— Ну, чего пристал, — вмешался бородач, до этого сидевший тихо, — он к нам в гости не заваливался.

— В гости, может, и не заваливался, а на княжьей земле сидит, а княжью долю не платит.

— Я в вервь[4] свою лепту вношу, — огрызнулся Миронег, — а куда уж они потом несут, так то не мое дело.

— А носить надобно князю нашему Ингварю, ибо его отчина: и по Дону, и по Вороножу, и по Хопру, и по Вороне, и тут, по Савале, — Петрила по очереди загнул все пальцы на широкой руке.

— Ингварь? — удивленно приподнял брови Миронег. — Мнится мне, Глеб Владимирович дары от нас собирал.

— Да этот Глеб много себе позволяет, зарвался совсем! — чуть ли не выкрикнул Петрила. — На чужой кусок рот разинул. Нет его тут земли! Ну, ничего, уж сумеем его укоротить, чай, и сами — ножны тертые.

— Ну, то ваше дело, нам-то какая разница, кому платить, — пожал плечами Миронег.

— Я те покажу, какая разница, — разъярился Петрила, — нашего Ингваря это земля, остальных князьков взашей следует гнать.

— Ну, чего разбушевался, — одернул дружка бородач, — кому ты сейчас чего доказываешь?

Петрила посмотрел на Миронега мутным взором, махнул, мол, и верно, чего с этим лешим из болот спорить.

— Нашего князя здесь удел, — снова повторил гридь, зевая в кулак, — а там, гладишь, и еще чего получим. Уступать не станем. Ох, теща забористо травок намешала, очи слипаются.

— Так иди приляг, я там уж постелил, — махнул на крайний шатер бородач.

— Пойду, раз бортнику медку для меня жалко, — и Петрила шатающейся походкой побрел к ночлегу.

Старик и Миронег остались у костра. Миронег пошевелил угли, добавляя света.

— Да уж, разросся рязанский княжий род, — вздохнул бородач. — Тесно им, не протолкнуться.

— Будут так друг у дружки уделы рвать, найдется кому проредить, — смело посмотрел Миронег на старика.

— А ведь я тебя, Мироша, признал, — тихо, озираясь, проронил бородач.

Миронег замер, но не ответил.

— Как Петрилу приложил по загривку, так и признал. Не ожидал в такой-то глуши Якимкиного стригунка найти.

Миронег досадливо поджал губы. Ну, сам виноват, надобно было не так умело бить.

— По дядьке небось горюешь? — ласково по-отечески спросил старик.

— Бывает, — скупо признался Миронег.

— А меня признал?

— Теперь признал, дядька Милята, экую мочалу отпустил, нешто сразу разглядишь.

— Так, может, к нам. Князю ты приглянулся, возьмет не глядя.

— Кабы мне нужно было, нешто я бы сюда забрался, — горько усмехнулся Миронег.

— А здесь сгинешь, смердом стал, а гордыню усмирять не научился, — старик тяжело вздохнул. — Я вот к Ингварю прибился, пока силушки хватит, при нем буду ходить. Из них всех, он самый разумник, — совсем уж тихо прошептал бородач.

— Ежели он разумник, каковы ж тогда другие? — посмотрел в темные очи старика Миронег.

— Нет власти не от Бога.

Спорить Миронег не стал.

— Молочка парного выпьешь? — предложил он милостиво.

— Нет, после бражки побоюсь, — повеселев, рассмеялся старик. — Ладно, бывай, Мироша.

Миронег тоже отправился в землянку почивать, но долго ворочался, не в силах заснуть. Прошлое ломилось в сознание из глубин памяти, а Миронегу того совсем не хотелось. Чтобы остановить воспоминания, он начал размышлять о князе Ингваре: «Стало быть, эти ватажники пожаловали не на ловы, зверье им не надобно, но тогда зачем? В малой дружине, да плывут не с полуночи к степям, а обратно — к полуночи, значит и не на половцев собрались. Глеба Переяславского обругали, мол, не его удел, а наш… А еще не крадутся, плывут открыто, неспешно, словно никуда и не торопятся. Что им тут делать? И гридь темнит, не договаривает». Микула поднялся и сел на лежанке, нащупал ковш и хлебнул холодной родниковой водицы. «Чудно это все, ой, чудно».

