Она кричала, что эти загнивающие «гевропэйцы» навязывают нам громадные свои «Аэробусы», а мы, идиоты, катаемся на них в своё удовольствие…
Ох, как она бесновалась… Ох, как она злилась… Кто бы видел…
С ни в чём неповинных пассажиров наглая, отвязная, крикливая и горластая дама с красной повязкой на руке, тут же, без передыха, смело и люто переключилась сперва на «международное капиталистическое», затем на федеральное правительство и вообще на всю эту «никчёмную» современную государственную власть.
Их она крыла яростно и даже весьма пафосно. Как хотела, так и крыла.
Жгучими совершенными и несовершенными глаголами во всех падежах.
Красочными причастиями и весьма ядовитыми и колкими деепричастиями.
«Правильными» существительными и весьма «неправильными» прилагательными.
Не брезговала они и точками с запятыми, чёрточками и дефисами, кавычками, прямой и косвенной речью, длинными пространственными диалогами и длиннющими монологами, монотонными бубнениями и эмоциональными всплесками, короткими тире, длинными и очень-очень предлинными многоточиями, весьма робкими застенчивыми вопросительными и ударными восклицательными знаками, меткими междометиями и столь важными и очень многозначными предлогами, особенно «в», «на» и «с».
Да. Они, предлоги эти, были очень и очень востребованы. Да-да. Более чем.
Без них, без этих нужных и даже необходимых предлогов, пазлы бы не сложились.
Без них и картина-то не картина, а так… – фитюлька сплошная, козявка бесцветная, тусклая и безликая. Колориту русского без них нет. И это не обсуждается. Это истина.
Тётенька вошла в раж, восторженно махала голыми руками, страшно кривила лицо, плевалась по сторонам и ругалась как последний сапожник, пардон, сапожница.
Отборная брань разносилась по салону – словно злые вороны и вороватые сороки в небе летали и дрались отчаянно меж собой – перья только кружились и падали, падали, падали на грешную землю, пардон, на пол заплёванный.
Ох, как её корёжило… ох, как её вверх подкидывало… ох, как её всю наизнанку выворачивало… Всю подноготную стало видно.
Ох, как ей это всё надоело… Хуже горькой редьки…
Жить ей не хотелось…
Хоть в петлю… Хоть в омут… Хоть в пекло… Хоть на рельсы…
Хоть в мясорубку… Хоть в бетономешалку… Хоть со скалы с разбегу…
Хоть куда… Лишь бы не видеть всего этого пустопорожнего…
Не жизнь, а сплошное безобразие!
Врагу такого не пожелаешь!
Да! Сдохнуть лучше! Умереть! В гроб! В землю!
Да! Под землю! На небо! На небеса далёкие!
Туда! К Богу поближе! От людей подальше…
И такая «каторга», опять же по её жёстким, но жизнью вымученным словам, продолжается уже без малого десять лет, или пятнадцать… а то и все двадцать – двадцать пять. Вечность целую это всё тянется… тянется… и тянется…
Да! Долго эти мытарства жизненные длятся.
Надоело! Обрыдло! Глаза бы на всё на это не смотрели…
«И когда же это всё кончится… Когда??? А?? Кто скажет?? Кто мне подскажет?? Кто заступится за меня?? За такую уставшую и измученную женщину… Кто поможет?? Кто? Кто? Кто? Заколебало оно уже меня всё в карамельку…» – завершила она выплеск своих острых и гневных чувств и эмоций, накопившихся за эти долгие мученические и страдальческие годы.
Ни в чём неповинные «пассажиры-охламоны» молча, вместе с набежавшей вдруг слюной, проглотили это импровизированное, жёсткое по своей сути и ругательное по словам, эссе в их адрес от глубоко истерзанной непутёвой жизнью и надоевшей хуже горькой редьки этой «чёртовой работой» обезумевшей от всего этого «скотского и даже какого-то звериного безобразия в стране» уставшей от сказанного и другого всего прочего простой русской женщины.
Перепуганный насмерть водитель тоже это слушал, и тоже молча, отвернувшись от разошедшейся коллеги и спутницы, вобрав в себя плечи так, что они с ушами срослись, и нервно колупаясь гаечным ключом, шилом и отвёрткой в заглохшем моторе.
Так долго продолжалось. Кому-то вечность целая показалась.
Шофёр всё колдовал и колдовал над молчавшим и почившим в бозе двигателем.
