Не было еще десяти часов утра, как к воротам, грациозно перебирая ногами, подкатила пара вороных. Из удобных и легких саней, ловко откинув отороченный медвежьей шкурою полог, выскочил высокий господин в николаевской шинели и бобровой шапке и, войдя во двор, стал смотреть по сторонам на домики и лачужки, видимо, кого-то отыскивая...
-- Скажите, пожалуйста, где тут найти господина Крюкова? -- спросил он приятным баритоном шедшую к помойной яме с лоханью в руках простоволосую бабу, с засученными до локтей рукавами.
Баба сперва вылила помои, а потом уже посмотрела на господина и сказала:
-- Кого вам?
-- Крюкова.
-- Что-то не слыхать здесь этакого... Да он кто такой? Чем занимается?
-- В газете служит...
-- A-а!.. Это вон тут, должно быть, налево!.. Туда газету приносят... Поджарый такой, в платке ходит?
-- Да, да.
-- Ну, там! вон крыльцо отворено!..
-- Сюда, сюда, батюшка! -- закричала, выскочив на крыльцо, хозяйка Крюкова, увидавшая доктора через окошко.
Доктор последовал за хозяйкой. Дверь была так узка, что пришлось пройти бочком, с опасностью зацепиться за что-нибудь шинелью и изорвать ее. В передней было только одно окно, выходящее к брандмауэру соседнего дома, поэтому здесь было темновато; проникавший чрез это окно свет имел какой-то желтоватый печальный оттенок, при том еще здесь пахло жареным луком, постным маслом и еще чем-то, неприятно-режущим непривычное к такой обстановке обоняние. Доктор потянул носом и, поморщившись, сбросил на руки кухарки свою шинель.
-- Где больной?..
-- Сюда пожалуйте!.. Вторые сутки лежит, батюшка... Вот в коридорчик, а там дверь направо! -- поясняла хозяйка, идя за доктором. Доктор согнулся, чтобы не стукнуться головою, и осторожно, с боязнью в чем-нибудь тут еще испачкаться, прошел по полутемному коридору к двери направо.
-- Ну-с, что тут с тобой случилось? -- приятной октавой произнес доктор, растворяя эту дверь.
Доктор подошел к постели, взял за плечо Крюкова и потряс.
-- Дмитрий? А, Дмитрий? Слышишь?
Крюков раскрыл глаза, долго неподвижно смотрел на стоявшего над ним человека, а потом слабо улыбнулся больной, детскою улыбкой и снова смежил веки...
-- Плохо, брат!.. Давно свалился?.. -- спросил доктор, не обертываясь к хозяйке, стоявшей молча у порога.
Та рассказала все подробно, как постоялец плакал, как он был найден ею на полу, как она послала Володю за доктором...
Стянув выше, к локтям, рукава серенькой визитки и обшлага рубашки, доктор начал возиться около больного. Расстегнул на его груди жилет и рубаху, слушал грудь, мял живот, поднимал пальцем веко глаза, по золотым часам следил за пульсом...
-- Плохо, Дмитрий Павлович! Плохо-с! Дайте, пожалуйста, воды!
-- Вам холодной? Может быть, ледку нужно?
-- Нет, руки только помыть...
-- Ах, так пожалуйте вот сюда, к рукомойнику!.. Я вам сейчас мыльце принесу...
Хозяйка принесла для доктора душистое мыло, которым умывала только свое лицо и никому не давала, прятала. Доктор, не спуская поднятых рукавов, подошел к рукомойнику и постучал там его железным стержнем без шишечки. Хозяйка подала ему чистое, аккуратно сложенное полотенце.
-- Гм... да... Плохо... Будьте добры, прикажите моему кучеру въехать на двор, к крыльцу, и прийти сюда... Я возьму больного с собой.
-- А как же, батюшка, с комнатой? За ними ведь деньжонки остались!.. -- ответила хозяйка.
-- Комната... гм...
Доктор обвел взором комнату, поморщился и сказал:
-- Вы не беспокойтесь!.. Пусть комната остается пока за ним. Сколько там надо будет, я заплачу.
-- С удовольствием... Я для Дмитрия Павлыча с удовольствием... Хороший человек, смирный... С удовольствием!
Пришел кучер Павел, бравый, здоровый, с окладистой бородою, в синей поддевке, с широким кушаком, поднятым много выше талии, и с серьгой в одном ухе.
-- Чем же мы его оденем? Где его шуба? -- проговорил доктор, рассеянно блуждая взором по комнате.
