Звонок в дверь заставил вздрогнуть от неожиданности, а затем глухо застонать – слишком хотелось остаться сидеть на полу, смотря в одну точку и думать обо всем, и ни о чем сразу. Я знала, что ни одна из этих мыслей не вспомнится поутру и даже к вечеру, они все просто сотрутся под навалившимися заботами и другими делами. Но я все равно поднялась, нетвердой походкой направилась в коридор, предусмотрительно посмотрев в экран электронного домофона. На пороге оказался брат, нетерпеливо притопывая ногой и оглядываясь по сторонам.

Я спешно открыла, впуская Матиаса, на котором почему-то красовалась черная кожаная куртка в тридцатиградусную жару.

– Не замерз? – хмыкнула я, отходя в сторону и складывая руки на груди. Брат рассмеялся, закрыв за собой дверь.

– Водитель отца любит могильный холод в машине, – пожал плечами он, по-свойски пройдя в гостиную и растянувшись на диване, закинул ноги на стеклянный журнальный столик.

– Ноги со стола! – прикрикнула я. Внимание привлек небольшой пакет, который Матиас бросил в коридоре. Подозрение закралось внутрь, рассаживаясь там поудобнее. Я глянула на брата, которого, кажется, противоположная стена с выключенным телевизором занимала больше, чем все остальное. – Зачем пришел?

– Твоя гостеприимность поражает, Лу, – улыбнулся он, но улыбка быстро сменилась серьезностью, – Отец просил заехать, напомнить, что тебе лучше бы поскорее добраться до жены Генри с поддержкой, пока это не сделал кто-то другой. – я отвернулась, смачно ругнувшись про себя. Неужели он так наказывал меня? Видел сцену с Анабель во дворе? Услышал от Гонсалеса? Сука. Все еще хуже, чем могло бы быть.

– Кто, например? – я притопнула ногой, метнувшись к комоду справа от дивана, и принялась наливать в два бокала янтарную жидкость. Этот разговор на трезвую голову я просто не вынесу.

– Гонсалес, Санчес, да кто угодно. Всем выгодно нас убрать, а Генри мог делиться с женой многими сведениями, маршрутами.

– Не делился.

– Ты так в нем уверена даже после всего, что было?

– А что было? – я повернулась к брату, едко вскинув бровь, – Ты избил его, отец женил на первой попавшейся на глаза служанке, все. Он не делился даже со мной.

– Жена это другое, – заметил Матиас, потянувшись к бокалу, – тем более она ждет ребенка.

– Твою мать, если ты пришел посетовать на судьбу, то проваливай! – ком подбирался к горлу, словно еще немного и я выплюну душу вместе с огромным пластом вины и сожаления. Глаза пощипывало от накатывающих слез, бокал в ладонях едва заметно подрагивал. Матиас едва взглянул на меня, но тут же замолчал, осушив стакан полностью.

– Это только послание отца, он хочет, чтобы ты, как можно быстрее, ее навестила, – прошептал брат, легко сжав мою ладонь, – а я хотел сказать, чтобы ты не обижалась на Марию. Ты ведь знаешь ее.

– Мне все равно на ее слова и поступки.

– Это делает мне больно, – еще тише заметил он, – ваши ссоры и размолвки. Я не хочу выбирать между. Вы ведь обе моя семья, я бы никогда не смог выбрать. Ты была рядом всегда, учила кадрить девчонок и угрожала кастрацией, если хоть одна из них принесет ребенка от меня до совершеннолетия, а потом добавляла, что если такое случится, то все равно поможешь, у тебя всегда были важные и мудрые слова. А она… она почти одно целое со мной, Лу, – Матиас отвернулся, будто сами эти слова вызывали у него отторжение и непринятие. Я потянулась к брату, обнимая его, чувствуя, как одна слеза все же скатилась по щеке.

– Я никогда не заставлю тебя выбирать.

– Спасибо, Лу, – отозвался хриплый голос, а теплые руки обхватили в ответ. И, наверное, это был единственный по-настоящему нормальный вечер в кругу семьи.

Хорхе уплетал жирный стейк, сидя напротив и запивая все это горячим черным кофе, что вызывало у меня странное чувство отвращения от несовместимости этих продуктов и способа их употребления. Я же просто наблюдал за тем, как друг совершает преступление против кулинарии всего мира, и думал, почему именно он оказался моей правой рукой. Потому что мы вместе выросли? Потому что с самого детства везде были вместе? Или потому что это единственный человек, которому я доверял?

