— Марфуша, сестрица моя, иди же обними братца, — радушно раскрыл Глеб объятья.
Марфа послушно подбежала.
— А я с Епифанией приехала повидаться, не в Исадах ли она? — от прилюдного вранья девичий голос дрогнул.
— Епифания? — приподнял бровь Глеб. — А чего ей здесь делать? — он вопрошающе обвел взглядом сестру и братьев.
— Ну, я так думала, — залепетала Марфа, — вы там пируете, а мы бы посидели в Исадах, да свои бы речи повели.
— Родителей навестить она в Смоленск поехала, крепко просилась, не смог отказать. Уж такие мы, к бабьим мольбам кроткие, — кольнул Глеб злым взглядом Изяслава, — веревки из нас вьют.
Изяслав смолчал.
— Ну, раз нету твоей Епифании, так что здесь и Марфе делать, пусть домой едет, — влез Константин.
— Тебе чего, сопля, надобно? Тебя кто просит? — вспылил Изяслав.
— Так и тебя никто не просил девку на княжий пир тащить! В уме ли ты, братец? — в открытую, сбрасывая маску миролюбия, попер Глеб.
«Вот оно, началось!» — задрожала телом Услада.
— Чего плохого, ежели она на Ростислава Муромского взглянет, все ж сговариваться собираемся? — тоже повысил голос Изяслав. — Никто ее на пир и не зовет, в Исадах посидит тихонько.
— Муромские князья благонравные, они такую и сватать не всхотят, — презрительно произнес Глеб. — Слава Богу, мать не дожила.
— Да я же издали, да я с ним и не собираюсь говорить, да одним глазком, — простонала Марфа, — да чего ж плохого? — повторила она вопрос Изяслава.
— Вон пошла, бесстыжая! Вон, к нянькам, мамкам в Пронск! — во все горло заорал Глеб так, что все в стане резко оглянулись.
— Да ка ты смеешь, так моей сестре сказывать?! — закрыл спиной Марфу Изяслав. — Никуда она не поедет, она под моим покровом.
— Я старший, и я велю! — Глеб снова побагровел, по шее пошли фиолетовые пятна. — Вон, чего стала, дура?! — он тонким острым пальцем указал на закат.
— Она под моим покровом, — упрямо произнес Изяслав, сжимая кулаки, — и никуда не поедет.
— Хорошо, — снова неожиданно спокойно ответил Глеб, — то твой выбор, я того не хотел, — зловеще проговорил он.
И, развернувшись, старший брат быстрым шагом пошел к шатрам. За ним засеменил Константин, что-то быстро нашептывая Глебу на ухо.
— Я не хотела, я не думала, — давясь слезами, всхлипнула Марфа.
«А я так-то и думала», — сокрушенно выдохнула Услада, сердце кололо от жалости к неразумной попрыгунье-хозяйке.
— Ну, чего ревешь, соловушка моя, — ласково приобнял сестру Изяслав, — Глебка всегда таким был, нешто не знаешь?
— Я в Пронск поеду, не хочу ссоры про меж вами, — размазала слезы по щеке Марфа.
— Ссора и без тебя была бы, что Олег был, покойный, что Глеб — только себя и слышат, да свою выгоду ищут, — в голосе Изяслава засквозила детская обида. — Поезжай в Исады, на дворе гостей[1] наших пронских посидишь, Вячко при тебе с гридями оставлю, так, на всякий случай.
— А, может, все ж в Пронск? — кисло улыбнулась Марфа.
— Уступить теперь я не могу, уступлю в малом, большее потеряю. С братцами слабину давать нельзя. Да не бойся, бражки лизнут, подобреют, — Изяслав потрепал сестру по темно-русой макушке.
Пронский отряд остался ставить свои шатры. Изяслав, как ни в чем небывало, бодро отдавал распоряжения, всем видом показывая, что ему плевать на размолвку. Лучший пронский кметь Вячко с парой гридей повез княжну и ее челядинку за частокол Исадской пристани.
[1] Гости — здесь в значении купцов.
Глава VI. Сватовство
Ночь еще не вошла в права, она лишь дышала в спину уходящему за горизонт малиновому солнцу. Но Услада не видела заката, он был там, за спиной, за крышами посада, здесь же с лавки у тяжелых бревен гостиной избы хорошо просматривалась лишь пристань с мерно покачивающимися на речных волнах корабликами. Сегодня к берегу Исад их принесла могучая Ока, а завтра понесет в далекие, неведомые теремной девке края. И в другое время Услада отдалась бы быстрокрылым мечтам, представляя диковинные страны, чудные леса и горы. Говорят, есть такие заоблачные вершины, что упираются макушками в синее небо и по ним босыми ногами ходят сами ангелы. Правда бабка Крутиха сказывала — то враки, а вот Услада верила. Чуден Божий мир, отчего ж и горам, выше башни вавилонской не быть, чего ж невозможного.
