Теперь ходу, ходу!
Очень аккуратный мальчик Слава Ознобишин, нигде не перепачкался, не замарался, и руки чистые, вот только ноги мокрые, но быть в море и не замочиться…
— Стой!
Сумерки уже обволакивают парк, и Гарбуза на повороте, как черт из-под земли, и с ним десяток солдат.
— Откуда?
Он не успевает ответить.
— А это что?
— Что? Гулял…
Слава следует за взглядом Гарбузы… Ого! Вот это факел! Такие факелы не то что Быстрова, слепого остановят… Неужто это мы с Андреем? На мгновенье Слава замирает от гордости, но через секунду гордость уступает место страху.
— А что это?
— Вот я тебя и спрашиваю!
Но это уже не Гарбуза. Ротмистр Кияшко, вот кто его спрашивает. Вот кто, оказывается, шел с Гарбузой брать Быстрова!
— Что это там за пожар?
— Я и не видел…
— Держите его покрепче!
Двое солдат ухватили мальчика за руки, хотя тут и держать нечего — пушинка!
Березки горят, как свечечки.
Кияшко оглядывает лужайку.
— Гарбуза, здесь?
— Так точно.
— Мазут! Кто поджег?
Тут-то и завершился гениальный замысел, не столько плод ума, сколь вдохновения.
— Сюда я не ходил, а в аллее видел…
Слава запнулся.
— Кого? Кого?
Кияшко наклоняется к мальчику, стеклянные глаза контрразведчика выкатились из опухших орбит и прострелили мальчика.
— Быстро!
— Кудашкин пробежал с ведрами.
— Какой Кудашкин?
— Тот самый, что указал место, — поторопился подсказать Гарбуза.
— Трех человек, быстро! — распорядился Кияшко. — Обыскать дом, надворные постройки, самого задержать… — Но мальчика Кияшко не собирается отпускать. — Твои прогулки тоже подозрительны. Придем в штаб, я у тебя карманы повыверну, пользуешься мягкостью подполковника…
Если Кияшко вздумает его обыскать, Слава пропал, у него на груди приказы, записи разговоров в штабе, тут даже Шишмарев не пожалеет.
— Что ты здесь делал?
— Гулял.
— А за речку зачем ходил?
— Я не ходил.
— А штаны где намочил?
— Лягушек ловил.
— Каких лягушек?
— Обыкновенных.
— Зачем?
— Играть…
Солдаты вернулись из Семичастной: Кудашкина дома не оказалось, но во дворе у него нашли ведра из-под мазута.
— Найти самого! — приказал Кияшко и повел Славу за собой, неплохой следователь, поднаторел в контрразведке, всегда действовал оперативно. — Я еще тобой займусь, — грозит он. — Я тебя при подполковнике…
Совсем стемнело. Черные тени стелются по земле. Какая-то парочка шарахнулась в кусты, парочки бродят здесь даже в самое тревожное время.
— Стой! — вдруг взвизгнул Кияшко. — Что это?
Он даже выпустил Славу и ухватился за что-то в воздухе.
— Огня!
Гарбуза засветил спичку.
До чего ж они оказались кстати, милые лягушки! Ребята наловят, свяжут гирляндой и повесят поперек аллеи. Приятная неожиданность для гуляющих парочек!
Об этой шутке знали все, и все равно каждый раз прикладывались к лягушкам.
Кияшко лицом коснулся такой гирлянды, испугался и разозлился. Оказывается, этот щенок не соврал. Мерзость! За такие проступки не арестовывать, а давать по заднице… Кияшко схватил мальчика за плечо и закатил такого шлепка, что тот летом полетел в кусты.
— Похулигань еще у меня!
10
Ничего в темноте увидеть нельзя, и вдруг Слава почувствовал, как чья-то крепкая, сильная рука подняла его с земли, а другая слегка прикрыла ему рот.
— Тихо, — услышал он шепот.
— Степан Кузьмич?!
— Тихо!
Чудеса — из рук Кияшко прямо в руки Быстрова!
Солдаты ушли. Где-то хрустнула сучьями спугнутая парочка. Вдалеке пролаяли собаки. И снова тишина…
— А теперь пошли.
Вот дом Введенского.
