Отдышавшись, я сказал:

– Благодарю, Дима. Утоп бы без тебя. Спасибо.

– Ничего. Даже хорошо, что вода такая холодная. Меня как-то всего взбодрило, не устал вообще.

– Да? – Саша тяжело поднимался с песка, покачиваясь словно пьяный. – А мне, парни, совсем худо. Грудь болит, вижу плохо.

Одевшись, я подошёл к Саше, положил ему руку на плечо.

– Что, так плохо? Идти сможешь?

– Смогу.

Поднявшись на высокий берег, мы очутились на околице деревни.

– Надо бы зайти к кому-нибудь.

– Зачем? – удивился Дима.

– Выдать могут, – сказал Саша.

– Могут. Люди разные, во время войны из них всякое говно лезет. Но мы на своей земле, должны нам свои помочь, не могут не помочь.

– Испугаются, они, как и мы, на оккупированной территории, – выразил сомнение Дима.

– Может и испугаются. Но нам лекарства нужны. Посмотри, Саша плох совсем, да и у меня нога опухла, иду еле-еле. С едой беда, мы же не белки, чтобы одними грибами питаться. Несёт всех. Рискнём?

Ничего другого нам не оставалось как рисковать, мои товарищи это тоже прекрасно понимали, поэтому мы пошли в деревню. Выбрали крайний, отдельно стоящий дом. Дом плохенький, мазанка, вокруг садик и на задах – огород. Собаки хозяева не держали, поэтому будить их предстояло нам самим. Мы зашли на крыльцо, и я тихонько постучал в дверь. Стучать пришлось довольно долго. Я старался не шуметь, поэтому не барабанил, а интеллигентно постукивал. Не хватило, деревенские жители спали крепко. Дима, устав ждать, подошёл к окошку и костяшками пальцев несколько раз легко ударил. Наконец в мазанке зажёгся свет, в окошко выглянул бородатый лик пожилого хозяина. Не знаю, что он там смог во тьме рассмотреть, но дверь пошёл открывать.

Застучали засовы, заскрипели петли и вот он, хозяин, – мужик лет пятидесяти-шестидесяти – стоит на пороге с непокрытой лохматой, седоватой головой, накинув на плечу овчинный полушубок.

– Здравствуйте, – я поздоровался. Саша и Дима промолчали – зря, и им бы стоило проявить вежливость, а то так и напугать со сна человека можно. Да с такими рожами, как у нас, и днём на нас смотреть страшно.

– Ну, здравствуйте.

– Вы нас извините, нельзя ли у вас попросить хлеба немного и воды.

– Русские? – спросил мужик.

– Да.

– А почему форма на вас ихняя? – Мужик заметил знаки отличия карбатальона.

– Так получилось. Выбора у нас не было, понимаешь?

– Ясно… Сбежали? Линия фронта-то от нас километров двести.

– Гриша, кто там? – раздался из глубины дома женский голос.

– Спи, мать, это ко мне! – крикнул в ответ дед Гриша. – Да, уж больно вид у вас потрёпанный, жалкий. Видно, что не бандеровцы.

– Нам бы ещё таблеток каких. Аспирин, антибиотики – есть?

– Да уж как ни быть, кое-что найдётся, – мужик продолжал в нас внимательно всматриваться, словно ждал чего-то. Ах да, понятно, чего он ждал.

– Вы не беспокойтесь, мы заплатим.

– Что у вас есть-то? – Гриша с сомнением покачал головой.

– Вот, – достав сто долларов, я показал зелёную бумажку прижимистому мужику.

– Хм. Подожди. – Мужик закрыл перед нашим носом дверь, вернулся в дом.

Через несколько секунд раздались голоса. Нам слышно было плохо, ясно, что хозяева спорили. Женщина даже два раз прикрикнула, потом громко всхлипнула и замолчала, а деревенский мужик Гриша что-то сердито ей напоследок сказал и затопал к нам. Вынес нам он круглый каравай чёрного хлеба, пять луковиц, пакет картошки, кусок копчёной грудинки, таблетки и два пузырька тёмного стекла.

Я отдал деньги деду Грише, посмотрел лекарства. Три пласта таблеток ампицилина тригидрата, аспирин, анальгин; в пузырьках – спиртовой раствор левомицитина.

– Благодарю, – немного же он дал за наши баксы. – Соли ещё дадите? И воды налейте, пожалуйста, вот в эти бутылки, хорошо?

– Давай, – мужик взял наши бутылки и унёс их в дом.

