– Да какая-то тишина несколько дней, вот и решил проверить, не прячете ли вы от меня работёнку! – отшучиваюсь я.

– Сезон дождей, – глубокомысленно изрекает Марина. – Хоть немного передохнуть можно, пока снег не ляжет.

– Ну да, – киваю я. – Хотя с нашей работой никогда не знаешь, когда ждать беды. Иногда она возникает на пустом месте, когда совсем того не ждёшь.

– Тьфу-тьфу-тьфу, Глеб! – перекрестившись, произносит она. – Сплюнь. Кто же перед обходом такие вещи говорит? Нет происшествий, и слава богу! Считай, после птички твоей ничего и не случалось пока.

– Родные не объявились? – спрашиваю у неё, хотя прекрасно знаю, что нет. Отслеживаю ситуацию по всем возможным каналам связи, регулярно звоню в больницу…

– Нет, никто не ищет, – вздыхает женщина. – Это же просто немыслимо!..

Да, согласен. Просто немыслимо, что с ней сделал муж. У меня в голове не укладывается, что он просто похоронил Ладу, даже не убедившись, что она действительно погибла. Как он обставил аварию, кто был в машине на самом деле, на данном этапе меня заботит мало.

Понимание, что лишь чудо – из разряда тех, в которые я теперь не верю, – спасло девушку, только усугубляет. Если бы она разбилась насмерть, придурку бы просто всё сошло с рук. А так есть мизерный шанс, что удастся его засадить. Если Лада всё вспомнит, если даст показания, ему уже не будет просто отвертеться от содеянного. Но до тех пор у него имеется веский повод стереть жену с лица земли. А мысль, что Лада не существует со мной в одной реальности, что её нет ни в одной точке планеты, вызывает невыносимую боль и глухую безнадёжную тоску.

Я не питаю иллюзий, давно уже. Слишком много времени ушло безвозвратно. Слишком много событий – счастливых и трагических – произошло в моей жизни, в жизни Лады. Невозможно запросто отмахнуться от десятка лет и пуститься во все тяжкие, особенно, памятуя, чем окончилась прошлая попытка. Но и существовать в мире, где нет Лады, где мне больше некого любить, я не смогу. Слишком больно. Лишь столкнувшись с настоящей бедой, я ясно осознал это. Все эти годы я злился, тосковал, желал; думал, что прошло, что переболел, но потом снова и снова вспоминал, любил, сожалел; сравнивал – и сравнение никогда не было в пользу жены; ненавидел себя, ненавидел Ладу; пытался забыть, нуждался в этом, но помнил досконально, до каждого вздоха, до биения сердца под рукой… Так и не смог забыть. Так и не смог отсечь как нечто ненужное, неважное, незначительное. Страдал, заставлял страдать других. Получил такой урок, который уж точно должен был поставить мозги на место!.. Проклинал Ладу, так ненавидел первое время, что казалось, любовь умерла в том пожаре, вместе с моей семьёй. Был один, был пустой. Помнил всё, но чувства притупились. Думал, всё. Перегорело. Наконец я свободен и получил то, чего когда-то желал. Но то была лишь защитная реакция на боль потери, на неугасающее чувство вины, на бесконечные сожаления о том, что я не смог стать в достаточной мере хорошим мужем из-за нездоровой, отчасти мазохистской любви к другой женщине. Теперь я ясно понимаю: люблю. Ничего не изменилось. Как и тот факт, что Лада никогда не испытывала того же.

Пока я убеждаю себя, что смогу просто присматривать, не сближаясь снова с Ладой, Марина спохватывается и наливает чай, продолжая вещать:

– Аркадий Степанович, конечно, возбухал для видимости. Как, говорит, я должен оформить на работу женщину без документов! Я покумекала, предложила ему, пока меня и Люду оформить на полставки в столовую. По документам будем числиться мы, а работать и зарплату получать твоя птичка.

– Согласился? – уточняю я.

– А куда ж он денется, этот Минский? Я ему сразу сказала: в эту дыру желающих ехать особо нет, а мы с Людкой ещё и кухню тянуть не станем. Мужиков кормить надо? Надо. Перспектива готовить самому ему, видимо, тоже не понравилась, вот и скрипя зубами согласился взять пока эту женщину.

