— Нельзя ли Усладу тут оставить? — робко спросила княжна у тетки.
— Никак нельзя, голубка моя, никак, — покачала головой Неонила. — Не по чести челядинке тут лежать.
— Она же мне жизнь спасла, телом своим от Глеба заслонила.
— Послушай, Марфуша, — взяла ее за руку тетка. — Да, с чего ты взяла, что Глебушка тебя убить хотел? — при этих словах Неонила тревожно оглянулась, хотя в храме, кроме них, никого не было. — Да, может, он решил, что челядинка эта убить тебя в суете задумала, так выходит, что не она, а Глеб тебя спас.
— Мне ли не ведать, как все было! — отдернула руку Марфа.
— Да это Ингварь тебе голову задурил. Нешто ты видела, как Изяслава убивали? Видела?
— Нет.
— То-то же, — назидательно подняла палец кверху Неонила, — отрекись от слов своих, пошли за Костенькой. Коли ты сознаешься, что вороножские тебя запугали, град на нашу сторону встанет.
— Ты о чем это?! — взвилась Марфа. — Ведь вот же могила Изяслава, ведь они ж на брата руку подняли.
— Глупости это, чтобы не случилось, ты за свой род должна стоять. А эти Игоревичи, конечно, за любой слух ухватятся, им лишь бы Глебушку скинуть. Отрекись от своих слов, — пошла на Марфу Неонила, — негоже это, негоже. Что тебя ждет, без покрова братьев? Запрут в монастырь, а то и вовсе уморят, как не нужна станешь. А Глебушка тебя простит за клевету, замуж отдаст, детишек нарожаешь. Знаешь, каково это, люлечку с дитяткой качать? Благостно. Игоревичи нам вороги. Покайся.
— Это вам тут каяться следует, что вы окаянного князем своим нарекаете! — раздувая ноздри, выкрикнула Марфа.
— Ах, ты ж Иудина дочка, — кинулась на племянницу тетка. — Придушу тебя у святого престола, всем только лучше будет, Бог простит, не велик грех. И всё кончится, скажут, Игоревичи видачку сгубили.
Тетка, подпрыгнув малым ростом, повалила Марфу на холодный каменный пол, сжимая горло. Марфа яростно начала отбиваться, пытаясь кричать.
— Шуми, шуми, — ядовито пробормотала Неонила, — сама же гридей отослала.
Ежели Марфа была бы прежней, она бы сейчас погибла, здесь, прямо в Божьем храме, у готовой для нее гробницы, но под сердцем уже зарождалась жизнь, где-то через двор в гриднице сидел любый Миронег, а еще тонкие руки окрепли от обычной деревенской работы. Марфа, собрав остатки сил, двинула тетку кулаком в лоб. Неонила замерла, ослабила хватку, княжна оттолкнула ее от себя и нанесла второй удар, от которого тетка упала навзничь, затихая.
Опрокидывая светец, растрепанная Марфа выбежала на заснеженный двор.
Глава XXXI. Архангел Михаил
Лед был еще крепким, глухой звук от сотен копыт разлетался к обеим берегам Прони, да и мороз дожимал последнее, хватая за щеки, и только птицы оголтело чирикали — весна на пороге, уже скоро, неужто дождались! Небо прикрывалось длинными серыми лоскутами облаков, навевая дремоту, а спать было нельзя — Рязань близко.
Ингварь вел большую дружину воевать за рязанский стол, стол деда, на котором так и не довелось посидеть отцу, и в борьбе за который так рано погиб старший брат. Сейчас все должно решиться. И вороножская, и вся пронская дружины встали за Ингваря. Пронское вече выкрикнуло Ингваря своим князем — маленькая, а все ж победа. Теперь зевать нельзя, только вперед, поворотил — проиграл.
Марфу Ингварь с собой не взял, слишком опасно. Ежели Глеб одержит верх, придется спасаться бегством, с бабой то будет сделать сложнее. Потерять такую ценную свидетельницу преступления Ингварь не мог себе позволить. Сейчас главное — войти в Рязань, сесть в детинце, а там уж он пошлет за двоюродной сестрой, выведет ее к вече. Пусть послушают рязанцы, кто у них в князьях полгода ходил, да ужаснутся, разбегаясь по церквям, отмаливать грехи.
