Конечно, офицер, деникинец, враг мировой революции, но все-таки неплохой человек, не позволил убить даже Кудашкина.
— Пришло, Славик, время расстаться. Очень уж ты похож…
Не сказал на кого. Трогательно. А Славка хочет сделать Шишмареву подлость… Только очень трудно. Карта в планшете, а планшет на ремне через плечо.
— Ты пиши стихи, упражняйся, — говорит Шишмарев. — Может, и выйдет из тебя что-нибудь. Напишешь «Воспоминания о селе Успенском».
Неожиданно снимает планшет, отщелкивает кнопку, достает и разворачивает карту. Вся она исчерчена — и синим карандашом и красным.
— Вот оно… Успенское! Придется ли еще сюда попасть? А мои далеко, во Владимире. Неподалеку от Золотых ворот. Второй год не видел сына. Тоже хороший мальчик, — вздохнул. — Ничего не поделаешь, я солдат…
Вошел Ряжский, резко, как выстрел, хлопнул себя ладонью по ляжке.
— А у меня идея, Евгений Антонович! Возьмем парня с собой.
— То есть?
— Мало ли мальчишек у нас в войске? — Ряжский подмигивает Славке. — Поедешь?
— Поеду…
Поеду — и глядит на планшет!
Шишмарев опять вздыхает… Который раз!
— Нет, Михаил Гурьевич. Здесь у него дом, семья. А с нами — неизвестность…
— Поступит в Москве в кадетский корпус.
— Если придется… — Шишмарев проводит пальцем по красной черте. — Здесь у него мать. Вы знаете, что такое мать?
Поглощенный планшетом, Славка забыл о матери.
— Ох!
— Что?
— Наши небось поужинали!
— Ну, беги, беги!
Он совсем позабыл о матери. Совсем. Скоро решающий момент. Должен же он по крайней мере попрощаться?…
Мамы нет за стенкой. Нет ее и в кухне. Там действительно только что поужинали. Но есть он не хочет. Просто не может. Все его существо приковано к планшету. Мамы нет и в галерейке.
Она на крыльце. Сидит в темноте. Сжалась. Маленькая такая…
Слава бросается к ней, и его обдает волной неистребимой любви.
— Мамочка!
Мать молча подвигается, хотя на скамейке много места и справа и слева.
— Не сердись на меня…
— За что?
Молчание.
— Ты что-нибудь сделал?
Слава виновато улыбается.
— Нет… Я просто так.
Вера Васильевна тревожно придвигается к мальчику.
— Слава, что ты задумал?
— Ничего.
— Задумал…
Притягивает сына к себе… Боже мой, как она его любит!
— Ты хочешь уйти с этими…
Она ничего не слышала. Не могла слышать. Она никогда не слушает ничьих разговоров. «Подслушивать… до чего же это мерзко!» — говорит она. И ее — даже не было сейчас за стеной.
— Ты хочешь, чтобы тебя взяли, — повторяет Вера Васильевна… Материнская прозорливость! — Ты скоро уйдешь, я знаю. И от меня и от Пети. Но ведь это авантюристы…
— Никуда я не ухожу, — заверяет Слава. — Просто взгрустнулось…
Прижимается к матери. Какая же она маленькая! Такая маленькая и нежная…
Мамочка, прости меня! Но иначе я не могу. Я всегда буду тебя огорчать и тревожить, но иначе я не могу. Прости, если меня сегодня убьют. Прости, если убьют завтра. Прости за все то горе, которое я тебе причиню.
Надо идти!
— Пусти, пойду посижу там…
— Только не выдумывай глупостей!
— Нет, нет…
Зал выглядит торжественно. Две лампы-«молнии» горят ярким светом. Фикус растопырился, как на балу. Астров до сих пор не ушел, сидит в обнимку с машинкой. Ряжский пишет, опять, должно быть, сочиняет очередной приказ. Незнакомый, совсем юный и, похоже, очень злой прапорщик склонился над плечом Рижского.
Шишмарев говорит по телефону:
— По направлению к Новосилю. По направлению к Новосилю. Ваш батальон выступает к Скворчему и сворачивает на Залегощь. Рота охраны снимется позже…
Карты на столе нет. Карта в планшете. Планшет на столе. Не медли! Не медли! «Воспоминания о селе Успенском»… Страшно? «Вы знаете, что такое мать?» Но я иначе не могу. Да и Шишмарев неплохой человек. Желает мне добра. Может быть, его тоже скоро убьют. Не медли! Решись, решись! Хороших людей много, но я действую во имя высшей цели. Во имя высшей цели…
Шишмарев замечает мальчика и улыбается, продолжая говорить по телефону.
