Услада потрогала камешки, они были теплыми, как само лето.

— Благодарствую, — подарила ухажеру улыбку.

— Как вернемся, сразу повенчаемся, — Вячко робко коснулся тоненьких пальчиков.

— Отчего же я, ведь столько девок вкруг ходит, да при родителях и приданом? — Усладе все не верилось. Как же быстро горький день сменился таким сладким вечером.

— А мне других не надобно, — Вячко наклонился и дерзко чмокнул Усладу в щеку. — Знаю, дурной с лица…

— Да самый любенький, — не дала договорить Услада, отдарилась поцелуем в небритую щеку и шмыгнула в избу.

Сердце мерно отстукивало: «Люба, люба, люба… Женой будешь». Щеки горели, Услада прикрыла их ладонями. Сговоренная. Быть того не могло, но ведь правда, вот они, медовые бусы, тронешь, и так тихонечко постукивают, словно ветерок в кроне шуршит. Осталось спроситься дозволения у княжны.

И тут налетела тревога, омрачившая безбрежное счастье. А ежели Марфа не отпустит? В ее воле Вячко отказать. Он ведь кметь Изяслава, в Пронске останется, а Марфу с ее челядью ждет дорога в Муром. Услада прислонилась к стене, тяжело задышала. И с княжной расставаться не хотелось, столько лет вместе, и мимо бабьего счастья пройти — век страдать. Как быть?

— Усладушка, ты чего, хворая? — из горницы вышла сама княжна.

В свете трепещущих огоньков лучин лицо Марфы выглядело уставшим и бледным, под очами чернели круги. Скорее саму княжну можно назвать хворой. Как сказаться, коли ей и так недобро?

— Н-нет, — пробормотала Услада. — То я так, — она торопливо отлепилась от стены и подбежала к хозяйке. — Кликнуть, пусть трапезничать подают?

— Кусок в горло не лезет, — отмахнулась Марфа, нос снова опасливо шмыгнул.

— Да, может, басню какую рассказать али спеть, вот я на торгу давеча слыхала… — бодро протараторила Услада.

— Я братьев рассорила, какие уж тут басни, — все ж скатилась по щеке Марфы серебряная слеза.

— Помирятся, обязательно помирятся.

— А коли нет? — Марфа тяжело опустилась на лавку.

— Да быть того не может, из-за такой-то малости, — Услада присела на корточки у колен Марфы, ласково заглядывая той в лицо.

— Ой, бусы-то какие на тебе? — изумленно расширила очи княжна.

У Услады от волнения сдавило горло, и не вымолвить.

— Откуда ж краса такая, вроде бы дорогой не было? — Марфа провела пальцем по янтарю.

— Это Вячеслав Гореславич мне пожаловал, — выдохнула Услада, — замуж зовет.

— Вячко? — вороные брови вскинулись кверху. — Да ежели ты не хочешь за него, так я откажу, ты не бойся, — взяла Марфа Усладу за руку.

— Хочу, — едва слышно выговорила Услада, — люб он мне.

— Люб? — растерянно проговорила княжна. — Оно конечно, кметь княжий, лучше и не сыскать, — не поверила она в чувства Услады.

— Ежели ты, светлая княжна, не захочешь, так я за него не пойду, — пересиливая себя, выговорила Услада.

Что-то такое промелькнуло в ее голосе, что Марфа, наклонившись, крепко обняла свою челядинку:

— Уж и так я всем сегодня пакость сделала, довольно, тебя обижать не стану. Выходи за Вячко.

— Спаси тебя Бог, светлая княжна, я за тя молиться крепко стану, — Услада всплакнула. — Так-то не хочется от любимой хозяйки вдали быть. Сердце разрывается.

— Да, все ж жене следует за мужем держаться. Так уж устроено, — грустно улыбнулась Марфа, — видишь, не такая уж я и баловня.

— Да никакая ты не баловня, да самая лучшая, — горячо отозвалась Услада.

— Да, может, меня теперь и не сговорят, — вздохнула Марфа, — так и не расстанемся.

Услада хотела что-то сказать подбадривающее, но в дверь постучали, потом проснулась большая голова Вячко:

— Светлый князь Глеб Владимирович пожаловал; тебя, светлая княжна, видеть хочет.

Обе девицы испуганно переглянулись.

— Проси, — быстро поднялась Марфа, поправляя убрус.

«Так-то поздно. Чего ему надобно? Опять доведет хозяюшку до слез. Только ведь успокаиваться начала», — вздохнула Услада, злясь на недоброго князя.

— Заноси, заноси!

