Мы практически дошли до лестницы, когда господин Рин окликнул меня:

– Госпожа Сотис, мне важно, чтобы вы внимательно отнеслись к профессору. Понимаете, его состояние очень тяжелое, мания преследования растет с каждым часом. Весь наш центр был бы Вам крайне признательна, если бы Вы были добры к старику и не стали развеивать его иллюзий. Ни к чему ковырять открытую рану, не так ли?

Немного раздраженная просьбой, я постаралась переключиться на заботу руководителя о своем подчиненном и улыбнулась.

– Непременно учту Ваше пожелание, господин Рин.

Мужчина галантно поклонился и скрылся за стеклянной дверью. Повисла тишина, нарушаемая цоканьем моих сапог и скрипом резиновой обуви лаборанта.

Мы спустились вниз, завернули внутрь и прошли к выходу в сад. Лаборант вел меня аккуратными каменными тропами, уже очищенными от снега. Людей на улице было крайне мало, лишь несколько лаборантов, которые пялились не хуже моего провожатого. Взгляд у местных казался крайне уставший и подозрительный, но для подобных закрытых лабораторий, особенно с учетом несчастья случившегося с профессором, их можно было понять.

Лаборант подвел меня к жутковатому металлическому кубу, единственному строению, не состоящему из стекла. Тонкая зеленая вспышка просканировала сетчатку его глаза и металлическая полость беззвучно спустилась под землю. Сразу за ней оказался лифт. На стеклянной панели горели неоном обозначения этажей. Лаборант неуклюже ткнул на самый нижний этаж, потом извинился и отменил выбор, поменял на один из этажей повыше. Его нервозность начинала всерьез раздражать.

– А Вы близко знали профессора? – наконец спросила я.

Парень дернулся и замер. Я увидела, как костяшки его пальцев белеют, сомкнутые в кулаках. Потом лаборант медленно выдохнул и дрожащим голосом буркнул что-то нечленораздельное. Прежде, чем я успела переспросить, лифт звякнул, возвещая о прибытии. Парень вытолкал меня наружу и практически «вручил» мужчине в военной форме.

Охранник велел продиктовать свои данные, задал несколько уточняющих вопросов и перепроверил полученную информацию. Компьютер утвердительно пискнул, подземная комната подсветилась зеленым. Игнорируя лаборанта, трущегося у дверей лифта, мужчина повторно проверил меня металлоискателем и провел инструктаж.

– После того, как эта дверь закроется, у Вас будет тридцать минут на разговор с пациентом. Вставать с кресла воспрещается. Передавать пациенту любые предметы воспрещается. Брать что-либо у пациента…

– Благодарю, я знакома с процедурой диагностики, – перебила я. С каждой секундой внутренний голос все громче твердил, что задерживаться не стоит.

Военный кивнул, вбил что-то на панели управления и дверь камеры отворилась. Внутри оказалась еще одна дверь, за которой, уронив голову на ладони и бормоча что-то себе под нос, сидел бывший руководитель научной группы ЦИААТ, профессор Константин Уилсон.

Помещение не отличалась оригинальностью: белые стены, пластиковая мебель и куча камер слежения. Если бы мне было дело до ЦИААТ, я бы определенно заметила, что комнату не вчера оборудовали под наблюдение, значит подобные инциденты уже случались. Но меня это не касалось, зато интересовала возможность поскорее вернуться и получить премию с выходным.

Прошло пятнадцать минут, а профессор так и не смог выйти на контакт. Я конспектировала его повадки, задавала надлежащие вопросы и все больше убеждалась в правильности диагноза.

– Профессор…

На очередной вопрос Константин ответил глухим бормотанием. Я пыталась улавливать смысл, но кроме повторяющегося «они там!» и «убьют!» ничего нельзя было понять. Я даже лица его разглядеть толком не могла, лишь свисающие со лба патлы и кончик седой бороды. Ничего необычного – просто старик в бреду.

Я заканчивала конспектировать реакции, когда на блокнот упала бумажка, сложенная в малюсенький ком. Сначала я решила, что это какая-то соринка, случайно оказавшаяся в моих волосах, но после подняла глаза.

Продолжая бормотать чушь, профессор Уилсон выпрямился. Несмотря на возраст, его светло-голубые глаза горели неистово, источая вполне себе вменяемую осознанность. Он кивнул на мои бумаги.