Пришел назад Гриша, принёс соли кулёк граммов двести – и на том спасибо – и бутылки с водой. Во всех вода, а в одной какая-то коричневая жидкость.

– Это что? – спросил я, показав на бутылку с неизвестной нам жидкостью.

– Узвар. Вам полезно будет. Яблоки, шиповник, груши, травки. Пейте.

– Хорошо. Спасибо. Так говоришь, что до наших километров двести?

– Не меньше, если по прямой идти. Но вы смотрите, здесь их патрули повсюду, русские ДРГ ловят.

– Ну, мы пошли, всего вам хорошего, – я довольно тепло попрощался с хозяином, даже улыбнулся, зла на его скупость я не держал: времена наступили смутные, а ему ещё жить надо, жену кормить, а скоро зима. А вот Дима и Саша опять промолчали. Ну так это теперь не так важно, когда сделка состоялась.

До рассвета мы успели пройти ещё километров пять. На еду сразу не набросились, терпели, ждали привала. Найдя подходящее место, разложили продукты, подкрепились. Съели немного, хотя очень хотелось смолотить всё, берегли еду, когда ещё нам так подфартит. Я предложил все продукты порезать на порции, исходя из ожидаемых дней пути и количества приёмов пищи в день, а ели мы один-два раза в день. Подкрепив силы, мы перешли к медицинским процедурам – закинулись таблетками, Сашу заново перебинтовали – ох и не понравилась мне его грудь, алая с черными точками, а саму рану богрово-чёрными губами наружу вывернуло, – наложили смоченную раствором левомицитина повязку. Дима тоже съел за компанию с нами 3 таблетки анальгина. Впервые за пять дней мы заснули спокойно. Проспали мы часов семь, дольше отдыхать не дал нам холод.

До заката мы просидели в лёжке, потом двинулись в путь. Продуктов хватило на четыре дня, а на шестой мы вошли в полосу боевых действий. Вдалеке погрохатывало, ночью небо краснело, как от стыда, подсвеченное взрывами и пожарами, днём невыносимо несло жирной нефтяной гарью, круто пахло железом.

Переходили мы линию фронта ночью и не знали, что мы её переходим. Слева шёл серьёзный бой – слышалось тарахтение станковых пулемётом, беспрерывная трещотка автоматных очередей, работали танки, и ещё что-то периодически страшно визжало и ухало – надо думать, что какой-то новый вид иностранного РСЗО утюжил позиции русских войск. Два раза мы чуть не натолкнулись на группы противника, тайно перемещающихся на запасные позиции, но пронесло. В первый раз мы просто залегли и дождались, когда враг пройдёт мимо, а во второй раз нас выручила атака нашего вертолётного звена, они промазали, накрыли соседней участок леса, но идущие прямо на нас захватчики, повернули назад, а мы, пересидев налёт, двинули напрямки. Страх нас отпустил из своих колючих варежек, я – уверен, что и ребята – был убеждён, что теперь с нами ничего плохого случиться не может. Нас не убьют – мы вернёмся к своим.

Нас задержали, когда мы перебирались через ручей. Пара очередей на головами и руки в гору. Наши разведчики засекли по прибору ночного виденья идущих со стороны противника троих, приняли нас за вражеское ДРГ и решили захватить в плен. Я так обрадовался, что не обратил никакого внимания на то, что нас для начала знакомства хорошенько отпиз*ошили. Всё-таки форма-то на нас была с чужого плеча. Я, лёжа на земле, прикрывая голову руками от ударов армейских ботинок, попросил разведчиков:

– Бёйте, братушки, бейте! Но только быстрее, и отведите нас к командиру.

– Какие мы тебе «братушки», гнида?! – ответили мне и стали бить по новой.

Но, в конце концов, все на свете имеет свой конец и мы, как офицеры проклятого карбатальона «Украина», оказались в полевом замаскированном командном пункте, откуда, выслушав наш рассказ, кадровый полковник – извините, не знаю его фамилии – отправил нас с конвоем в прифронтовой отдел ФСБ. Там с нами быстро разобрались: двух допросов оказалось достаточно, чтобы чекисты убедились в том, что мы им говорим правду. Они сделали запрос в бригаду «Жизнь», послали наши фото на опознание, сверили показания с оперативной обстановкой, и, получив ответ от самого Маслова о нашей принадлежности к его подразделению, отправили нас в госпиталь на лечение. А лечить у нас было чего. У Саши нагноение с груди перешло на брюшную полость, перестал совсем видеть один глаз; у Димы оказались сломаны не только рёбра и нос, но и ключица; ну а у меня колено и трещина в черепе.