Вот только сегодня не думалось ни про горы, ни про бурные моря, к которым по осени улетают птицы, на ум приходили только горькие мысли. За стеной на пуховом ложе безутешно рыдала княжна, виня себя за размолвку братьев и глупое своеволие. И как не старалась Услада убедить хозяйку, что она здесь ни при чем, что Глеб с Изяславом поцапались бы и без нее, уж повод бы нашелся, Марфа не желала успокаиваться. Решив дать хозяйке выплакаться вволю, Услада тихо прикрыла дверь и вышла посидеть на лавке незнакомого двора.
— Хорошо здесь, да? — рядом присел Вячко, от него пахнуло дымом и конским потом.
— Хорошо, — робко отозвалась Услада, краснея и вскакивая в знак почтения.
— А чего ж кислая такая? — подмигнул парень, улыбаясь, и россыпь веснушек разбежалась по его загорелому лицу.
Широкая рука усадила девицу обратно на лавку.
— Светлую княжну больно жалко, — шепнула Услада, — прямо сердце щемит.
— Пустое, — отмахнулся Вячко.
— Конечно, вам-то все пустое, — обиженно чуть отодвинулась Услада, забываясь, что пред ней не ровня, — а девке замуж выходить. Хоть одним глазком хочется же на суженого взглянуть. Нешто то плохо? — она смело заглянула в серые очи кметя.
— Пустое — рыдать, — кашлянул в кулак Вячко, — Прошку караулить завтра на пристани оставлю, как муромская дружина подплывать станет, он знак подаст. Сядете с княжной вот здесь, так все и увидите — и женихов муромских, и даже гривны их серебряные.
— Ну, жених-то там один, — поправила Услада.
— А чего ж тебе хозяйка не обещалась какого добра молодца приглядеть? Уж пора бы, — смешно дернул утиным носом Вячко.
— Про то мы не говорили, — сухо отозвалась Услада.
Ну, чего он пристал, али потешиться больше не над кем?
— А сама-то замуж хочешь? — настырно продолжил мучить вопросами кметь.
— Не думала я об том, — отвернулась Услада, с печалью посмотрев на темную воду Оки.
Вячко неожиданно замолчал, постукивая крупными пальцами по коленям. Так они и сидели, молча. «Поговорили, чего ж не уходит?» — спрашивала у себя Услада, в тайне все ж надеясь, что большой кметь еще посидит с ней рядком.
— А тебе б-бусы из огонь-камня н-нравятся, ну, как у княжны? — чуть заикаясь, спросил Вячко.
— На мед с разнотравья похожи, лизнуть хочется, — хохотнула Услада и, осознав, что взболтнула нечто неприличное, тут же с серьезным лицом добавила: — Княжне ладно в них, под карие очи хороши, и невеста у нас всем хороша.
— Так и ты кареглаза, и тебе в таких хаживать следует, — совсем тихо проговорил Вячко, оглядываясь.
— Смешное, Вячеслав Гореславич, говоришь, — отодвинулась Услада, сердечко прыгнуло.
Вячко порылся в притороченном к опояске кошеле и достал нитку янтарных бус.
— Тебе… на торгу в Пронске купил, да все как-то одарить не получалось, — протянул он бусы.
Усладе хотелось тут же схватить подарок и прижать к груди, но она сдержалась.
— Не могу я взять, то слишком дорогой для челядинки подарок.
— Не люб я тебе, да? — холодно произнес Вячко, хмурясь.
Повисла тишина, и только где-то на лугу за Окой выводили скрипящие трели кузнечики.
— Люб, — тихо отозвалась Услада, — но в полюбовницы к тебе не пойду.
Она с печалью посмотрела на переливающиеся в сгущающемся сумраке медовые камешки.
— А ежели я тебя в жены зову, — выдохнул Вячко.
— Нешто можно тебе, что родня твоя нарочитая скажет?
— Батюшка с матушкой преставились, князю я словечко замолвил, он преград чинить не станет, а до остальных мне и дела нет, — Вячко бережно завязал узелок на белой девичьей шее, и медовые бусы легкой гроздью легли на грудь.