…Андрей Модестович не пользовался доверием Славы Ознобишина. Сын богатого священника, местного благочинного, он еще до войны окончил в Киеве Коммерческий институт, после смерти отца вернулся в Успенское, а теперь преподавал географию в местной школе. Держался он ото всех особняком, покажется с утра в школе, проведет уроки и тут же утащится куда-нибудь в степь стрелять дроф…
— Куда вы?
— Куда надо.
Дом прячется во тьме, лишь за одним окном мерцает лампа. Какая-то тень отделилась от стены, послышался шепот.
— Вы, Степан Кузьмич?
— Андрей Модестович!
Вот чудеса, оказывается, этот нелюдим связан как-то с Быстровым.
— Мы ненадолго.
— Да сколько хотите…
— Не зайдут к вам?
— Ко мне не ходят, слишком уж я на отлете.
В столовой беспорядок, все в пыли, немытая посуда, на столе мертвый гусь, при белых Андрей Модестович не охотится, бережет свое бельгийское ружье, откуда же гусь?
— Ну, Славка, докладывай.
— Вот приказы. Вчерашние. Черновики…
Слава с облегчением вытащил из-за пазухи бумаги.
А пожар-то ты неплохо организовал.
Быстров редко хвалит, это награда.
— С чего это вдруг они устроили засаду?
— Кудашкин донес.
И Слава рассказал о предателе, о своем замысле, о ведрах.
— Могут расстрелять, — мельком замечает Быстров. — Все?
— Нет.
Перешли к главному, Слава рассказал о депеше, о совещании в шестнадцать ноль-ноль, о том, что говорил командир полка…
— Да это же важнейшее дело!
Слава сам понимает, что важнейшее.
— А как бы заполучить карту… Или приказ. Списать…
— Невозможно.
— А через невозможно? Давай взвесим, примеримся. Семьдесят семь раз примеримся… — Быстров раздумывает.
— Рискнешь?
— Рискну.
…Предстоит приключение. Приключение ужасное, потому что рисковать придется жизнью. Но никогда раньше Слава не предполагал, что приключения и арифметика сродни. Быстров все прикидывал, прикидывал разные возможности, заставлял вычислять и считать.
— Здесь, брат, без подсчета не обойдешься. Или пан, или пропал. Комната, окно, палисадник, забор, улица, Заузольниковы, исполком, бугор, овраг… Это география. Тут, брат, без секундомера не обойдешься…
Для чего секундомер при похищении секретного документа из белогвардейского штаба?
— Доступа к нему ты не получишь, значит, надо улучить момент и взять. Схватить — секунда, к окну — секунда, выпрыгнуть — секунда. Три секунды! Через палисадник, сквозь кусты — минута. Даже полторы. Преодолеть забор — минута. Улица — две, даже три минуты… Одному не взять, пуля обгонит. Нужна хитрость. Знаешь, что такое эстафета? Видел я соревнования в армии. Бегут четверо, передавая друг другу вымпел.
Быть может, Быстров и не говорил такого слова, быть может вспоминая этот случай, Слава приписал Быстрову этот термин, он и сам позже узнал точное значение этого слова: командное соревнование в беге, в котором на каждом этапе сменяется бегун, передающий своему товарищу какой-либо предмет… Спорт вошел в повседневную практику, когда Ознобишин уже ушел с комсомольской работы, ни в одной спортивной эстафете ему никогда не пришлось участвовать, но то, что предлагал проделать в этот раз Быстров, было самой доподлинной эстафетой, так что и Славе Ознобишину однажды в жизни приш-лось-таки принять участие в эстафете, только приз, который предстояло в ней завоевать, был не какой-нибудь кубок или диплом, а его собственная жизнь…
— Меньше чем вчетвером не обойтись. Парни должны быть верные. Кого ты предлагаешь?
— Колька Орехов. Колька маленький, но злой. Этот годится. Саплина бы из Критова. Соснякова…
— А Терешкин?
— Струсит.
— Орехова возьмешь на себя. А Саплина и Соснякова я обеспечу.
Это тоже все чудеса. Критово в семи верстах, Рагозино в двенадцати. А время не ждет. Но если Быстров сказал, значит он хоть из-под земли, но достанет Саплина и Соснякова.
— Встретитесь завтра у школы после обеда. Мол, пришли узнать, когда начнутся занятия. А вечером — за дело. Всем быть в светлых рубашках. Саплина и Соснякова я предупрежу. И никаких фантазий. Одному ничего не предпринимать, все провалишь. Это приказ, понятно?
