— Плохо тебе у меня, — вздохнул Миронег.

— Хорошо, хорошо мне здесь, — быстро стала смахивать слезы девчонка. — Это я так, вспомнилось. Благодарствую. Страшно подумать, чтобы было, коли б не ты. Отнесу в избу, чтоб не намокло, дождь собирается.

«Э-эх, домой она хочет, глупая пташка», — вздохнул Миронег и побрел рубить дрова.

Осень наступала неотвратимо, отвоевывая у лета поляну за поляной, толстой кистью расцвечивая пучки золотых и красных листьев, холодным дыханием остужая реку и развешивая легкий иней на жухлую траву.

Забот в лесной усадьбе прибавилось: Миронег убрал в омшаник борти, нарубил дров на долгую зиму, Услада сложила их в аккуратные поленницы. Вместе они плавали на другой берег к степным оврагам за шиповником, ходили в чащу по орехи. Миронег учил девчонку хитростям добытчика — нашел куст лещины, ищи мышиную нору и копай; мышь запасы уже сделала, в норе и три, и четыре горсти орехов можно собрать; но все не бери, не жадничай, оставь серой труженице часть. А еще Миронег ходил к заводи бить жирных уток, Услада с ним не просилась, жалела птиц, и ощипывала тушки с явной неохотой. Вредный охотник упрямо раскладывал перед ней добычу, приучая, но долго выдерживать мытарств неумехи с перьями не мог, вырывал утку и дощипывал сам.

Со стряпней Услада уже сама справлялась неплохо, и даже тесто не так рьяно липло к рукам. После круговерти дня, приятно было присесть рядком вкруг котла, поболтать о том о сем, обменяться улыбками. Как-то Миронег стал привыкать к этим посиделкам, ждать их с нетерпением и одновременно ругать себя, за это легкомысленное ожидание. «Нельзя к ней привыкать, ни к чему».

Ночи уже были холодными, сырыми, часто срывался дождь, но Миронег упорно уходил ночевать на сеновал, заворачиваясь по самые уши в меховое одеяло. Усладе объяснял, что привык так спать до первого снега, в клети, мол, парко ему. Отчего не хотел ночевать в избе на самом деле, ведь был же скромный полог, отделявший лавку Услады? А зачем создавать лишний соблазн, и так голова разными глупостями сама забивается, особенно когда птаха нежной ручкой косу, упавшую на высокую грудь, откидывает, открывая линию шеи, а еще эти карие очи с поволокой пушистых ресниц, а как обидится, губки надувает, да хочется их наощупь попробовать, зацеловать... «Совсем невмоготу станет, в бане буду на ночь растапливать. И там ночевать можно, — ворчал про себя Миронег. — Это ж только до весны, а там пусть выбирает — в Воронож или замуж… не за меня. И все пойдет по-старому, забудется, суеты меньше станет, а то распушился как тетерев на току, самому срамно».

Про дом Услада больше не вспоминала, была на вид бодрой и веселой, часто крутилась у кадки с водой, расчесывая гребнем волосы и любуясь на свое отражение, иногда тихонько напевала что-то себе под нос, но на все просьбы Миронега спеть погромче, тут же замолкала и старалась отвлечь его внимание какими-то вопросами. Отчего-то не хотелось ей петь для кого-то еще. Миронег обижался, но вида не показывал: «Ну, не хочет, так не хочет, обойдусь».

В солнечный безветренный денек шорох чужих ног от реки Миронег услышал сразу, махнул Усладе спрятаться в избе, невольно подтянул к себе топор. Шли по обговоренной с вервью тропинке, стало быть, свои, но все ж лучше изготовиться.

Из-за кустов, тяжело опираясь на посох, вышла грузная фигура в серой свите и войлочном клобуке. Старик пригладил всклокоченную бороду и широким еще твердым шагом побрел к усадьбе. Ясно было, что посох в его руках скорее для солидности, нежели необходимость. Миронег легко признал гостя и невольно скривился: «Этому-то что от меня надобно? Давненько не виделись».

Раньше Борята, муж Нежки, никогда не позволял себе нисходить до наглого бортника, всякий раз в верви важно проходя мимо, словно Миронега не было вовсе. А вот его братаничи пытались подловить полюбовника дядькиной жены да поучить уму разуму, чтоб не позорил седин почтенного мужа. Смерды против дружинного воя, пусть и бывшего, — смех да и только. Мирошка раскидывал их, даже не сбивая дыхание.

