Готовые к погрузке путники жались в тени прибрежных верб, без устали вытирая пот и поглядывая в сторону струга с немым вопросом: «Когда же?» Но корабелы не торопились впускать на борт чужаков, неспешно проверяли снасти, удобней укладывали грузы, чтобы высвободить место для новой поклажи, плескали палубу водой для прохлады.

— Тять, а нас возьмут? — беспокойно спросил Якимка, с опаской рассматривая многолюдную пристань Донского Дубка.

— Уж уплачено, — успокоил Миронег.

Позади был долгий пеший переход, остаток дороги хотелось проплыть речным путем и дать отдых себе и коню.

— На-ка вот пока, побалуйся, — протянул Миронег сыну свернутый в куль лопух с мелкой луговой земляникой.

— Сладкая, — принялся нырять за ягодами Якимка.

За прошедшие месяцы он заметно окреп, загорел и округлился в щеках. Робкий и тихий при посторонних, один на один с названным отцом мальчонка уже непринужденно болтал о том о сем, охотно помогал кормить и чистить коня, расспрашивал обо всем, что видел или представлял: «Почему птицы летают, а мы нет?», «Где конец света, и можно ли с него упасть?», «А далеко ли падать? А ежели ты праведник, ангелы тебя спасут?» «Видят ли те ангелы сны?» Миронег никогда об том не задумывался и часто терялся, не зная, что и ответить. Кабы была жива его птаха-сказительница, уж она бы развернулась, улетая в мир грез вместе с малым слушателем, а Миронегу то не дано. Вот, к примеру, как вершу сплести, чтоб рыбку поймать, или прохудившийся поршень подлатать, это пожалуйста, тут уж опытному бортнику равных нет, а сказы — то не его.

Из Суздаля Миронег долго не мог выехать, все не отпускала глупая надежда — а вдруг все ж Марфа жива. Вот взяли инокини грех на душу да соврали, запугали их княжьи гриди, голову заморочили. Ну, всякое ж бывает, кто без греха. Миронег старательно обходил женские обители в округе, подкупал послушниц и богомольцев, чтоб тайком разузнавали, не привозили ли знатную пленницу, нет ли в затворе какой чернявенькой девицы. Но всё напрасно, все старательно вытаптываемые им стежки вели к могиле на косогоре у Ризоположенского монастыря. Чуда не произошло.

Дальше ждать уж было нечего, надобно успеть добраться до Червленого яра к осени, чтобы до морозов срубить новую избу, ежели старую спалили, раздобыть еды в долгую зиму, обустроиться с сынком. А для этого следовало немедля выезжать к югу. И Миронег принял непростое решение.

Последний раз постояв у успевшего затянуться травой могильного холма, он посадил Якимку на коня, приторочил к седлу припасы и повел Каравая под уздцы вон из града.

Уже за крепостной стеной у въездных ворот Дмитровского монастыря Миронег заметил в разморенной майским теплом толпе попрошаек неухоженного вида бабу. Она цепко, не отрывая взора, смотрела на едущего на коне Якима, тот ее тоже приметил и вжался в седло, худенькие плечики подрагивали. Крупный курносый нос намекал на отдаленное сходство. Баба поднялась и широким мужским шагом было направилась к Миронегу, уж неизвестно чего она хотела истребовать — обратно дитятко или, что уж скорее, выкуп за сына, но ее решительный порыв натолкнулся на подернутый пеплом тяжелый взгляд Миронега. Баба резко остановилась, замерла, раздумывая, и, развернувшись, медленно побрела обратно. Якимка несколько раз обернулся, но не попросился к родительнице.

И далее оба, и отец, и приемный сын, молчали каждый о своем. Миронега душила тоска, Яким возможно тоже тосковал по матери, какая б ни была, а все ж своя. Миронегу то трудно было понять, родной матушки он не ведал. Хотелось думать, что она все ж вытолкнула его из горящей избы или кинула через частокол, спасая от ворогов, а не просто оставила в сырую пору на большой дороге, в надежде (или без нее), что кто-то подберет ее чадо.

Пробираясь по извилистой дороге Миронег решил отвлечь притихшего сына разговорами:

— Доберемся до Дона, сядем на кораблик и поплывем вниз к полудню, — разъяснял он Якимке. — А там сойдем в Онузе, град такой торговый есть. Слыхал?

