Я благодарю и отказываюсь, но предлагаю проводить ее до лифта, поскольку сама собралась в туалет.

— Тед, наверное, совсем вымотался, — замечаю я, передвигаясь на костылях по коридору рядом с ней. — Для врача особенно тяжело, вы не считаете, оставаться спокойным, когда дело касается… его близкого друга?

— Ну, Тед всегда был разумным мальчиком, — говорит Герти с удовлетворением.

Я жду, не скажет ли она что-нибудь еще, но — увы.

— А как вы? — не могу я остановиться. — Вы здесь почти каждый день, Герти. Как вы это все переносите?

— О, как вам сказать… — Пока мы ждем лифт, голова у Герти трясется, как у тех игрушечных зверей, которых люди прикрепляют на заднее стекло своего автомобиля. — Палата довольно приятная. Медсестры забегают, чтобы поболтать, потом у меня есть мое вязание. И, конечно, заходит Тед, когда у него освободится минутка.

Разумеется, именно Тед делает ее присутствие здесь целесообразным. И вообще Герти не считает, что ей досталась суровая судьба. Ведь в ее мире вдовы с сыновьями зачастую вынуждены прозябать на задворках, подчиняясь властной невестке. А Герти до самого последнего времени устраивала регулярные ужины с «мальчиками», проводила выходные в их загородном коттедже, даже иногда сопровождала их во время отпусков, если, конечно, Марк и Тед не отправлялись в какое-нибудь слишком уж явно «голубое» место. Если все это учесть, то ей крупно повезло, и еще один скучный ленч в больничном кафе она не считает слишком высокой платой за свое участие в жизни Теда, а теперь еще — и кончине Марка.

Хотя она упорно не собирается упоминать Марка. Это подстегивает и мое упорное желание достучаться до нее.

— Марк быстро сдает. Каждый раз, как я прихожу, ему все хуже и хуже.

— Возможно. Но очень мило в твоей стороны, что ты так часто заходишь, несмотря на твое собственное, гм, состояние.

— Ничего особенного. Ведь я все равно сюда прихожу, да и состояние мое — временное. Тогда как Марк…

— Все равно ты делаешь, что можешь, верно? Все так должны поступать.

Прибыл лифт и широко разинул свою пасть перед Герти. Я уже понимаю, что никогда у нас с Герти не наступит минута откровения, как это случилось с Тедом. Если Герти осознает, что я когда-то была для Марка не просто подружкой, а куда больше, если она поймет, хотя бы приблизительно, что между Марком и Тедом существуют более близкие отношения, чем между простыми соседями по комнате, и если она что-нибудь слышала или читала о СПИДе за последние пятнадцать лет, тогда все эти секреты она наверняка решила унести с собой в могилу. А я не знаю, как заставить ее признаться, что она все знает и когда она узнала, разве что взять ее за тощее горло и хорошенько встряхнуть. Хотя, собственно, чего уж мне так беспокоиться?

— Я не уверена, что вы застанете меня, когда снова подниметесь наверх, — говорю я ей вместо прощания, когда двери лифта начинают закрываться. — Если нет, то увидимся в следующий раз. — И последнее, что я вижу, когда двери съезжаются, это трясущаяся голова Герти и ее спокойное, как у Будды, лицо.

Я вхожу в палату Марка и поражаюсь, застав его сидящим и относительно бодрым, причем кислородная маска лихо сдвинута на лоб.

— Марк, немедленно надень маску! Ты не должен…

— Иди сюда, Дана, — говорит он свистящим, но твердым голосом.

Я послушно приближаюсь к кровати, где он сидит, поддерживаемый подушками, и кажется полупрозрачным, как святой на пути в рай. От жалости к нему у меня перехватывает горло.

— Что я могу для тебя сделать? — Я благодарна за возможность побыть с ним наедине и за его явно ясное сознание.

— Дана, ты знаешь, что я о тебе беспокоюсь. Мне не нравится, что ты тратишь свою жизнь на этих клоунов. Что ты никак не определишься в жизни.

— Да. — Я потрясена его внезапным чудесным превращением в старого Марка с его нравоучениями. Меня как громом ударило. Причем настолько основательно, что я даже не пытаюсь ему возразить. — Но не стоит сейчас обо мне беспокоиться. Ты должен думать только о том, чтобы поправиться. И, видит бог, сейчас ты выглядишь значительно лучше!

Он морщится и усаживается поудобней.

