После душа Яна закуталась в уютный гостиничный халат. До ужина оставалось еще много времени – она решила провести его с пользой для новой книги – открыла ноутбук, записала начало, придуманное в отделении полиции.

В окно заглядывала черемуха. Легкий ветер играл белыми соцветиями, поднимал рябь на воде маленького пруда. Яна открыла створку, вдохнула и зажмурилась от восторга. «Какое прекрасное время я выбрала для путешествия, – радостно подумала она. – Скоро распустится сирень, придет лето, зацветут розы. Как хорошо жить и ничего не бояться».

Яна вернулась к столику, перечитала написанное, задумалась. Стефания от подруги Александры узнала о приезде в Петербург своей матери Теофилы, в девичестве Моравской. Что дальше?

«Обед как всегда начался с молитвы. Воспитанницы пропели «Отче наш», в зал вошли горничные с оловянными мисками. Александра разливала пустые щи и комично морщилась, пытаясь зацепить половником хоть немного гущи. Первое блюдо сменили тертый горох, кисель и пирог из серой муки с морковью. В Великий пост скоромное не давали.

Стефания не могла проглотить и кусочка. Пыталась, но еда просто не шла. Девушка ловила возбужденные взгляды горничных, слышала, как шепчутся классные дамы и не могла отделаться от мысли, что все обсуждают приезд Теофилы.

После обеда подруги поспешили в кабинет музыки. Александра играла на фортепиано сонату Гумеля, мадам Нагель давала указания. Стефания слушала и не слышала – пыталась представить маман, но образ ускользал, терялся в прошлом. Она видела залы старого Несвижского замка, высокие окна с тяжелыми портьерами, длинные коридоры, большое озеро, но лица матери вспомнить не могла.

Дверь открылась. На пороге стояла мадам Уоллес.

– Мадемуазель Радзивилл, за мной. Немедленно.

Александра застыла на полутакте. Стефания задрожала, побледнела и не оглядываясь выбежала в коридор.

Классная дама придирчиво осмотрела ее с головы до ног. Белая пелеринка, бантик у шеи, волосы зачесаны назад и уложены в тугой узел, нарукавники до локтей, передник. Все как всегда аккуратно.

– Лицо умой и щеки разотри, а то бледная слишком. Скажут, что извели тебя. Надень салоп, капор и спускайся вниз. Мария Федоровна изволили карету прислать.

– Зачем? – одними губами спросила Стефания.

–Твоя маман приехала, – снисходительно ответила Уоллес. – Государыня разрешила свидание. В Зимний поедешь.

Дальнейшее Стефания сознавала смутно – звук льющейся воды, путающиеся ленты капора, полы накидки, мешающие подняться на ступеньку, сиденье, обитое вишневым бархатом, шум улицы… Мир жил привычной жизнью, но для нее время замерло.

Карета остановилась под сводчатыми арками подъезда. Девушка увидела руку в белой перчатке, красный обшлаг, широкую золотую полосу на брюках, шагнула вниз, отдала кому-то верхнюю одежду и затерялась в громаде Зимнего.

Стефания шла по анфиладам сквозь теряющиеся в вышине проемы дверей, мимо колонн, прекрасных ваз и картин и не видела ничего. Ни золотого блеска дворца, ни восхищения, постоянно оглядывающегося камер-лакея. Она едва ступала по мозаичному паркету, голова кружилась от чередования цветов, форм, узоров.

– А вот и наша Стефани́. Проходи, ма шери. Мы уже заждались.

– Государыня…

Девушка присела в глубоком реверансе. Она так и не подняла глаза. Боялась, что увидит маман и ничего не почувствует, не узнает ее, а еще хуже поймет, что совершенно ей не нужна.

– Глазки-то подними, чего понурилась? Бледная какая… Смотри, кто у меня эн визите.

Императрица сидела на диване, обитом розово-золотистым штофом. Синий цвет верхнего платья оттеняли белые кружева и растительный орнамент лифа, в разрезе низа под полупрозрачной тканью с золотыми вкраплениями фалдилась жемчужная атласная юбка.

Стефания перевела взгляд, пытаясь осмотреться, от волнения руки стали влажными. На нежно-пепельном настенном шелке меж золотистых листьев распускались темно-розовые соцветия, такой же рисунок украшал и каминный щит.

