

О том, где искать Тэссу, можно было не гадать — разумеется, на кладбище. Весь Нью-Ньюлин как будто вырос из могил, и его жизнь бурлила среди гранитных памятников.

Холли шел неторопливым прогулочным шагом, искренне надеясь, что Тэсса покончит со своими делами до того, как он к ней приблизится.

Не хотелось бы оказаться свидетелем чего-нибудь омерзительного. Например, как Тэсса голыми руками оторвет голову огромному кровожадному монстру. Такие сцены способны очень пагубно сказаться на вдохновении.

Он разглядел несколько силуэтов возле могилы Долли Фишер: массивную фигуру Фрэнка, мелкую — Тэссы, сломленную — Вероники.

Малкольма не было видно, и Холли заскучал.

Ну почему не могло быть чудесной истории о том, что любовь побеждает смерть?

Он так любил счастливые финалы и наивные сказки, он так ловко укрывался от жизненных трагедий, но в Нью-Ньюлине некуда было бежать и негде было укрыться. Здесь все было близко и безжалостно, все слишком откровенно, и это ломало Холли. Прежние картины казались теперь слишком плоскими, но он не понимал, как придать им объема.

Не понимал до того мгновения, пока не увидел лица Вероники.

Она была красива и безобразна одновременно — некогда правильные черты лица расплылись от пьянства. В широко распахнутых глазах застыли потрясение, горе, вина. Столько чувств — ярких и сильных, что это делало Веронику невыносимо прекрасной.

Холли застыл, покоренный мощью ее скорби, любви, сожалений, утраты, и вся его жизнь пестрым ворохом блестящих открыток пролетела перед мысленным взором в одно мгновение.

И он сам себе показался невесомым, как сухой осенний лист на ветру.

И все картины — блеклыми и однотонными.

Неужели нельзя прожить свою жизнь в беззаботной радости? Неужели нужно познать все грани бытия, чтобы стать кем-то выдающимся?

Холли всегда считал, что его гений заключен в свете и легкости, которые дарили его картины людям.

Но что если он просто ограничивал себя все это время?

Или — еще страшнее — что если он ограничивал своих поклонников?

— Ты в порядке? — спросил Фрэнк у Вероники. — Малко… Это существо не причинило тебе вреда?

— Не успело, — отрешенно ответила она, — Тэсса появилась как из-под земли. Я не поняла, чем она его испепелила.

— Он не вернется, — успокаивающе проговорила Тэсса. — Это насовсем, Вероника. Больше тебе некого навещать на этом кладбище.

— Умирать больно, — ответила та, не слушая и разговаривая сама с собой, — и страшно.

Холли ясно видел то, чего не видела Тэсса. Она привыкла иметь дело с монстрами, но не с людьми на самом краю отчаяния.

Тьма укутывала Веронику плащом, и смерть дышала ей в затылок, не собираясь размыкать костлявых объятий.

— Это я убила его, — сказала Вероника. — Убила своего мужа — из-за любви.

— И это очень плохо, — огорчилась Тэсса, — у меня тут даже каталажки нет, а отвезти тебя в полицию не получится — границы закрыты. Что мне прикажешь с тобой теперь делать?

— Ты же не думаешь, что она решит убежать, — удивился Фрэнк. — Впрочем, это все равно невозможно.

— Я шериф, а не мыслитель, — отрезала она сердито.

— Было бы куда справедливее, — пробормотала Вероника, — если бы Малкольм успел задушить меня. Око за око, жизнь за жизнь. И нас бы похоронили в одной могиле. Зря ты так поспешила.

— Действительно зря? — усмехнулся Фрэнк, глядя прямо в ее глаза.

— Боже, нет, — вырвалось у Вероники, стоило ей поднять взгляд. — Я рада, что выжила. И если никто не арестует меня прямо сейчас, то мне нужно выпить.

Она поднялась и медленно, по-старушечьи сгорбившись, побрела прочь, то и дело всхлипывая.

Холли видел, как смертельная тень за ее спиной стала гуще, больше, злее.

Эта женщина не доживет до утра, понял он и поспешно отвернулся, не зная, нужно ли сообщить об этом Тэссе.

Зачем взваливать на нее знания, которые все равно ничего не изменят?