Что ежели не удастся вырваться из этого кольца княжьей усобицы? Ежели Марфе с Миронегом уж не вернуться назад к Червленому яру? Не нужны Марфе ни уютные подушки, ни трапезный стол с ароматными пирожками, она и сама научится их печь, уж не хуже княжьей стряпухи. Ей нужен только муж, отец ее дитя, а то, что понесла, неискушенная в таких делах Марфа все ж была уверена, и от того становилось и страшно, и радостно одновременно. Она нацарапала об том записочку на бересте, но передать Миронегу все никак не удавалось. В Вороноже Ингварь приставил к сестрице в услужение двух крепких баб-челядинок, но Марфа понимала, что для этих суровых молчуний она скорее пленница, нежели хозяйка. Одиночество душило.

Первыми показались костровые башни Пронска, город возвышался на крутом холме, прикрываясь темным срубом городни. От града по равнине разливался тревожный звон колоколов и била, это означало, что дозорные уже приметили большое войско и приготовились к обороне. Пронская дружина справная, хоробрая, еще не известно кто кого переборет. Ингварь подсобрал по Дону и Вороножу кого только мог, и старых, и малых, а все ж ему ли с пронскими тягаться. Оставалось только как можно быстрее подступиться к стенам, поэтому вороножская дружина, не теряя времени, сразу устремилась к валу, занимая позиции у оборонных надолбов.

— Эй, князь Ингварь Игоревич с братцем своим Константином беседовать желает! — зашумели гриди.

— Князь велит спросить, за чем его братец незваным пожаловал? — отозвались с заборола.

— Сестрицу Марфу к дому привез, — крикнули снизу.

Последовала заминка. Наверху началась какая-то суета, наконец, появился чернобородый воевода.

— Марфа Володимерьна упокоилась с миром и в Успении погребена, про то нам всем здесь ведомо, а вашему князю следует к старцам в обитель Спасскую отправляться, дабы молитвами разум вернули.

Сверху полетел нервный смех. Ингварь с каменным выражением лица подал знак, и на вал, подставляясь под стрелы, выехал онузский воевода Сбыслав.

— Себе разум верни, Жирослав, — рявкнул онузский воевода, — видал ли ты княжну Пронскую при жизни?

— Как не видывать, на глазах голубка наша росла, — чернобородый воин перекрестился.

— Так глянь на нашу.

Настал черед Марфе подниматься на вал, она видела краем глаза, как вцепились в руки Миронегу четверо воинов. Он боится за нее, боится, что шальная стрела пронзит его пташку. «Все ладно будет», — улыбнулась она ему краями губ и полезла наверх, поддерживаемая княжьими гридями.

На валу дул резкий полуночный ветер, он скинул с головы убрус.

— Здрав будь, Жирослав Мякинич! — громко крикнула Марфа, срывая голос.

И тут в воздухе запела стрела, опытный гридь повалил княжну на землю, острое лезвие пролетело мимо. Вороножцы спрятались за массивными щитами.

— Что ж вы по девке-то, дурни, стреляете?! — с укором кинул Сбыслав.

— Кто стрелял?! Прибью?! — полетело над заборолом. — Я сейчас сам спущусь, — гаркнул Жирослав.

Ворота тяжело растворились, и чернобородый воевода пешим в одиночестве вышел из града. Он неспешно прошел через деревянный мосток, озираясь. Ингварь так же без охраны двинулся к нему навстречу, расположить самого уважаемого мужа града — теперь было важнейшей задачей.

— Здрав будь, Ингварь Игоревич, — поклонился воевода, — вели позвать ту, что сейчас на валу стояла, — пряча волнение, проговорил Жирослав.

— Был ли ты на похоронах княжны? — спросил Ингварь.

— Был. Долго найти не могли, сильно поменялась, — кашлянул воевода. — Ту приведите.

— Как думаешь, от чего сейчас княжну люди Константина убить хотели?

— Должно самозванку приговорить удумали, — неуверенно произнес Жирослав.

— Так не лучше ли лгунью в град затащить, чтоб при всех разоблачить, чего ж так сразу-то?

— Разберусь.

Ингварь махнул и Марфа, оправив убрус, подошла, становясь у шуего плеча князя. Она смело взглянула в лицо воеводы.

— Признаешь ли меня?