Перед диваном стояли несколько вальтеровских кресел на выгнутых ножках и небольшой столик из темного дерева. Над императрицей на стене висели портреты в золоченых рамах. На одном томно улыбалась сама Мария Федоровна, на другом усталый Павел I опирался на трость.

Где же маман? Стефания вздрогнула. Все это время она смотрела, но не видела. Теофила стояла спиной к окну. В ореоле света черты ее лица тонули в глубокой тени…»

В дверь постучали. Яна с неохотой оторвалась от компьютера. В коридоре улыбалась молодая девушка в голубых джинсах и объемном свитере болотного цвета. Яна отметила детали – длинные темные волосы, прямая челка ниже бровей, винтажные очки в черной оправе. «Очень даже ничего – стильная», – подумала она и улыбнулась в ответ.

– Я Эмма. Ваша соседка из третьего номера. Мира Вениаминовна зовет всех на ужин.

– Да, сейчас спущусь. Оденусь только, – засуетилась Яна.

Джинсы, лонгслив цвета капучино, любимый хвост, перехваченный на макушке. Яна рассмеялась – вспомнила как классная дама осматривала Стефанию: «Меня бы она в таком виде точно не пустила в Зимний».

Гостиная радовала уютом. Длинный стол стоял в полукруглом, застекленном от пола до потолка эркере. Над столешницей на длинных шнурах висели три светильника из стекла цвета темного янтаря. Интерьер дополняли напольные цветы в круглых белых вазонах, уголки отдыха с мягкими креслами.

За столом сидели двое – уже знакомая Яне Эмма и жилистый мужчина средних лет в синем спортивном костюме. Мира Вениаминовна суетилась у кухонной стойки.

– Яночка, садитесь. Уже все готово. Как дела в музее?

Равнодушный голос хозяйки выдал плохо скрываемое нетерпение. Яна судорожно начала придумывать, как рассказать о происшествии, чтобы не раскрыть пресловутую тайну следствия.

– Все в порядке. Окно застеклили, осколки убрали. Ничего не пропало. Участковый во всем разберется.

– А что случилось? – хором поинтересовались постояльцы.

– Утром кто-то проник в музей через окно. Я видела, как преступник спрыгнул на землю.

– Ничего себе! Вот вы попали. Полиция небось весь день мурыжила. Я Влад, а вы?

– Яна. Вы правы. Утро было испорчено, но потом все утряслось.

– Я имел дело с полицией, – с усмешкой продолжил Влад. – Не всегда все утрясается. Пару-тройку раз закрывали на сорок восемь до выяснения.

– Вы преступник? – с дрожью в голосе спросила хозяйка, выставляя на стол большое блюдо с горячим.

– Я эколог, – рассмеялся Влад. – Но да, для полиции я периодически бываю нарушителем закона. То, что предприятия сливают в воду отходы и выбрасывают мусор в лесу – не преступление, а бороться с ними похожими средствами – это уже криминал.

От картошки шел пар, тефтельки купались в подливке, восхитительный запах добирался до дальних клеточек мозга. Яна только сейчас поняла, как сильно она хочет есть.

– Как вы хулиганили? Расскажите! Мне интересно.

Эмма смотрела на Влада поверх очков. Она аккуратно жевала и ловко, пожалуй, даже красиво пользовалась столовыми приборами. Яна подумала, что давно не видела человека так легко управляющегося с ножом и вилкой.

– Да у меня сто пятьсот сториз, – оживился Влад. – В одном городишке мы портретами мэра украсили лесные свалки, которые он не хотел убирать. А однажды ночью набрали огромную бочку грязной воды из-под сточной трубы кожевенного заводика. Они сливали отходы прямо в реку. Эту воду мы вылили во двор частного дома директора завода. Помучиться пришлось, но справились.

– И что вам за это было? – поинтересовалась Яна.

– А ничего. Мы телевидение вызвали. Они засняли, как утром директор бегал и орал, а потом хороший сюжет сделали и достучались до кого надо. Завод закрыли, заставили все исправить.

– Да вы герой, – съязвила Эмма.

– Я защищаю природу, – насупился Влад. – Это моя миссия. Я и сюда приехал, чтобы посмотреть все ли хорошо в Сиверской. Не верю я официальным бумагам. Как говорится, доверяй, но проверяй!