Слава не заметил, как он побежал. Интересно, Быстров пожалеет его или не пожалеет? Как не пожалеть? Комсомольцев сейчас по всей волости человек десять, не больше. В такое время каждый из них дорог…

14

Быстров показывался то тут, то там, все его знали, и он всех знал. Появись у людей уверенность, что Советская власть больше не вернется, Быстрову было бы труднее скрываться, но Советская власть вернется — это все знали, и Быстрова везде пускали и прятали. Одни из уважения к нему самому, другие из уважения к должности, которую он занимал, а третьи что ж, третьи просто из-за страха перед Советской властью.

Но как бы там ни было, подвергаясь опасности быть пойманным и расстрелянным, Быстров по-прежнему чувствовал себя в волости хозяином. Всех коммунистов он объединил в отряд, их было немного, человек десять, но Быстров называл его своим боевым соединением. Отрядом Успенского волисполкома! И был это, конечно, довольно странный отряд: партизаны не партизаны, все местные жители, служащие исполкома, сельсоветчики. В общем военизированное соединение коммунистов, из которых в скором времени образуются уже более организованные отряды ЧОН, частей особого назначения.

Коммунисты из отряда, подобно Быстрову, скрывались у знакомых, у верных людей, прятались по избам, овинам и гумнам, а в теплые ночи по логам да перелескам. Но между всеми участниками отряда как бы протянулась невидимая цепочка: стоило Быстрову дать знак, как все появлялись в указанном месте без промедления.

Большого урона белым отряд не причинял, да и не мог причинить, но его мгновенные появления и исчезновения сеяли среди белых беспокойство и панику. Никто не чувствовал себя здесь уверенно.

Впрочем, отряд творил по временам суд и расправу, если кто-нибудь очень уж старательно пытался услужить белым или выдавал семьи красноармейцев и коммунистов. Естественно, Быстров был хорошо осведомлен о том, что и где происходит в его волости…

Сведения, добытые Славой, он переправлял скрывавшемуся под Малоархангельском Шабунину, а тот уже пересылал их в штаб тринадцатой армии. Но когда Слава сообщил о приказе, полученном командиром полка, и передал подробности разговоров, шедших в штабе, да еще сказал о карте, на которой был вычерчен маршрут, Быстров, будучи человеком военным, догадался о важности приказа и приказал Славке во что бы то ни стало выкрасть его из штаба.

Приказа в планшете не оказалось, командир полка был опытным и дисциплинированным офицером. Приказ, как это и должно было быть, находился в походном сейфе, но карта, личная карта командира, его оперативная карта, где он начертил маршрут следования полка, находилась, естественно, при нем…

Получив планшет, Быстров сразу же понял: карту следовало как нельзя быстрее переслать в штаб тринадцатой армии, пока что еще отступающей под натиском деникинцев. И Быстров принялся прикидывать, как быстрее и надежнее переслать карту, как вдруг ему донесли о решении, принятом обокраденным командиром…

На какое-то время забота о спасении Славы Ознобишина и его матери отодвинула на задний план все остальные дела.

Положение вещей ясно. Полк выступал — это стало очевидным — с вечера. Однако до того, как покинуть Успенское, решено казнить Веру Васильевну Ознобишину. На площади поставили виселицу. Быстров не сомневался, узнай об этом Славка, он добровольно бы явился к белым. Поэтому Введенскому строго-настрого было запрещено говорить о чем-либо мальчику. Но нельзя было допустить и гибели Веры Васильевны. Ее спасение Быстров считал первоочередной задачей успенских коммунистов.

Он передал по цепи команду, и перед рассветом на кладбище собрались восемь коммунистов. Что делать? Отбить?.. Слишком уж мало людей! Но ничего другого не оставалось…

Быстров приказал подготовить пулемет, оружие и, когда Веру Васильевну поведут на казнь, открыть по карателям стрельбу. На это он выделил пятерых человек, каждому нашел свое место. Отбить Веру Васильевну он взял на себя, выбрав в помощники лихого и бесшабашного военкома Еремеева и смелого, никогда не теряющегося работника исполкома Семина. Но тут вмешался Данилочкин, рассудительный, хозяйственный мужичок, заведующий земельным отделом.

