-- Здесь совершенно иное положение, -- заговорил Евгений Алексеевич и очень осторожно и мягко разъяснил, чем разнилось положение Софьи Ильиничны от положения адвоката Склабонского.

-- Погодите, голубчик, я вам выхлопочу разрешение повесить вывеску. Что за варварство! Жаль, что я раньше не знала: у меня было недавно два случая, где я могла бы вас рекомендовать. Как только увижу Волчанского, -- я не отстану, пока не вырву разрешения вам повесить вывеску. Он сам человек университетский...

-- Благодарю вас... Едва ли это удастся, -- сказала Софья Ильинична.

-- Мне? Не удастся? Если я возьмусь за это дело, -- будьте спокойны. Пойдемте, господа, в столовую, будем пить чай!..

-- Благодарю вас, я не могу: мне надо спешить на урок.

-- Пустяки! Когда у вас урок?

-- В восемь.

-- А теперь нет восьми. Идемте. Какой у вас урок?

-- Подготовляю в гимназию.

-- Сколько вам платят?

-- 8 рублей.

-- В месяц?

-- Да.

-- Возмутительно. Ну, что бы сказать мне раньше? -- с укоризною обратилась Елена Михайловна к Евгению Алексеевичу. -- Картошкины платят своему семинаристу 30 рублей. Погодите, голубчик, мы все устроим. Сюда! Садитесь! Катя! Подайте варенья...

-- Я подала, барыня.

-- Другого. Какое у нас есть? Господа, какое вы любите?

-- Все равно, -- сказала Софья Ильинична.

-- Я не любитель варений, -- сказал Евгений Алексеевич.

-- Подайте абрикос!

Елена Михайловна старалась быть как можно любезнее с Софьею Ильиничною, потому что ее беспокоил сделанный давеча, в разговоре о Золя, промах. Надо как-нибудь смягчить, сгладить невольно причиненную гостье обиду... Евгений Алексеевич предупредил Елену Михайловну быть осторожнее в этом смысле, а она, как на зло, сразу же и выпалила: "жидов"... Этакая досада!

Когда гости выпили по стакану чая, Елена Михайловна попросила Софью Ильиничну к себе в будуар, чтобы сказать два-три слова по делу. -- Садитесь! Вот сюда, рядом, -- предложила Елена Михайловна, удобно усаживаясь на оттоманку.

-- Видите ли, в чем дело... Одной даме придется делать операцию -- тихо заговорила Елена Михайловна, внимательно рассматривая свои ноготки на пальцах, -- конечно, все сделает доктор... Это до вас не касается... Но потом... потом надо будет поухаживать, вообще присмотреть... Дама эта имеет средства, так что ее не стеснит оценка труда вполне добросовестная. Вообще на этот счет можете быть совершенно спокойны...

-- Я не беспокоюсь...

-- А покамест я могу дать вам этот... массаж. Одна нервная девушка... у нее судороги и еще что-то там... Ее лечат водой и велели еще употреблять массаж... А затем, вы незнакомы с мадам Картошкиной?

Софья Ильинична слегка улыбалась: самый вопрос об этом знакомстве показался ей курьезным.

-- У ней ревматизм в ноге. Она поедет на лиман, но до тех пор будет тоже пользоваться массажем. Я вам дам свою карточку и вы сходите... Хорошо?

-- Пожалуй, могу сходить.

-- Вот и все. Так я уж буду уверена, что вы не откажите той даме? Надо записать ваш адрес. Наверное можно на вас рассчитывать?

-- У меня так много свободного времени...

-- А вывеску мы с вами скоро повесим, я уверена, что выхлопочем.

-- По душам говорили? -- встретил их Евгений Алексеевич.

-- Да. А вам завидно? -- с хитрой улыбочкой ответила Елена Михайловна.

-- На чем же порешили?

-- Это секрет.

Гости простились и вышли.

-- Правда: она симпатичная? -- спросил Евгений Алексеевич.

-- Ничего. Дама, как дама...

-- Именно не "как дама". Вы, значит, не видали настоящих дам... Вот увидите Картошкину, -- та настоящая дама, живого места нет! Да что вы так бежите? За вами не поспеешь.

-- Я опоздала, уже девятый час...

-- В таком случае возьмем извозчика.

-- Вот еще нежности!