— Слушай, ты помнишь сумасшедшего дядю Фреда? У которого хижина в Маритаймз?

— Ну разумеется, я помню твоего дядю Фреда. Он подарил нам на свадьбу бильярдный стол, как раз для нашей однокомнатной квартиры. Я всегда его за это любила. Но я не помню ничего про хижину.

— Так вот, она у него была. И когда он в прошлом году умер, он завещал ее мне. Я там пока еще не был, но слышал, что там совсем неплохо.

— Вот как. — Значит, вот она, последняя воля умирающего. Он желает каким-то образом увидеть эту хижину, а я должна сделать вид, что это возможно. — Ну, в это время года там наверняка довольно уныло…

— Ничего подобного. Домик хорошо утеплен.

— Вот как? — Я все еще никак не могу поверить в то, что я говорю с Марком и обсуждаю с ним хижину его дяди. Что я вообще могу говорить с Марком! — Наверное, когда ты отсюда выпишешься, вы с Тедом сможете съездить на Восток и все увидеть собственными глазами.

— Уиппет! — Несмотря на его глаза навыкате, которые он не сводит с меня, видно, что он почти усмехается. — Я отсюда не выйду, и ты это знаешь, так что кончай с этим дерьмом. Я хочу, чтобы в домик дяди Фреда поехала ты.

— Я? С какой стати…

— Не спорь со мной. Мне трудно дышать. Просто сделай то, о чем я тебя прошу. Возьми ключ, он на столике, на общем кольце, такой старый. Пусть он будет у тебя. Пока ты не будешь готова туда поехать. Я серьезно, Уиппет. Больше всего на свете тебе нужно место, куда бы ты могла просто… поехать. Я не знаю, как еще тебе помочь.

Я понятия не имею, о чем он толкует, но я твердо знаю, что он в ясном сознании. Наверное, в более ясном, чем я.

— Марк, мне очень приятно, что ты мне это предлагаешь, но тебе лучше оставить ключ у себя. Знаешь, вроде как… знак надежды.

— Дана! — С огромным усилием он усаживается прямее. Дыхание со свистом вырывается из его груди. — Давай не будем дурачить друг друга. Просто возьми ключ. Если я буду знать, что он у тебя, это вселит в меня надежду. Ведь мы же с тобой когда-то любили друг друга!

Мы любили друг друга! Почти ослепнув от слез, я ковыляю к столику и снимаю ключ с кольца. В то же самое время я заставляю себя не смотреть на него — на высохшую жертву концентрационного лагеря, у которого едва хватает сил сидеть даже с помощью всех этих подушек. Хотя бы на мгновение я хочу представить себе юношу, которого я когда-то увидела. Который подошел ко мне сзади в тот день, когда я стояла над сковородкой с жарящимся луком, и так испугал меня, что я прижала пахнущие луком руки ко рту.

— Я все еще люблю тебя, Марк.

— Я тоже все еще тебя люблю. — Его голос уже упал до шепота. — Но тебе обязательно нужно двигаться дальше.

— Я знаю. — И я действительно теперь это знаю, так же хорошо, как и он. Я тащу себя на костылях назад к кровати, целую его в лоб и опускаю кислородную маску.

— Марк, я пойду, хорошо? Герти вернется через минуту. Я скоро приду опять.

Я спускаюсь на лифте в вестибюль, слезы все еще жгут глаза, но в кармане моего пальто лежит, подобно тяжелому куску надежды, ключ от хижины дяди Фреда.

Зажав костыли в одной руке, я другой хватаюсь за перила и с трудом, прыжками, поднимаюсь по ступенькам крыльца. Затем, чтобы отдышаться, прислоняюсь лбом к двери и ищу в кармане ключи. Затем я снова встаю на костыли, толкаю дверь и перекидываю себя через порог. Когда я закрываю дверь, я уже снова еле перевожу дыхание.

Начинает звонить телефон, и я охотно двигаюсь к нему, радуясь этому жизнерадостному звуку. После посещения Марка я рада любому доказательству, что планета все еще вертится. Я жажду возможности услышать чей-нибудь голос, который поможет мне не зацикливаться на том ужасном зрелище, которое все еще стоит перед моими глазами.

— Алло?

— Привет, Дана. Это Леонард.

— Леонард! — Леонард, разумеется, один из Женатиков. Хотя с его последнего визита в город прошло так много времени, что мне требуется сделать паузу, чтобы перебрать мою мысленную картотеку. — Где ты сейчас?