-- У них ведь нет шубы, батюшка!.. У них пальто... -- заметила хозяйка, видя, что доктор ищет глазами несуществующую шубу.
-- Пальто? гм... Ну, где это пальто, по крайней мере?..
-- Пальто на них!.. Как свалились в пальто, так и не раздевались... Плед еще у них есть! Вот плед!
-- Плохо-с.
-- Пологом, барин, закроем... Полог на меху, что твоя шуба! -- посоветовал кучер.
-- Совершенно верно... Ну, проворней! Застегни на нем пальто, обверни сверху пледом и неси в сани, -- приказал доктор кучеру.
Павел начал укупоривать постояльца.
-- Эка беда какая! И пуговиц-то мало, -- шептал он с искренним сожалением. Потом развернул плед и начал завертывать в него больного. Голова Крюкова послушно болталась под руками сильного и энергичного Павла, и всё это вялое тело как-то безжизненно переваливалось и мирилось со всяким положением своих частей.
-- Словно мертвый, право! -- рассуждал с собой Павел.
В этот момент в передней поднялся страшный крик и шум. Визжала хозяйка, визжала кухарка, и оглушительно гремел бас, хриплый и страшный. Володя альтом кричал, и лаяла старая комнатная собачонка.
-- Господин доктор! -- жалобно заговорила хозяйка, появившись в дверях комнаты. -- Пришел этот... пьяница и ломится, требует пустить его к Дмитрию Павлычу... Я говорю ему, что нельзя, что Дмитрий Павлыч болен, а он лезет... Ничего не можем сделать!
-- Какой пьяница?..
-- Я, я, я -- пьяница! -- хрипло пробасил голос, и за хозяйкой встало лицо Воронина, в шапке, с папиросой, с нагло смеющимися глазами...
-- Что вам, господин Воронин, угодно? -- с сердцем спросил доктор,
-- Нет, ты мне скажи, господин Порецкий, что тебе здесь нужно? -- ответил дерзкий голос. -- Я знаю, что мне нужно, а вот ты не знаешь!
-- Ну-с, пожалуйста -- вон! Сейчас не место и не время разговаривать с вами! Выйдите вон!.. Павел!
-- Да я с такими прохвостами и не желаю разговаривать... Я пришел к другу-человеку... Митя! Друг мой, брат мой! -- заорал Воронин, потрясая комнату своим мощным голосом.
-- Павел! Убери! -- сказал доктор.
Павел оставил больного.
-- Уходи! Ну... С Богом! -- спокойно заговорил он, наступая на Воронина.
-- Молчать, холуй! -- закричал Воронин.
Последовала возня, борьба с криками, руганью, ударами.
-- Сходите за полицией! -- крикнул доктор.
-- Меня в полицию? Ах ты, передовой человек! Прохвост ты передовой.
Опять борьба, удары, визг хозяйки и лай комнатной собачки. Потом все стихло. Павел вернулся в комнату красный, вспотевший.
-- Силища в нем какая!.. Смотри, пожалуйста, пьяный, а чуть-чуть сладил... -- заговорил он, возвращаясь к прерванному делу.
Павел взял в охапку Крюкова и понес его из комнаты. Доктор следовал за ним и только бросал "осторожней! осторожней!" Долго укладывали больного в сани: очень трудно было поместить этот живой груз под пологом; голова и плечи остались непокрытыми, на сиденье.
-- Хорошо! Сам я как-нибудь... Прекрасно! Трогай! Только на ухабах поосторожней...
И удобные санки двинулись со двора и потом быстро покатились вдоль улицы, поскрипывая железными полозьями по снегу.
Доктор сидел в санках на отскочке, и одна нога его, в тяжелой высокой калоше, неудобно болталась в воздухе. Левой рукою он поддерживал голову Крюкова, лежавшую на сиденье санок и на ухабах толкавшую доктора в бедро.
Укладывая в сани Крюкова, доктор решил везти его к себе, но решение это было сделано сгоряча, и теперь, по пути к дому, доктор начинал уже колебаться... Чем ближе был дом, тем сильнее было колебание и раздумье.
Не удобнее ли и не лучше ли будет, даже и для самого Крюкова, лечь в больницу? Безусловно так. Варя в таком положении, когда всякое волнение, всякий пустяк, испуг и неожиданность могут иметь скверные последствия... И это будет так, да! С другой стороны, кто же будет сидеть у постели больного? Некому. Та же наемная сестра милосердия, что и в больнице. Затем, где его положить?
