Она пролетела между обеденным столом и сервантом с такой скоростью, что все вокруг, казалось, перестало существовать. Зрение сфокусировалось только на ступеньках лестницы.

Эмили летела. Касаясь пола только кончиками ног, и то на мгновение.

В этом беге была вся ярость мира. Ярость матери, защищающей свое потомство. Ярость загнанного в угол животного. Инстинкт выживания.

Прихожая казалась все ближе.

Органы чувств снова начали работать, все вместе, одновременно.

Она знала, что он не преследует ее. Он не бежит. Она оторвется. Он остался на пороге кухни. Она обогнала его.

Беги! Быстрее! Ради себя! Ради Изы!

Ступеньки. Толстая дверь второго этажа. Телефон. Окна, чтобы крикнуть соседям. Все это было так близко. Стоит лишь взбежать по лестнице.

Давай! Ты почти у цели!

Раздался щелчок, как будто взвели пружину.

Потом что-то воткнулось в спину, словно ее ужалило насекомое.

Ударила белая вспышка. И в тот же миг все мышцы скрутило, словно в приступе столбняка. От страшного спазма остановилось дыхание, отнялись ноги.

Эмили почувствовала, что падает. Разряды накатывали на тело, как волны, в которых она тонула. Она задыхалась.

Тень мужчины нависла над ней.

Эта тень медленно заслоняла собой все, поглощая по пути каждый луч света, накрывая ее, как саван.

В руке у мужчины было что-то вроде пистолета с длинной скрученной проволокой, идущей из ствола.

Он встал прямо над Эмили.

– Не кричи, – сказал он без всякого выражения. – Хочу сделать сюрприз твоей дочери.

В его голосе не слышалось ни волнения, ни возбуждения. Он был абсолютно пустым.

Эмили пыталась подняться. Ей хотелось кричать. Она еще могла задержать его. Дать Изабель шанс скрыться.

Она хотела протянуть руку, но нет. Мышцы уже не слушались ее.

Мужчина сел на корточки, чтобы удобней было смотреть.

Он водил своим странным пистолетом перед лицом Эмили.

– Теперь ты марионетка, – сказал он. – Будешь делать, что захочу. Все, что я захочу.

И снова нажал на курок.

Эмили выгнулась дугой, все ее тело пронзил электрический разряд.

Невыносимая боль. Кошмар.

Обычный воскресный вечер в кругу семьи. Все было хорошо. Они собирались спать. Такого не могло случиться. Не здесь. Не так. Не столь быстро. Ей предстояла насыщенная неделя, столько всего надо было сделать. Столько людей повидать. Столько любви подарить, столько получить в ответ. Впереди была целая жизнь.

Эмили отказывалась верить.

И вдруг между двумя спазмами она увидела, как мужчина трет себе промежность.

Эмили хотела заплакать и не смогла.

Тело не повиновалось. Даже слезы ее не слушались.

«Пежо» жандармерии припарковался перед Пантеоном.

Хмурое небо быстро неслось над куполом, словно торопясь покинуть городской пейзаж.

Алексис, Сеньон и Людивина вышли из машины одновременно и направились к каменной арке, выполненной в том же стиле исторического декора, что и вся огромная площадь.

Профессор Экланд назначил им встречу там же, где вел свою научно-исследовательскую работу: в библиотеке Святой Женевьевы.

Жандармы связались с ним утром по совету Ришара Микелиса. Экланд был признанным историком и преподавал в университете Пантеон-Сорбонна. Он стоял первым в длинном списке специалистов, который они тщательно составили накануне.

Они поднялись на второй этаж большой библиотеки, и Алексис замер на пороге, пораженный величественной красотой открывшегося зала.

Этот зал раскинулся на восемьдесят метров в длину и пятнадцать в высоту. Своды потолка, вытянутая форма, каменные стены и стрельчатые окна делали его похожим на собор. Только повсюду вместо алтарей и витражей стояли книги: их разноцветные корешки хранили ответы на все вопросы мира. Здесь царил культ слова и знания.

В центре тянулись ряды деревянных столов и стульев, над которыми возвышались зеленые полусферы ламп, словно салютуя команде любознательных людей, готовых плыть сквозь время в этом странном ковчеге.