Первым в горнице появилась корзина, от которой ароматно пахло жаренным мясом. Двое воев поставили ее на широкий стол.

— А я любимой сестрице повечерять принес, — завалился веселый Глеб, растягивая широкую улыбку. — А то сидит здесь сестрица голодной, пока братцы бражничают да пируют.

От Глеба пахнуло хмельным. Он сам деловито начал вынимать подарки: мясо, зажаренное на углях, полкаравая, крынку.

— Налетай, не побрезгуй, чай, голодная.

Марфа, косясь на преобразившегося Глеба, осторожно подошла к столу.

— Ты на меня, Глебушка, больше не гневаешься? — робко спросила она.

Глеб сгреб сестру в охапку, целуя в щеку.

— Погорячился, уж прости меня, дурня. Бывает. Замиримся.

— И ты меня прости, и на Изяслава не гневайся, это я его уговорила, да он и брать меня с собой не хотел, так и говорил — Глебу то не по нраву будет.

— Не по нраву, то да, — легко согласился Глеб, присаживаясь на лавку.

Услада тихонечко отошла в уголок. Выйти без разрешения хозяйки она не смела, но и стоять на виду у княжьего семейства было непристойно.

— Знаешь, сестрица, отчего я рассвирепел, как тебя увидел? — Глеб сощурил хитрые очи. — Я ведь тебе, сестрица, другого жениха подыскал.

— Другого? — эхом отозвалась Марфа.

​

Глава VII. Проводы

— Другого жениха, и Изяславу об том толковал, — Глеб плеснул себе из крынки и расслабленно подпер рукой подбородок, — а братец наш, князек Пронский, уперся — с муромскими сговариваться будем, слушать ничего не желает. А все почему? — Глеб вопросительно уставился на Марфу.

— Почему? — тихо спросила сестра.

— Потому что ему первому на ум мысль взбрела — за княжича муромского тебя отдать. Как ж теперь отказаться? Гордыня. Весь в Олега покойного.

Марфа улыбнулась.

— Так то он про тебя давеча сказывал.

— Вот-вот, в своем глазу бревна не замечает. Да ты ешь, ешь, чего сидишь?

Марфа отломила край каравая. Услада видела, что напряженность между братом и сестрой не спадала, и хозяйка ждет в любой момент перемены настроения князя Переяславского, тем более что от Глеба крепко пахло хмельным.

— А что ж не спросишь, кого тебе приглядел? — расплылся в хитрой улыбке Глеб.

— А чем же муромские не такие? — как не боялась Марфа Глеба, а все ж не тот, что ждал брат, вопрос слетел с губ.

Глеб сокрушенно покачал головой, глядя на сестру как на неразумное дитя.

— Где тот Муром глухой, а где стольный Смоленск. Смекаешь, сестрица?

— Нет, — призналась Марфа, хлопая ресницами.

— Думаешь, зачем я жену к родителям отправил? — подмигнул Глеб.

— Повидаться.

— Сговориться, да про нашу разумницу Марфушу младшему их Михалке порассказать. Ежели со смолянами породнимся крепче, экая помощь нам будет, да семейку братцев двоюродных, Игоревичей этих, за пояс заткнем. Смоленск, это тебе не худородный Муром, бери выше, — Глеб плеснул в кружку Марфе и протянул, — пей.

Марфа послушно хлебнула, скривилась, быстро запихивая в рот кусок хлеба. Глеб задорно расхохотался.

— Вот теперь понимаешь, почему я нынче разозлился, когда тебя увидел? Ежели тебя здесь муромские увидят, значит сговор — то дело решенное, назад уж не отопрешься, а станешь отпираться, так обидишь. А Изяслав того понять не хочет. А ты подумай, какие выгоды нам этот союз сулит, поднимемся так, что даже суздальских на место сможем поставить, — глаза у Глеба заблестели. — А и не зазорно, что Михалко — молодший сынок, глядишь, и до него черед дойдет на столе Смоленском посидеть. Княгиней Смоленской будешь, смекаешь?

— Смекаю, — промямлила Марфа.

— То-то же. А Епифания сказывала, что братец у нее пригожий, девки шеи ломают во след, а муромского я видал — тощий да смурной, слова из него не вытянешь, не для нашей голубушки.

— Но Изяслав… — все же робко начала Марфа.

— А Изяслав уже передумал, я ему, как чуть успокоились да из братины хлебнули, все объяснил, да он и не против. Ершится, конечно, для виду, да не беда, отойдет. Так что сбирайся, душа моя, и поезжай-ка домой, и чем скорее, тем лучше. Неровен час встретитесь здесь с женишком этим, нескладным.