Полоумную старуху Неонилу Ингварь отослал, а больше пакостить в Пронске некому. Да и Юрий был оставлен при граде, присматривать за бедовой молоденькой теткой. Сын справится, пора уж и самостоятельным быть, учиться повелевать, сговариваться, хитрить, проскальзывать, где надо, а потом уж осваивать науку упираться насмерть, коли придет черед. И «насмерть» для старшего любимца пока не наступило, не готов Ингварь рисковать старшим наследником. Это их с Глебом битва, кто кого, остальное потом.
А вот детину верстовую, то ли бортника, то ли дружинника — а уж несущему себя, ну чистый князь, не меньше — Ингварь прихватил с собой, звериным нюхом чуя, что «родственничек» этот лапотный может спутать расставленные хитроумно сети. Пусть на виду побудет и помнит, в чьих руках судьба его жены. А еще не только этот горе-муж, но даже ближние воеводы не ведали, что Марфы нет при дружине. В окружении вороножских челядинок из хоромов Пронска вывели да посадили в сани завернутую в убрус княжны фигуру в лисьей душегрее. И невдомек сторонним зевакам было, что согнувшаяся в молитвенной позе, всю дорогу не поднимавшая головы набожная княжна — отрок, однолеток Юрия. Забавно было видеть, как бортник на привалах беспрестанно кидал на этого ряженного печальные взгляды. В этом проявлялось не только благоразумие Ингваря, но и мстительное злорадство за летний отказ лесного отшельника вступить в княжью дружину и за излишнюю гордыню, не положенную лапотникам-смердам.
«Правда на моей стороне, с сим победу добуду, в остальном покаюсь, отмолю. Я шкурой крепко рискую и другие пусть терпят», — стучало у князя в висках.
— Ока, Ока!!! — зашумели из дозорного отряда.
Князь едва заметно передернул плечами и пошевелил затекшими от напряжения пальцами.
— Ока, — хоть и так уж все слышали, доверительно сообщил Ингварю воевода Жирослав.
— Вот и славно, — с видимой беззаботностью проговорил князь.
— Солнце к закату поворотило, ночлег искать будем, светлейший, али к Рязани в ночи подступимся? Она уж вон, рукой подать.
— Я не вор, чтоб в ночи красться, — раздраженно бросил Ингварь, — свое иду забирать. Поутру выступим, ночлег ищите.
Кони ступили на широкую Оку, от ощущения раздвинувшихся берегов невольно переходя в галоп.
— Куда понесли, дурные?! — прикрикнул вороножский воевода Сбыслав, ехавший по десное плечо от князя. — Гляди, светлейший, какова гора, вот и ночлег готовый. Коли встанем там, так и не подступиться.
На высоком берегу возвышался большой крутой холм с плоской вершиной, словно неведомый нож взял, да и срезал макушку. Глубокие овраги ограждали природную крепость по бокам, делая ее на вид неприступной.
— Ладное место, да как туда забраться? — одобрил князь.
— Так обойти, должно, можно, — напряг очи Сбыслав.
— Не надобно того творить, — покачал головой пронский воевода, — недоброе место. Дурное. Да и до Рязани уж больно близко, приметят. Лучше поворотить к лесу и там скрытно заночевать, чуть подалее, в овраге.
— С чего это недоброе? — с любопытством принялся разглядывать возвышенность князь. — Чего ж в нем дурного?
— Вот-вот, — поддакнул Сбыслав, — твердыня, дозор позади небольшой поставил и ночуй вволю.
— Капище там с идолищами раньше стояло, игрища были, требы поганым божкам творили, недобро, — пронский воевода перекрестился. — Народ чурается. Так и нам надобно мимо проезжать.
Сбыслав не стал возражать, дожидаясь решения князя.
— Попа пронского с собой везем, пусть освятит. Чай, молитва-то сильней ведовства. Там заночуем, удобней ночлега не найдем.
Жирослав со скорбным видом смолчал. Последнее слово за князем, ничего не поделаешь. Дружина послушно поворотила огибать холм.
Ничего особенного на плоской горе не было, только заснеженное девственное поле, без признаков жизни. Ни человеческая нога, ни звериная лапа не нарушили сияющего на морозе покрова. Какие уж тут идолища, пустынное место, каких великое множество, а все ж какая-то необъяснимая тревога накатывала, может, от пустоты?
— До темна костры не разводить, — отдавали приказы воеводы, — а как стемнеет, щитами да телегами пламя прикрывать.