Он что-то шептал… просил… умолял… что-то обещал… клялся… крестился…
Наконец мотор смилостивился и завёлся.
О, чудо! Слава Богу!
Автобус с места сдвинулся.
Путешествие продолжилось.
Явление десятое
Прямые участки пути снова сменялись виражами, зигзагами и разворотами то в одну, то в другую сторону.
Казалось, конца и края нет этому затянувшемуся по времени и километражу и надоевшему всем «сумасбродному круизу».
«Вы что, господа хорошие??! Не хорошие, а эти… Как назвать-то вас… Слов даже подобрать не могу. Нет таких слов в русском языке. Да-с! Нет-с! Да и не господа вы. Ещё чего? Суслики! Вот самое подходящее слово. Вы что, суслики!!? Совсем одурели??! За быдло нас держите?!! За скотов!?? – не выдержала миловидная дама в сером в тёмную полоску строгом английском костюме. – В аэропорту нас мариновали-мариновали, в накопителе своём дурацком держали! И надо же придумать такое слово – накопитель!!! Это ещё надо постараться… Лев Толстой отдыхает… вместе с Чеховым и Некрасовым. Булгаков тоже молчит… изумляется… Про Достоевского я уже ничего не говорю. Он бы про вас столько «Идиотов» написал, что вам и не снилось. Да-да! Именно так бы и было. Не спорьте со мной! Теперь качели-карусели в автобусе этом раскуроченном устроили!!! Голова уже кругом идёт. А вокруг что? Грязь сплошная и убожество! Срамота! Позор полный! Ни кондиционера, ни сидений путных… ни вообще ничего. Стой – не хочу… Падаешь? Ну и падай. Чёрт с тобой! Духота! Грязь! Пыль до потолка… Дышать нечем! Как в газовой камере! Как в первую мировую… Хоть помри! Хоть сдохни! Хоть концы отдай! Хоть в ящик деревянный сыграй! И куда вы нас везёте? На Северный полюс? На Аляску? На Алеутские острова? Может, на Фолклендские острова? На Мальдивские? Или на Мадагаскар? Или в Антарктиду? К пингвинам в гости?? Ага! До Пекина на карачках быстрее можно доползти… А вы устроили тут… турне по аэродромному полю. Креста на вас нет! Я жаловаться буду! До премьера! Нет! До самого президента дойду! Или… Или мы все напишем коллективную жалобу! Да! Так и сделаем! Обязательно! Не сойти мне с этого места. Напишем! Жалобу! Завтра же! Или послезавтра… Телевидение подключим! Журналистов. Киношников. Экспертов. Прокуратуру даже. Общественность тоже. Пусть все знают, как вы нас тут мурыжите. Как издеваетесь над людьми. Смотри-ка! Моду они взяли! Катать нас по полю до изнеможения, до морковкина заговенья. Что за безобразие такое… Ещё чего ни хватало… И, главное, никому никакого дела до нас нет! До лампочки всем. Да-да! До лампады! До одного костлявого заднего места. До… До… Ладно, потом скажу… Не всё сразу. Я вам покажу, где кошки зимуют! Ой! Не кошки, а эти… как их… Вообще-то это уже неважно. Не в кошках дело. А в людях. В нас, то есть. Сколько эта белиберда будет продолжаться?? А?? Ну! Отвечайте! И в самолёте вашем зачуханном, наверное, такая же стыдоба!! Такая же духота и грязь. Да?? Я вас спрашиваю!! Что?? Так?? Или не так… Что молчите? Что глаза свои бесстыжие вылупили? Сказать нечего? Тогда мы сами разберёмся! Посмотрим сейчас… Проверим… Поглядим… Пощупаем… Понюхаем… Оценим…»
На её заунывный крик души никто не отозвался.
И никто не поддержал. Вообще никто. Ноль.
Всем уже обрыдло такое отношение к пассажирам. Да и вообще – к людям.
Каждый мечтал побыстрее добраться до своего места, плюхнуться на него, скинуть ботинки, вытянуть ноги, расслабиться, отведать бортового питания и забыться…
Явление одиннадцатое
Надолго затянувшееся навязанное автопутешествие по гигантскому аэродромному полю продолжалось. Автобус двигался, вилял, петлял и круги выписывал. Люди ехали… охали и ахали… ныли и выли… стонали и вопили… Голова уже у них у всех закружилась и вспухла. Тошнота к горлу подступала. Тоскливо было и муторно.
Жара неимоверная… к тому же… палила нещадно. Жгло со всех сторон.