И вот старец сам пожаловал. А, может, и не сам? Миронег всмотрелся в гущу кустарника, но ничего не приметил.

— Здрав будь, Миронег Корчич, — бодренько пробасил Борята. — Не захворал ли тут?

— Бог милостив, — прищурил очи Миронег, выжидая.

— День сегодня жаркий, словно лето оборотилось, — издалека начал гость. — Взвару не нальешь, али кваску?

Борята самовольно плюхнулся на колоду и облокотился на сколоченный Миронегом для вечерних посиделок стол. Хозяин сходил под навес и принес крынку с квасом и чарку, выставил перед гостем. Тот неспешно принялся пить, словно затягивая время. «Чего ему нужно?»

— Чего ж в вервь нос не кажешь? Одичаешь здесь скоро, — вытер Борята усы. — Добрый квасок.

— Дел много, недосуг, — усмехнулся Миронег, тоже присаживаясь на вторую колоду.

— А жена моя загрустила, тоскует, горемычная, — кинул в воздух Борята.

«А, выпытывать пришел, не бегает ли сюда его женушка», — догадался Миронег.

— Неждана — баба почтенная, из добродетелей сотканная, а то все сплетни злые. Языки у кое-кого уж больно длинные.

— Нечего мне про ее добродетели тут петь, — скривился Борята. — Не об том я хочу с тобой толковать.

— А об чем? — поднял бровь Миронег, незваный гость начал его утомлять.

— Послушай, Мироша, отчего ты от Нежки отступился? — мягким упрашивающим голосом обратился старик. — Рассорились, что ли, али приревновал к кому? Так все ж пустое.

— Не надобно мне твоей жены, иди с миром, — раздраженно бросил Миронег.

— В том-то и дело, — тяжело вздохнул Борята. — Ведь все ж хорошо было. Чего ж тебе, дурню, надобно? Жили с ней душа в душу, а для тела ты был. Сбегает с тобой на сеновал, и потом ласковая ходит, виноватая, пироги печет, избу метет, привечает, много ли мне, старому, надобно. А теперь, э-эх, — старик в сердцах махнул рукой.

— А теперь пол не метет? — хмыкнул Миронег.

— Да при чем здесь пол?! — взорвался Борята. — Нежка раскисла, а тут этот Кряжка за ней увиваться стал, так и вертится у забора, охальник. И она приободрилась, хвостом пред ним вертит.

Вот не вспоминал Миронег про Нежку уж пару седмиц, а тут какая-то ревность все ж взыграла, неприятно стало, что твое место так быстро другой занял, больно по мужскому самолюбию бьет.

— Тебе-то какая разница, пред кем она там хвостом метет? — поднялся хозяин из-за стола, показывая, что разговор окончен.

— Да в том то и дело, — поднялся за ним и гость, — что Кряжке в дом хозяйка нужна, уведет он ее, а я один, горемычный, на старости лет останусь. Оно, конечно, братаничи есть, невестки доглядят. Только не надобно мне того, Неждана мне моя надобна. Мироша, вернись, — неожиданно схватил Борята Миронега за рукав, — вернись. Что этот Кряжка против тебя, заживем как раньше, да всем хорошо будет.

Вот так поворот! Уж чего-чего, а этого Миронег не ожидал. «А, может, и вправду наведаться к зазнобе, Кряжке заодно навалять, ну и на птаху не такими голодными глазами смотреть стану, отпустит».

— Соглашайся, уважь, — продолжал уговаривать Борята, скорчив жалостливое лицо.

— Не уважит он, — прозвенел женский голос.

Со стуком распахнулась дверь избы.

Миронег одновременно с гостем повернулись. Перед ними с гордым видом стояла Услада, а на голове у нее красовался бабий повой.

— Не уважит, — уже не так уверенно, слегка волнуясь от пристального взгляда Миронега, проговорила Услада. — У него уж своя баба есть.

«Что она творит?! Зачем вышла? Теперь все узнают. Глупая птаха! Глупая и… ревнивая?» По телу побежало ненужное волнение.

— В избу ступай, — рявкнул на самозваную жену Миронег.

Она зарделась, почтенно поклонилась и послушно скрылась обратно, притворяя за собой дверь.

— Это кто ж такая? — округлил глаза Борята.

— Жена моя.

А что еще надо было сказать Миронегу, коли его к стене приперли?