– Ясно. – протягиваю, испытывая радость предвкушения. Ох, не к добру это, чую! Резко поднимаюсь, остро нуждаясь заняться чем-то, лишь бы поскорее выбросить из головы дурь, которая появляется там вне зависимости от моего решения держаться в стороне. – Ладно, пойду на обход.

– Глеб, а как же чай? – немного обиженно спрашивает Марина.

– В другой раз, Мариш, – вздыхаю я. – Хочу успеть до дождя.

– Ну… тогда до свидания?

– Пока, Марин, – киваю ей и тороплюсь домой, чтобы взять Бимку.

Следующие дни проходят в ожидании встречи. Не должен об этом думать, не должен думать о ней, но ничего не могу с собой поделать. Мысли сами лезут в голову, прошлое перемешивается с настоящим, и я больше не понимаю, чего хочу на самом деле.

Начало следующей недели знаменуется тем, что меня вызывает к себе Минский, руководитель нашего отряда. Косяков за мной не числится, по крайней мере, тех, о которых ему было бы известно, поэтому я не знаю, чего ожидать.

– Давыдов! – кивает мне Аркадий, едва я заглядываю в его кабинет. – Проходи, садись, потолковать нужно.

– Случилось чего, Аркадий Степанович? – осторожно спрашиваю.

– Случилось, – кивает он. – Не знаю, в курсе ты или нет, но Марина Сергеевна выступила с инициативой, чтобы мы, значит, взяли под опеку обнаруженную тобой девицу. Её никто не ищет, среди пропавших без вести никого подходящего нет, по базам разыскиваемых преступников пробили – тоже нет… – Крепкий мужчина хмурится чуть заметно. – Словно не существовала до этого, не нравится мне это. Помяни моё слово, не оберёмся проблем мы с ней… Но пока решение такое: девушку мы забираем под свою ответственность, будет работать в отряде, помогать по мере сил, проходить реабилитацию, а там будет видно, может, и найдётся чья-то пропажа.

Это вряд ли, но я благоразумно помалкиваю.

– Понял, – киваю коротко.

– Ты вот что, Давыдов, – продолжает начальник. – Бери мою машину и поезжай в больницу, забери её.

– Почему я? – с ноткой возмущения спрашиваю у Минского.

– Ну, Глеб Денисович, что же, я должен прописные истины глаголить? – вздыхает он. – Она только тебя помнит. Кроме врачей и медсестёр, никого в целом мире не знает, лишь тебя, своего спасителя. Думаю, во избежание недоразумений тебе лучше самому забрать её из больницы. Сегодня выписать готовы, но у неё нет абсолютно никаких вещей, всё порезали в скорой. – Он поднимается, достаёт из платяного шкафа пакет и добавляет: – Бабы вон повыбирали кой-чего, свези, чтобы хоть было в чём идти. Пока так, а там, может, скинемся отрядом на какой-никакой запас одежды для Птички.

Я потираю лицо ладонью. Что ж, встреча с Ладой неминуема и состоится уже сегодня. Только бы не сорваться…

Передав вещи уже знакомой смешливой медсестре Анне, я занимаю низкую кушетку. Весь я напряжён: мозг не перестаёт думать ни на мгновение, тело скованно до лёгких судорог литых мышц. Сижу, широко расставив ноги и сцепив руки в замок. Каждая минута ожидания сжирает очередную нервную клетку и без того истощённого организма.

В машине дожидается Бимо. Его я взял с собой для верности. Как будто пёс сможет остановить меня от глупостей, реши я их в самом деле сотворить!..

– Здравствуйте, – долетает до меня словно в вакууме, так тихо шелестит голос Лады. – Это же вы?.. Вы меня спасли?

Резко вскидываю взгляд на неё, замершую нерешительно в паре метрах от меня. Всё ещё бледная, но уже более здорового цвета кожа лица, мягкая улыбка едва касается иссохшихся губ, невозможно огромные печальные глаза, всматривающиеся в мои пытливо. Тёмные волосы небрежно собраны в пучок, одежда с чужого плеча слегка великовата, но Лада всё равно выглядит ослепительной красавицей. Ни до, ни после знакомства с ней я таких не встречал.

– Да, это я, – торопливо вскакиваю с кушетки, и Лада вздрагивает. Боится незнакомца? – Здравствуйте. Врачи рассказали вам о нашем предложении?

– Да, спасибо, – тихо вздыхает она. – Если честно, я пока не очень понимаю, что происходит, но, вероятно, другого выхода у меня всё равно нет…