— А если снять часового, открыть амбар да увезти ее поперек седла?

— Там такие болты…

— Ключами.

— Ключи у белых.

— Никогда не поверю, чтоб у Астахова не было вторых ключей.

— А что, — согласился Быстров. — Попробую, поговорю с Астаховым.

Так и решили. Быстров пойдет в дом. Один. Тоже требуется отчаянная смелость, но это уж его дело. Короче, Астахова он берет на себя. Остальным ждать. Зайцеву с лошадью быть за астаховским овином.

…Небо стало сереть, когда Степан Кузьмич взобрался со стороны Поповки на забор астаховского двора, поднялся на крышу лавки, перебрался к слуховому окну, влез на чердак и прошел через сени в кухню.

— Здравствуй, тетка, — позвал он кухарку Надежду.

Та не раз видела Быстрова, обомлела, даже присела на скамейку со страху.

— Позови хозяина, — приказал Быстров. — Да тихо, чтоб никто ничего. Скажи, с коровой что-нибудь. Смотри!

Сила Быстрова заключалась еще и в том, что он умел верить людям, а Надежда была из тех простых сметливых русских баб, у которых отчаянные мужики всегда вызывали восхищение.

Она прошла в кладовую, где ночевал Павел Федорович. Он не спал, все прислушивался к тому, что происходит в штабе.

— Дело к вам, зайдите…

Надежда зря не позовет. Павел Федорович пошел за ней, открыл дверь и обомлел не меньше своей работницы.

— Здравствуйте, — сказал Быстров. — Времени у меня мало. Видите? — он достал из кармана небольшой офицерский маузер. — Понимаете?

— Понимаю, — подтвердил Павел Федорович.

— Быстренько вторые ключи от амбара.

— У меня их нет. — Павел Федорович покачал головой. — Все ключи у меня забрали.

Быстров усмехнулся.

— Так я вам и поверил.

Павел Федорович колебался лишь несколько секунд.

— Сейчас.

Быстров поиграл маузером.

— Предупреждаю, если кто войдет вместо вас, стреляю, а если пристрелят меня, не позднее сегодняшнего вечера Еремеев отправит вас вслед за мной.

— Об этом можно не говорить, — пробормотал Павел Федорович, аккуратно прикрывая за собой дверь.

Последующие секунды, как потом признавался сам Быстров, показались ему часами. Но дверь приоткрылась, и… показался все тот же Павел Федорович.

— Вот… — Он положил на стол два ключа. — От обоих замков. Все?

— Все, — подтвердил Быстров. — Мне только одно удивительно, почему вы сами не выпустили жену своего брата?

— А я в чужие дела не мешаюсь, — возразил Павел Федорович. — Жена не моя, а хозяйство мое, я им рисковать не намерен.

Быстров насмешливо взглянул на Астахова.

— Эх вы.

— Пожалуйста, — сказал Павел Федорович. — Я вас не видал и ничего не давал.

— Не волнуйтесь, — усмехнулся Быстров. — Ключи я вам скоро верну.

Он прошел через сени, рискуя встретиться с кем-нибудь из солдат или офицеров, поднялся по лестнице на чердак и скрылся так же незаметно, как и появился. Не успел он дойти до церкви, как возле исполкома послышался шум. Быстров свернул и дворами добрался до сторожки: сомнений не было, белые выступали из Успенского.

Осторожно постучал к хромому Григорию, тот всегда начеку, Быстров с ним все время поддерживал связь, однако самого его увидеть в эту минуту Григорий не ожидал.

— Что происходит?

— Выступают.

— А это?

Быстров указал в сторону виселицы.

— Остается ихний ротмистр и сколько-то солдат, сделают свое дело и догонят.

— Ты жди нас…

И Быстров заторопился к церкви.

* * *

Коммунисты сидели за кустами в засаде.

— Выступают на Тулу, но палаческая команда остается. Подождем немного. А как пройдут Кукуевку, Семин и Еремеев поднимут стрельбу. Где-нибудь за исполкомом. Отвлекающую стрельбу. Понятно? В бой не вступать. Зайцеву ждать меня с Маруськой на огороде Астаховых. Остальным дождаться Зайцева и расходиться. А ежели белые начнут меня преследовать, то прикрывать…