— Марфа Володимерьна? — пробормотал Жирослав. — А кого ж мы тогда схоронили?

— Челядинку мою, Усладу. Она меня от стрелы заслонила, что братец мой… Глеб пустил.

Жирослав побледнел.

— Да так ли это? — он скосил очи на князя, мол, не заставили ли тебя из страха такое-то дурное плести.

— Нешто об таком можно лгать? — Марфа перекрестилась и, достав нательный крест, поцеловала его.

— А Изяслава? — уже зная ответ, проговорил воевода.

— И его убили, и поганых навели, чтоб братьев проредить, больно много в рязанской земле князей развелось, — за Марфу ответил Ингварь с горькой усмешкой. — И ты, воевода почтенный, окаянному служишь.

— Да так ли это? — потер шею Жирослав. — Уж больно страшный навет.

— Так давай у твоего князя Константина то и спросим — навет али не навет, — прищурил очи Ингварь.

— Не гневайся, светлая княжна, благодарственный молебен закажу, что ты жива да здорова, — Жирослав раскрытую ладонь приложил к груди, — но надобно мне сначала все ж и князя Константина порасспросить.

— Порасспроси, мы не торопимся, — за Марфу снова ответил Ингварь.

Жирослав ушел в град. Ингварь стоял нахмуренным, сейчас все должно решиться.

— Ее же убить могли! — отталкивая воев, подлетел к нему и Марфе Миронег. — Ты ж, светлейший, обещал, что волос с ее головы не упадет!

— Место свое не забывай, бортник, — огрызнулся Ингварь. — Видишь — жива живехонька стоит. Прочь ступай!

— Не смей так с моим мужем речи вести! — вдруг, сбрасывая смирение, повысила голос Марфа. — Я против рода сейчас иду, и терять мне уж нечего, изволь, братец, благодарным быть людям, что ради твоего стола все потеряли.

— Ступай, — уже мягче, все ж отослал прочь Миронега Ингварь.

Муж с женой встретились очами, впервые за столько седмиц. И снег чаще повалил, словно саваном покрывая их судьбы.

Долго ждать не пришлось.

— Князь сбежал! Константин сбежал! –зашумели на стене.

— Сбежал, сбежал, сквозь закатные ворота утек, к Чернигову подался, — из уст в уста быстро распространялись слухи.

Как не глуп был молодший брат, а все ж скудного умишки хватило не ввязываться в заранее проигранный спор, а дать деру. Восставшая из пепла сестрица — больно грозная для душегуба примета.

Вороножской дружине пронские ворота распахнулись настежь. Марфа, в натянутой на нее очевидно по настоянию Миронега кольчуге, въехала в родной град. Люди повалили на улицы, разглядывая воскресшую княжну. Кто-то испуганно крестился, отступая, кто-то, признав, радостно махал руками.

— Голубка наша, живая!!! — неслось со всех сторон.

Марфа кланялась, благословляла горожан в ответ. Гул чудных новостей плыл над Пронском, не хуже колокольного звона.

С плохо скрываемым волнением княжна ступила на порог родного терема. Как все знакомо, и чужое одновременно. Дворня плакала и кидалась целовать руки.

— Марфуша! — маленькая круглая тетка Неонила сгребла Марфу пухлыми ручками. — Марфуша, вернулась!!! А уж мы-то сколько горьких слез пролили, уж и не чаяли снова увидеть.

— И я уж не чала вас повидать, — сухими губами проговорила Марфа.

В большом каменном соборе было студено, на стенах тонким слоем лежала изморозь. Марфа подошла к гробнице Изяслава, потрогала белый камень. Хоть в этом не поскупился Константин, достойное погребение велел сотворить.

— А где же невестка моя, княжичи где? — обернулась Марфа к Неониле.

— Отъехали к Стародубу, как Костенька заявился, так они и съехали. И никто-то их не гнал, с чего вдруг Елена так-то удумала, и не ведаю.

Вдовая тетка Неонила давно уж жила при племянниках в Пронске, нянчила всех деток, включая и саму Марфу. Для нее кем бы не оказался Константин, он все равно останется Костенькой, ничего с этим не поделать.

Марфа подошла к собственной гробнице, зажгла свечу пристраивая ее у изголовья, перекрестилась, кланяясь своей спасительнице.