-- Ничего. По случаю предстоящей практики можно. Извозчик!

Легкие санки, скрипя полозьями, подкатились к самой панели, и, раскатившись, ударились о столбушку.

-- Прошу! -- сказал Евгений Алексеевич.

Они уселись. Извозчик прикрыл им ноги пологом, и санки покатились вдоль оживленной блиставшей огнями улицы...

XIII.

Мрачные и грязные номера для гг. приезжающих, несмотря на то, что за желтыми с обвалившейся штукатуркою стенами их все уже проснулось, умылось, оделось и принялось за обыденную повседневную работу, -- оставались сонными, вялыми, безжизненными. Длинные полутемные коридоры, грязные лестницы с расшатанными перилами и веревочными половиками, треснувшее сверху донизу трюмо, часы с кукушкой и торчавшие кое-где по стенам жестяные лампы с полуопущенными желтоватыми огоньками, -- все это, пропитанное пылью и подернутое плесенью, как-то тоскливо выглядело, прячась в таинственном полумраке. Все здесь спало, начиная с коридорного Ваньки, в замысловатой позе валявшегося на старомодном диване с потертою клеенкою, до жирного серого кота включительно, который безмятежно дремал на столике, пред разбитым зеркалом.

Вчера на черной доске, предназначенной для записи гг. приезжающих, появилась фамилия новой жертвы этого сонного царства -- Промотов. Очевидно, такие случаи выпадали довольно редко: Ванька с большим наслаждением вычерчивал на доске фамилию... Новый господин приезжающий с барыней заняли номер, соседний с комнатою Евгения Алексеевича, но Ванька начертил фамилию такими крупными буквами, что если бы кто-нибудь пожелал отыскать приезжего, руководствуясь только указанием черной доски, то ему пришлось бы искать его приблизительно между третьим и седьмым.

Приезжие прибыли часов в десять вечера, заперлись в номере и стихли. Они даже не требовали самовара.

-- Устамши с дороги... Поди, завтра до обеда продрыхнут! -- с удовольствием говорил Ванька, не любивший лишних хлопот и раннего вставания... И Ванька спал, храпел в позе внезапно убитого человека. Евгений Алексеевич вернулся очень поздно и тоже не тревожил Ваньки, но пришел вахмистр, громаднейший человек с усами, Стратонов, и потревожил Ваньку. Растолкав и подняв Ваньку с дивана, Стратонов отвел его в угол, к окну, и стал тихо и таинственно расспрашивать о поведении господина в 5.

-- Ничего себе, не скандалит, -- позевывая во весь рот, аттестовал Ванька приезжего.

-- Чем занимается?

-- Кто его знает... Никак спит...

-- Кто-нибудь приходил?

-- Незаметно что-то... Покуда кроме вас никого, кажись, не было.

-- Гм... все-таки, того... понаблюди...

-- Ладно, -- сладко потягиваясь, ответил Ванька.

Стратонов стукнул шпорами и вышел, а Ванька брякнулся, как колода, на диван и через пять минут снова храпел... Надо сказать, что Ванька обладал феноменальною способностью спать. В немногие часы бодрствования он казался ненормальным: тупые посоловелые глаза, выражение недоумения во взоре, вялость в движениях и притягательная сила дивана весьма наглядно свидетельствовали о том, что сон для Ваньки -- то же, что вода -- для рыбы...

Когда висевшие в коридоре часы прокуковали девять, дверь из номера пятого приоткрылась.

-- Человек! -- крикнул приезжий. Мягкий баритон его гулко пронесся по пустынным коридорам.

Ванька сквозь сладкую дрему слышал окрик, но не поднялся с дивана, а только слегка приоткрыл глаза и шевельнул одной ногою. Ванька поднимался с дивана обыкновенно после трех-четырех окриков, когда в голосе звавшего ясно слышались уже раздражение и угроза. Но так как в этом окрике ни того, ни другого не было, то Ванька продолжал спать, с каждым окриком лишь полуоткрывая глаза и дрыгая ногою. И, вероятно, он вовсе не встал бы, если буфетчик, спустившись на площадку, где стоял диван с Ванькой, не ткнул бы последнего в бок и не сказал:

-- Сдох ты, что ли?..

Тогда Ванька моментально, словно от электрического удара, приподнялся на диване, почесался и, не говоря ни слова, побежал вверх по лестнице.