Сеньон попросил одного из библиотекарей указать им Экланда, и они нашли его склонившимся над стопкой фолиантов.

Ученый носил тонкую бородку, обрамлявшую лицо, на кончике носа висели маленькие очки.

Какое-то время он разглядывал их с подозрением.

– Просто я ожидал жандармов в мундирах, – признался он, вяло пожимая им руки. – Что за срочность, чем могу помочь?

Радуясь, что можно сразу перейти к сути дела, не утруждая себя нудными преамбулами, Алексис достал из кармана пиджака листок бумаги и развернул его.

– Мы ищем объяснение этому.

Он протянул профессору мятый прямоугольник с нарисованным в центре символом *e.

Экланд поправил очки и долго смотрел на рисунок. Сопел. Шевелил пальцами в такт своим мыслям.

– Почему вы думаете, что я способен вас просветить? – наконец сказал он.

– Может быть, этот знак был известен в древности? – спросила Людивина.

– Во времена Древней Греции, – добавил Сеньон. – А может, это какая-то римская эмблема?

Экланд лукаво глянул на трех жандармов:

– Вы понятия не имеете, что это такое, правда? И обратились ко мне за советом так же, как могли бы обратиться к знакомому мяснику или врачу?

– Вроде того, – признал Алексис. – Вы можете нам помочь?

Экланд поджал губы:

– Я наведу справки, но так, на первый взгляд, это не напоминает мне ничего известного. Извините.

Жандармы как по команде опустили плечи. Алексис грустно вздохнул.

– Надеюсь, вы начали с азов? – осведомился Экланд.

– То есть?

– Ну, это же буква, не так ли? Вы консультировались с лингвистом?

Алексис, Людивина и Сеньон переглянулись с одинаково виноватым выражением.

Профессор слегка ухмыльнулся.

– Очевидное редко бросается в глаза, товарищи, – сказал он, наклоняясь, чтобы что-то написать на обратной стороне листка. – Держите, вот имя моего коллеги из Сорбонны. Он лингвист, очень хорошо знающий историю языков и письменности. Скажите, что вы от меня.

Менее чем через час Сеньон потихоньку ускользнул от товарищей после того, как ему позвонили из Музея естественной истории. Алексис и Людивина тем временем ждали, пока амфитеатр Сорбонны покинут последние студенты.

– У тебя под глазами синяки до колен, – сказала молодая женщина. – Ты спал ночью?

– Плохо.

Алексис не был настроен болтать, во всяком случае не готов был обсуждать свое самочувствие. Людивина это поняла и переключилась на другое:

– Тебе не кажется, что мы зря теряем время? Мы должны сидеть в конторе и отрабатывать конкретные гипотезы.

– Какие?

– Я не знаю! Но, скажи честно, на что ты надеешься с этим символом? Микелис называет его «эмблемой Зла», что звучит и так достаточно мутно. На что она нам?

– Нет ничего более одинокого, чем серийный убийца, и тем не менее у нас есть по крайней мере двое, которые для прикола подписываются этой буквой. То же самое делают педофил и парень на вокзале. Если мы узнаем, что означает эта буква, возможно, мы сможем понять, как они познакомились. И как до них добраться. Помнишь, как тот панк говорил о знакомых Жозефа Селима?

– Он говорил «они».

– Как будто он их боялся. Хотя ни разу даже не видел. Селима, должно быть, напугал его до чертиков. Сомневаюсь, что этот парень тратил свой скудный доход в интернет-кафе, чтобы поболтать на каком-нибудь форуме. Он кого-то встретил. Может быть, Фантома или Зверя. Или обоих. Они наговорили ему про то, что означает это *e. Наговорили столько, что он включился. Это лозунг. Клич. Призыв. Нам нужно понять, к чему.

Они успели перехватить профессора Карриона, прежде чем он успел выйти через маленькую дверь в другом конце зала.

Алексис предъявил удостоверение и без лишних формальностей объяснил причину своего прихода.

Каррион был невысоким, коренастым, небритым мужчиной, от которого пахло старостью и пылью. Он внимательно выслушал немногословные пояснения жандарма и кончиками пальцев взял бумагу, а потом тут же вернул ее.