— Что? Карл, я тебя едва слышу! Где ты, внутри стиральной машины?

— Слушай, чем скорее я повешу трубку, тем быстрее я приеду. Я только надеюсь, что ты там не слишком перетрудилась.

В одиннадцать ноль шесть, плюс-минус минута, начал звонить телефон. Я как раз заворачивала в фольгу то, что удалось спасти от шашлыка из курицы, и пыталась засунуть в морозилку контейнер с рыбой, тушенной в белом вине. Морозилку давно пора было разморозить, она забита теми ужинами, которые я всю неделю готовила и к которым никто так и не прикоснулся. Салат, который, слава богу, мне так и не пришлось заправить на этой неделе неудавшихся кулинарных дебютов, еще достаточно свежий и, возможно, продержится еще пару дней. Однако мое очередное суфле (я действительно научилась его здорово готовить) снова последует в помойное ведро, где оно обвиснет по краям, смахивая на мутанта, выведенного психом-ученым, который так и не может отказаться от своей мечты стать «формой жизни, способной сожрать Толедо».

— Алло?

— Дана, если ты решишь бросить трубку и никогда со мной больше не разговаривать, я тебя пойму.

— Я не буду этого делать, если, конечно, ты звонишь, чтобы сказать, что едешь.

— Еще один момент, солнышко. Я понимаю, все это звучит… Но на этот раз дело в Джемме. У нее трудное домашнее задание и, разумеется, только папочка…

— Домашнее задание? В это время? Разве она не должна уже спать? Кстати, и мы тоже?

— Я приеду, как только смогу. Если только… Послушай, может быть, ты уже предпочитаешь, чтобы я вообще не появлялся?

Я устало оглядываю свою кухню, заваленную несъеденной едой, и раковину, полную грязной посуды, в которой я ее готовила.

— Нет, я предпочитаю, чтобы ты приехал, когда сможешь.

Было уже далеко за полночь, когда я в очередной раз (я уже здорово навострилась) убираю со стола так и не зажженные свечи, все еще сложенные салфетки и сверкающие чистотой столовые приборы. Затем выключаю свет на крыльце, запираю входную дверь и направляюсь в спальню.

Будит меня скрежет ключа в замочной скважине и приветственное «гав» Мерфи. Затем Карл осторожно прокрадывается в постель и обнимает меня.

— Прости меня, — шепчет он мне в шею. — Как приятно наконец-то здесь оказаться.

— Карл… Я не могу сейчас заниматься любовью. Я очень устала, ужасно устала…

— Да, я знаю. Я тоже.

И все же в полусне я ощущаю, что мы занимаемся любовью, хотя и несколько сомнамбулическим образом. Я просыпаюсь окончательно, только сообразив, что кончила. Голова сонного Карла лежит на моем плече. Пожалев его, я не спрашиваю, который час. Но он все же проснулся.

— Ты очень здорово перетрудилась, верно? — спрашивает он в темноте.

— Да нет, не особенно. Думаю, что я всего лишь… раздвинула ноги, а остальное сделал ты.

— Я имею в виду готовку и все остальное. Я заглядывал на кухню. Еще одно погибшее суфле! Послушай, тебе не надо всем этим заниматься, честное слово.

Внезапно сон окончательно слетает с меня.

— Почему? Почему не надо? Было бы приятно, в порядке разнообразия, разумеется, если мне удастся заманить тебя сюда, сесть и поужинать дома, как все нормальные люди.

Карл пошевелился, и хотя я не вижу его лица, тут же понимаю инстинктивно, что я сказала что-то не то. «Нормальные» — он именно от этого бежит, причем не вполне успешно. «Нормальные» — это то, чего ему от меня совсем не нужно, и что он меньше всего рассчитывал встретить в «девушке по вызову», которая представилась, как «просто Грейс».

— Не волнуйся. — Я пытаюсь сгладить оплошность. — Я знаю, когда проигрываю. С этой поры продолжаем питаться любовью. Не знаю, поверьте, что такое на меня нашло.

Хотя я довольно ясно представляю, что на меня нашло, и, если честно, это пугает меня до смерти: та степень, до которой я позволила себе окунуться в тоскливую фантазию о доме, где я была бы хозяйкой. Степень, в которой я, такая, как я есть, и на такой жизненной стадии, позволила себе захотеть окунуться в фантазию с участием Карла или кого-то другого.