Значит, записка! Я быстро оценила ситуацию, принимая во внимание запрет на передачу предметов. С одной стороны протокол ясен и с ним сложно спорить, а с другой – это первое проявление сознания в пациенте. Недолго думая, я взяла бумажный комок и показала его камерам. Никакой реакции не последовало, в том числе и от профессора Уилсона, так что я развернула записку.

«Продолжайте задавать вопросы по бланку вслух. Нас слышат, но не видят. Камера на повторе на пять минут» – пробежали по бумаге печатные буквы. Электронная бумага. Почти не отличается от обычной, но запоминает написанное и транслирует, как магазинная вывеска. Мы по ней в школе переписывались.

Я бросила быстрый взгляд на камеры, но спорить не решилась. Любопытство подстегивало подыграть пациенту.

– Итак, профессор Уилсон… – сложно было не перейти на заговорщицкий шепот.

Достала планшет, стала писать свой вопрос в заметках.

«Что происходит?» – быстро вывела я.

Профессор протянул руку, указывая не электронную бумагу. Сухие пальцы коснулись правого кончика и текст обновился.

«Единство находится под угрозой! Я занимался разработкой вакцины для замедления старения клеток. В процессе мы создали вирус, тормозящий старение, но уничтожающий иммунитет. Я должен был закрыть проект, понимая, насколько опасное оружие мы создали, но руководство не позволило…»

Я подняла голову и сочувственно поглядела на профессора. Жаль, показалось, что он может быть в своем уме, но паранойя, как и предсказывал господин Рин, достигла критической точки.

Константин Уилсон стал бормотать чуть громче, изредка выкрикивая странные слова. В это же время он нетерпеливо указал на записку, велев читать дальше. По строчкам побежали слова.

«…мне не оставили выбора, уйти равносильно самоубийству. Я отравил себя слабоядовитым веществом, что позволило первые две диагностики от центра не притворяться, а действительно демонстрировать помутнее рассудка. Вы – моя последняя надежда!…»

Пока я внимательно читала увлекательный рассказ, необычайно прыткий для старика Уилсон очутился возле меня. Я дернулась, но мужчина схватил меня за предплечье, второй рукой закрыл мне рот. Острая боль пронзила кожу. Я дернулась, но сумасшедший крепко держал меня на месте.

Любопытство в могилу сведет, вот уж правда! Я боялась пошевелиться, сбитая с толку и перепуганная. Этот ненормальный дернул мою руку вверх и показал крошечную ранку, что зеленой спиралькой светилась под кожей. Крови не было.

– Чип… – выдохнула я, за что челюсть тут же сжали крепче.

Белесые глаза старика внимательно ожидали моих дальнейших действий.

Чип – не отрава. Но это еще хуже, в чипе может быть как бред сумасшедшего, так и засекреченная информация, за которую меня на вертел натянет вся фракция!

Стараясь трястись чуть меньше, я прикрыла глаза. Уилсон понял, что орать я не собираюсь и отпустил мои несчастные скулы. Челюсть тут же заныла.

– Следующий вопрос… – отшатнувшись подальше, бросила я.

Старик буркнул «вопрос-шмопрос-коровий нос» и указал на записку.

Чертова записка! Во что я вообще ввязалась?! Ну, Красович…

«…В чипе содержится вся информация, данные и имена по этому делу. Я приношу свои извинения за бесцеремонность, но ситуация обязывает. В Ваших руках единственный способ предотвратить массовое истребление наших сограждан, а также войну с Фирией. Отнесите эти данные фракции «Имин» и проследите, чтобы ее лично в руки получил президент Эдгар Нилиэн. Наше время выходит, я вынужден извиниться, так как не оставил Вам выбора: стоит Рину узнать о гражданской осведомленности, как Вас решено будет устранить, несмотря на Ваш выбор стороны в данном вопросе. Закончите свое заключение, а записки передайте мне, я их уничтожу. Выбраться Вам поможет Джон Лански, лаборант, что привел Вас сюда. Он помогает мне, но деталей не знает, так и должно оставаться. Повторюсь, от Вас зависят не только жизни соседнего мира, но и нашего собственного. Если мое изобретение останется не в тех руках, начнется вторая Межмировая война. Доберитесь до Эдгара Нилиана и будете в безопасности. Простите меня, Константин Уилсон!»