Яким отрицательно покачал головой, оно и не мудрено, мальчонка кроме Суздаля да стольного Владимира ни про какие грады и не слыхивал, даже про Рязань и про Великий Новгород.

— Не такой ладный, как в этих краях грады рубят, а все ж неплох. Торг есть с диковинами заморскими. Даже велбула можно повидать, — при этом Миронегу вспомнились горящие восторгом очи жены и сердце надсадно защемило.

— А велбула, это кто такая? — отвлек Якимка.

— Это такое большое чудище, лохматое и доброе. Одна птаха говорила, что на меня похож, — грустно улыбнулся Миронег.

— Я бы тоже посмотрел, — вздохнул Яким.

— А в Онузе у меня котел остался, хороший такой, чистая медь. Коли Настасья не прибрала, так заберем, кашу станем варить. И топор плотницкий у нее же лежит. Без топорика в лесу трудно. Не забоишься со мной в лесу жить?

— Нет, — показывая храбрость, сразу отозвался сынок, — но все ж, проявляя разумную осмотрительность, добавил: — Тять, а волки нас не съедят или зверье то, что Лютого разорвало?

— За то не тревожься. Людей надобно бояться, а со зверьем завсегда сговориться можно. Так вот. Меч в Онузе продам...

— Меч? Да как же ты, тятя, без меча? — всплеснул тонкими ручонками Якимка. — С мечом-то ты сильнее.

— То пусть ратные им машут да красуются, — отмахнулся Миронег. — Мне, ежели чего, и топора хватит. А мы купим козу дойную с козлятами, я там видел тонкорунную, в Червленом яру такие и не водятся. Опять же лодку возьмем. Без лодки в нашем краю худо. Припасов закупим, сядем на лодочку да поплывем по Дону домой.

— А Каравай? Он в лодку влезет? — забеспокоился Яким.

— А Каравая мы в хорошие руки пристроим. Подарим деду Миляте, ему прибыток, князь небось не больно-то щедро расплатился. Пусть порадуется дед, его конь уж совсем дряхлый, а наш хоть и смирный, да еще ничего.

— Жалко Каравайчика, — вздохнул Яким, нежно погладив гриву.

— Ему в граде привычней будет, а мы его навещать станем. Ну, а потом доберемся до Яра. Я тебя в вервь сведу, там дружков себе приглядишь. А у моего дружка Радяты дочки смышленые, девки бойкие. Подрастешь, оженим тебя.

— Вот еще, я того не хочу, — фыркнул Якимка.

— Нет, брат, семья у человека должна быть. То ты зря так.

Якимка затих, видно вспоминая что-то недоброе. Миронег его не расспрашивал, ни к чему, то все осталось позади. Новь же рисовалась светлой, гладкой… для Якима, не для Миронега, для него свет дня навсегда потускнел, очи закоптило утратой и уже не продрать.

Так они и шли, в неспешных разговорах. Миронег старался править коня либо сквозь людные места, где встречные путники были не редкостью, либо выбирал совсем уж дикие и неприметные тропки. А все от того, что опасался попасть на засаду лесных татей. В людном месте побоятся напасть, а в укромном засаду какой смысл делать, коли там людей не бывает. Вот и хитрил Миронег, петляя и удлиняя путь. И ночевку выбирал или совсем уж в глухой чаще или наоборот в селении, среди таких же перехожих гостей. Хоть и затянулись полученные в бою раны, а одному против ватаги лихих людей не выстоять. Хорошо, коли просто ограбят, а ну, ежели сынка отберут, чтоб в холопы продать. Нет, такой судьбы для малого Миронег не хотел, сам волю любил и сыну то прочил.

Одна из ночевок выдалась в Пронске. Миронег оставил Якима на постоялом дворе при приветливой хозяйке и направился к детинцу. Когда-то молодой князь Юрий был добр к нему и Марфе, должен же он рассказать Миронегу, что произошло, почему умерла полная сил княжна. Но и здесь бортника ждало разочарование — Юрий спешно увел пронское войско к Рязани. Говорят, Глеб собрал большие половецкие орды и снова идет бороться за рязанский стол. То была уж не война Миронега, догонять Юрия он не собирался.

Опечаленный он вернулся к постоялому двору. Радовало лишь то, что выбранный путь домой по Дону оказался верным, а то как раз бы натолкнулись на войско поганых на половецкой тропе, что издавна пролегала по кромке Червленого яра.