— Нет, это я виноват. — Карл откатывается от меня, садится и приглаживает пальцами волосы. Даже не зажигая света, я могу сказать, что он полностью вымотан и ближе к поражению, чем я вообще могу себе представить.

— Карл… ты не хочешь об этом поговорить? — И я бессмысленно надеюсь, что он не захочет, по крайней мере, в эту минуту.

— Нет, пожалуй, нет, — говорит он. — Не больше, чем ты хочешь об этом слушать.

На этот раз, когда Карл на цыпочках проходит в спальню, как обычно, значительно позже, чем обещал, я сажусь и включаю свет. Он застывает на полдороге, держа в одной руке туфли, подобно первокурснику, которого декан застукал после отбоя.

— Черт. — Он смущается и бросает туфли на пол. Они падают с громким стуком. — Похоже, ты получаешь больше, чем рассчитывала, не так ли, старушка?

Я предчувствую столкновение, и мое сердце начинает колотиться. Но я заставляю себя пожать плечами. Такая легкомысленная, бесчувственная, совсем не истеричная бывшая жена, на которую я все еще хочу походить.

— В последнее время значительно меньше, чем рассчитывала. Кстати, ты бы бросил эту привычку называть меня старушкой. Насколько я помню, я на два года, восемь месяцев и шестнадцать дней тебя моложе, старичок!

Я держусь бодро, как будто ожидаю плохих медицинских новостей. Но, похоже, Карла не проведешь. Он садится и протягивает руку, чтобы сжать мою ладонь.

— Так ты хочешь все услышать, так?

— Я… полагаю, что дело в твоей жене, Вивьен, верно? Которая не хочет смириться с ситуацией, что бы ты по этому поводу раньше ни говорил. — Я стараюсь говорить спокойно, не осуждающе. Или, может быть, я стараюсь говорить спокойно, потому что хочу утихомирить биение своего сердца. Карл, с одной стороны, прав, с другой — нет. Я хочу услышать. Но одновременно я самым решительным образом не хочу ничего слушать. Еще больше мне хочется, чтобы меня это не трогало.

Он не смотрит на меня, как будто обращается к дальнему углу, где стоит шкаф и куда не доходит свет настольной лампы. Как будто надеется найти там, в темноте, решение для будничной, тоскливой скуки жизни, от которой он никак не может отделаться.

— «Послушай, — сказал я ей, когда стало ясно, что мне следует уйти… — Мне нужно мое собственное место, где бы я мог жить. Где я бы мог раздумывать над своими собственными мыслями, почитать книгу, или не читать, если мне так заблагорассудится. Место, где бы я мог искать чистую рубашку, не дав этим повод для очередной ссоры». Сначала она вроде бы с этим согласилась. Но шло время, наше раздельное житье становилось все более постоянным… Короче, теперь она боится, что потеряла меня навсегда, понимаешь? И этот страх делает ее в данный момент совершенно невозможной.

Я понятия не имею, как мне реагировать на это признание. Но мне приходит в голову, правда, немного смутно, что если покой и возможность побыть одному и есть то, чего добивается Карл, то зачем ему, с трудом освободившись от одних обязательств, тут же впутываться в другие, со мной?

— Разумеется, такого я не ожидал. — По-видимому, «прочитав» мое молчание и соответствующие мысли, он поворачивается ко мне, без улыбки, но очень нежно. — Ты должна понять, что под тем, что я сказал, никоим образом не подразумевается, что я хоть немного жалею о том, что случилось. Во всяком случае, между тобой и мной.

Пусть так, но никто и не предполагает, что он готов в моем лице заиметь еще один вариант своей жены. То плаксивую, то скандальную, находящуюся в постоянной борьбе за нормальную жизнь с человеком, которого она, вне всякого сомнения, любит.

Что же остается в этой ситуации мне? Столь знакомая роль «другой женщины»? Опять предлагать себя, хотя меня очень тянет в этом смысле уйти на пенсию? Снова связаться с человеком, которому от меня нужно только отсутствие всяких сложностей. Служить жизнерадостным противовесом долгосрочной домашней жизни. Единственная разница между Карлом и Женатиками — в Карла я влюблена. Это, с одной стороны, делает меня требовательной. А с другой стороны, не позволяет мне просто пожать плечами, повернуться и уйти, если мои требования оказываются невыполнимыми.