Слава тоже улыбается Шишмареву, проходит к открытому окну, распахивает рамы пошире, высовывается.
Правее, в кустах, на корточках сидит Саплин. Слава замечает его только потому, что знает о присутствии Саплина.
Надо бы его как-то предупредить…
— Темно, — многозначительно и громко произносит он.
Страшно. Не хватает решимости. Он уже ни о чем не думает.
А ну!
Подскакивает к столу, хватает планшет и стремглав бросается в окно.
12
Нестерпимо хочется бежать, но Славка точно выполняет приказ Быстрова. Выполняет, почти не думая, — притиснувшись к стене, ложится под куст.
И в тот же миг, когда он сваливается из окна, вскакивает Саплин и, раздвигая кусты, бросается через сад к забору.
На мгновенье все замирает в оцепенении.
Но уже в следующее мгновенье щелкает выстрел.
— Стреляйте же, стреляйте! — слышит мальчик голос Шишмарева. — Там же оперативная карта!
Ряжский высовывается в окно.
— Он у забора!
— Да отойдите же!
Незнакомый прапорщик выпрыгивает в сад.
Раз! Два!
Он дважды стреляет в темноту по белеющей в темноте рубашке Саплина.
Слава слышит, как трещит забор.
Ряжский прыгает в окно.
Шишмарев, должно быть, пробежал через дверь, А белая рубашка пересекает уже улицу, приближается к Заузольниковым.
— Да стреляйте же! — доносится отчаянный крик.
Значит, Саплин передал «эстафету».
Выстрелы слышны уже совсем вдалеке.
Коля сделал свое! Стреляют по Соснякову, петляющему где-то в овраге…
Теперь не поймать!
Слава ползет вдоль фундамента, заворачивает за угол, отодвигает заранее отбитую планку, вылезает на огород Волковых. По канаве, мимо Тарховых, к церкви…
Но не успевает он подняться, как его принимают чьи-то руки… Быстров!
— Давай!
Он отдает планшет. Дело сделано, теперь можно подумать о себе. Но о нем подумали и без него.
— Быстро! К Введенскому. Стукнешь в крайнее окно. Три раза. Делать все, что тот скажет.
Подтолкнул Славку — ни «здравствуй», ни «прощай» — и исчез в темноте. Так же внезапно, как появился.
Темно, но на всякий случай дорогу Славка перебегает. Одиноко белеет церковь. В парке хоть глаз выколи. Дом Введенского не сразу найдешь, ни огонька в окне, да и какое окно крайнее? Четыре стены, и в каждой по два крайних окна. Слава все-таки выбирает крайнее от парка, по его расчетам — спальню Андрея Модестовича.
Тук. Тук. Тук…
Дверь открылась.
Голос с крыльца:
— Степан Кузьмич?
— Это я, — отзывается Славка.
— А-а!..
Введенский не приглашает его в дом. Сошел с крыльца. Чиркнул спичкой, осветил на секунду мальчика.
— Очень приятно.
— Что приятно?
— Нет, ничего, это я так. Идемте.
— Куда?
— В баню.
Он действительно ведет мальчика к небольшой баньке, что стоит на отлете от дома. Радостный визг встречает Славку. Возле бани, оказывается, у самого входа, привязан Бобка.
— Заходите, заходите, — строго командует Введенский. — А то собака поднимет шум… Заходите же! Темно, но не беспокойтесь, чисто. Здесь вы будете жить. Вы курите?
— Нет.
— Очень хорошо. Огонь зажигать нельзя. Дверь не заперта, но сюда никто не войдет. Утром я вас навещу.
Слава переступил порог, и дверь за ним тотчас же закрылась. Мрак. Пахнет сырым деревом. Вытянул руку, нащупал скамейку. Шагнул. Еще скамейка застелена не то половиком, не то какой-то попоной. В темноте отыскал дверь в баню. Принес из предбанника попону, ощупью нашел полок, залез по ступенькам на верхнюю полку. Постелил, лег. Не страшно, а одиноко. Мама сейчас ужасно переживает. Ничего, завтра он как-нибудь даст о себе знать. Захотелось заплакать, до того одиноко. Нечаянно всхлипнул, сказалось нервное напряжение. Припомнились события минувшего дня, полезли в голову посторонние мысли, раздумья о том, что случилось и чему еще предстоит случиться, чередовались с калейдоскопической непоследовательностью. Мальчик подогнул ноги, шмыгнул носом и заснул…