В пальцах тлела сигарета, вокруг сновали рабочие, доделывая наспех проведенный в клубе ремонт.

– Так ты уже решил, что со всем этим будешь делать? – прожевывая большой кусок мяса, спросил Хорхе.

– Тебя где воспитывали вообще?

– Рядом с тобой в пеленках, придурок, – отозвался он, утерев салфеткой губы.

– И я удивлен, что мы оказались настолько разными, – хмыкнул я. Хорхе появился на пороге нашего дома, когда ему было всего несколько лет, а мне пару месяцев. Его бабушка, находясь уже на грани смерти и похоронившая всех детей, принесла его к той, кто мог помочь – к моей матери. И с тех пор мы росли бок о бок, почти как братья. Может быть, даже без «почти».

– С «этим» это с чем?

– А ты не понимаешь, да, в какой ты заднице? Перес, Санчес, расследование, свадьба?

– Ты ведь знаешь, что стоит на первом месте. И знаешь, что все остальное лишь способ достижения цели.

– Ты безумец.

– Безумцы те, кто встанут у меня на пути, – усмехнулся я, зная, что именно это Бог никогда мне не простит, но, быть может, зачтется за праведный гнев?

Я затянулся, выпуская в потолок струйку серого дыма. Да, я слишком давно не был в церкви. Общество семьи Перес и, в особенности, Луизы вряд ли помогало держаться принципов и привычного уклада жизни.

– Зачем заявился сюда? В участке работа кончилась?

– Чтоб на тебя посмотреть, – огрызнулся я, затушив сигарету в пепельнице. Хорхе рассмеялся, обнажив белые зубы.

– Я рад, что ты вернулся, – отозвался парень, я тихо хмыкнул в ответ, зная, что это не сарказм. Меня долго не было в этом городе и, когда уже привычная жизнь стала казаться дурным сном из прошлого, отец решил уйти на пенсию, если это можно так назвать.

– Поехали, – я спешно поднялся, оглядывая то, что уже успели привести в порядок: потолочные светильники и прожектора заменили, прикупили новые столы и диваны, и теперь они, как раньше, стояли друг за другом ровной линией, а разбитые зеркала больше не висели на стенах – говорят, что это плохая примета, несущая за собой несчастья и прочую ересь, в которую я не особо верил. На все воля Всевышнего, даже на страдания и боль.

Хорхе почти мгновенно поднялся следом, кивнул рабочим и направился вслед за мной на улицу.

– Куда?

– В церковь, потом к Перес, – в зеркале заднего вида мелькнул понимающий взгляд, а затем машина двинулась вперед, позволяя выдохнуть на целых десять минут, спустя которые я уже стоял на залитой солнцем площадке, рассматривая привычный пейзаж: голубое чистое море внизу, зеленые холмы, заставленные будто бы игрушечными домиками, и витиеватые дороги, поднимающиеся по склону. Интересно, если церковь находилась на горе, то человек становился ближе к Богу?

Я оставил курящего Хорхе позади, зашел в небольшую часовню. Когда-то по этим же выровненным дорожкам ходила моя мать, также молилась, сидя на скамейке в углу, также размышляла о жизни и собственном пути, а теперь все это делал я. Правда, с меньшей верой в сердце. Никто не мог любить и верить так, как она.

Тень и легкая дымка скрыли меня почти полностью, когда я опустился на самый край деревянной лавки. В это время церковь пустовала, оставляя необходимое мне уединение. Запах ладана проникал в легкие, почему-то снова не душа, не принося облегчения, а просто витая вокруг и будто бы аккуратно дотрагиваясь до лица.

Существовало ли где-то для меня спасение? Мог ли я его заслужить? И если мог, то как? Может быть, в появлении Марии в моей жизни был скрытый смысл? Что, если так было задумано свыше? Стоило доверять происходящим событиям или нужно взять все в свои руки?

Я опустил голову на сцепленные руки, чувствуя, как внутри все разрывалось от противоречий. Почему? Почему я находился сразу на трех сторонах? Когда нужно сделать выбор и отказаться от одной? Мог ли я оставить Бога? Мог ли я оставить честь? И мог ли я оставить наследие, пусть и черное, грязное и безбожное? Я знал, что до этого выбора я еще не дожил, но он ждал где-то в скором будущем. Нельзя плыть на двух лодках – перевернешься, а что говорить, если их сразу три?