«Мытари мы», — начали настырно кружить княжьи слова. И тут вдруг Миронега яркой вспышкой осенила догадка: «За княжьей долей они приплыли так рано, кормление забрать, за чем же еще! От Глеба мытари прибудут как положено, по осени, а эти самозванно сейчас с вервей свою дань сдерут, да доказывай потом, что уж уплачено. Получится, дважды отдаривайся — и тем, и этим, куда ж против князей переть. Хитро придумано. Действительно, князь — разумник».

Миронег в отсвете тусклой луны посмотрел на свои натруженные руки. Злость начала захлестывать. Хлебушек, он тяжко достается, а эти трутни лишь бы короба чужим добром набить. Миронегу-то что, заплатит, сколько ему там одному надобно, а вот в деревнях детишек кормить надобно, да от половцев откупиться, как нагрянут, степь рядом, старейшины ряд каждое лето с погаными обновляют. Тем дай, этим заплати, про тех не забудь.

Миронег тяжело вздохнул, душу рвало от бессилия, а еще вспомнился дядька Яким, еще крепкий, жилистый, такому жить да жить, покрываясь глубокими морщинами, словно толстой корой могучему дубу, медленно клонясь к земле, чтобы уйти в нее в свой срок. В свой, а не до срока, потому что чьи-то руки охочи до чужого добра…

И снова захотелось выть одиноким волком на круглую луну, что заглядывала в узкое оконце под потолком.

«А этот наглый находник пусть не радуется, что так легко верви червленые обобрал. Еще поглядим, кто кого. Сразу надобно отвадить, чтоб в другой раз даже не тянуло. Ингварю, говоришь, платить надобно, — мрачно усмехнулся Миронег, — так я заплачу, за всех заплачу, только успевай носить». Придумав забаву, хозяин лесной усадьбы сладко потянулся и погрузился в долгожданный сон.

[1] Мятля — плащ. [2] Кмети — здесь старшие дружинники. [3] Нарочитая чадь — знатные люди. [4] Вервь — община.

Глава III. Потеха

Гости отплыли после полудня. Дядька Милята украдкой с кормы махнул Миронегу рукой, Миронег скупо кивнул в ответ. Ни к чему другим знать, что они знакомы. Уходят и хорошо. В ладони сверкнула векша — плата за козлят, отданная княжичем. Миронег подозревал, что совестливый отрок отдарился по своей охоте, тайком от отца. Князь через протрезвевшего Петрилу позвал задиру бортника в дружину, но после твердого отказа Миронега в сторону гордеца даже и не взглянул, много чести — какого-то там смерда упрашивать.

Против течения княжьи ладьи плыли тяжело, медленно, иногда даже казалось, что Савала их переборет и потащит снова к Миронегову затону. Весла мерно вздымались и вновь опрокидывались в темную воду. Этак долго им придется плыть, течение здесь сильное, пойди перебори. Ну, да то Миронегу лишь на руку.

Дождавшись, когда корабли скроются за поворотом, бортник прыгнул в дощаник и, выведя его на середину реки, отдался стремительным потокам. Ему-то с Савалой по пути.

Изгородь веси[1] выплыла из-за поворота. Миронег заработал веслами к берегу. Развешивавшие на берегу бредень мужики приветственно замахали шапками, Миронег тоже раскланялся.

— Радята дома ли? — крикнул бортник.

— У себя.

Деревенька была совсем малая — с десяток дворов, выделившихся от большой веси в паре верст ниже по течению. Псы бортника признали, дружелюбно замахали хвостами, кинулись ластиться. Миронег потрепал их по рыжим холкам и побрел промеж низких кольев заборов.

— Давненько, Миронег Корчич, к нам не захаживал, — промурлыкала из-за тына справная бабенка, оправляя повой.

— Недосуг было, — подмигнул бортник зазнобе.

— Так, может, сейчас на пироги забредешь, — оперлась она о тын, одаривая Миронега лукавым взглядом и хлопая длинными ресницами.

— Ой, балуешь меня, Нежка, — тоже оперся о заборчик Миронег, растягивая улыбку, — как бы муж твой с братаничами[2] мне не накостыляли, грешному.