Проходит несколько минут, прежде чем Джерри, все еще целенаправленно шагающий по траве, соизволяет бросить мне несколько слов через плечо:

— Я не хочу из-за этого ссориться, — хрипло заявляет он, все еще прерывисто дыша, — иначе мне не отдышаться.

А, естественно, — бронхиальная астма Джерри, сопутствующая ему всегда, во всяком случае, сколько я его знаю. Я иногда задумываюсь: если бы не легион разновидностей его аллергии, стал бы Джерри более воинственным? Не раз во время наших странных отношений я ловила себя на том, что хочу, чтобы Джерри заорал в ответ на провокацию, а не начал очень быстро поливать свои цветы, обречено шмыгая носом. Может быть, если бы он ругался со мной с самого начала — и плевать на дыхание — мы бы с ним так быстро не свалились в анемичную пустоту. Может быть, мы в данную конкретную минуту не занимались бы попыткой снова завести наши прошлые амурные отношения, особенно если учесть, что мы были обременены собачьим производным одной из его прошлых связей, которая последовала после нашего романтического расставания.

— Нам не нужно ссориться, — замечаю я жалобно. — Мне очень жаль, что Мерфи удалось вырваться. Этого больше не случится.

— Надеюсь.

Но только когда мы подходим к моей двери, Джерри благосклонно заглядывает мне в глаза.

— Знаешь… — Он останавливается на крыльце, чтобы половчее придать своему лицу любимое им выражение интервьюера: «кончай с этим дерьмом». — Ты застала меня врасплох, заявив совершенно неожиданно, что скучаешь по мне.

— Нет, это ты скучаешь по мне. Сам же первый сказал, забыл? — Обретя некоторую уверенность после продолжительного поцелуя и его страстного уверения, что мы все уладим, я теперь… почувствовала… нет, не то чтобы давала задний ход… Просто я колеблюсь, прежде чем ринуться очертя голову в дверь, которую сама же открыла. Поэтому я отвожу взгляд, разыскивая ключ в кармане, чтобы открыть настоящую, а не фигуральную дверь в мою квартиру.

— Да, хорошо, я сказал это первый. Но ведь это ты заговорила о любви.

— Джерри, ты идешь на попятный? Ты можешь сказать об этом прямо. — И мне почти хочется, чтобы он это сделал. Хотя бы для того, чтобы еще раз притушить мой энтузиазм.

— Нет, нет, я только… Послушай, я думаю, мне все равно нужно поехать.

— Ну конечно. — Я не могу не взглянуть на него с изумлением. — Я понимаю, это же деловая поездка. Ты же не можешь взять и отказаться.

— Конечно, — соглашается он, но как-то очень неуверенно. — Итак, мы повременим до моего возвращения из Мадрида.

— Мне казалось, речь шла о Барселоне.

— Да, верно, но я поменял билеты на Мадрид или еще куда-то. И вообще, какая разница? — Он нежно взял меня за руку. — Главное в том, что мне все равно надо ехать. Мне очень жаль.

Если ему жаль, что он навязал мне Мерфи, то мне жаль еще больше. С другой стороны, я должна признать, что чувствую облегчение от предложения повременить. Хотя бы для того, чтобы замедлить ход событий. Да и Марта не будет представлять реальной угрозы, раз он уедет в Испанию подальше от нас обеих.

— Все в порядке, — говорю я ему. Удивительно приятно целовать Джерри здесь, на крыльце, целовать по-настоящему в сгущающихся сумерках, несмотря на костлявую голову Мерфи, тыкающуюся в наши колени. В качестве прелюдии к обмену более интимными ласками, после того как мы войдем в дом и…

— Замечательно. — Джерри резко отодвигается и несколько смущенно смотрит на меня с безопасного расстояния. — Мы не будем об этом больше говорить, пока я не вернусь. Или делать что-нибудь. Если ты меня верно понимаешь.

Я его верно понимаю. Еще пара поцелуев здесь, на крыльце, вот и все, что он имеет в виду. А после… никоим образом Джерри не собирается расположиться на ночь в каком-либо другом месте, кроме раскладушки в моем кабинете. Что является, как я догадываюсь, галантной уступкой с его стороны в связи с двусмысленностью его текущих обстоятельств. С моей точки зрения, давно пора было с такой галантностью завязать.

Я хотел бы описать это ощущение, но не могу. Каково это — быть опьяненным сознанием, что впервые в жизни я мог свободно бежать! Разумеется, я понимал, что мое освобождение было случайным. В смысле, я вырвался, а не меня отпустили. Разумеется, еще слишком рано считать эту женщину своего рода союзницей. Хотя очень мило было с ее стороны дать мне возможность погрызть все эти деревья и газонокосилку, я точно знаю, что Джерри интересует ее куда больше, чем я.

Что вполне справедливо, если учесть, что я снова смогу воспользоваться ее невниманием и вырваться еще раз. Есть в этом что-то завораживающее. Почти внушающее благоговение. Мчаться через парк, куда несут лапы! Быть собакой среди собак, так сказать. Нет, еще лучше: быть своего рода богом среди собак. Я заставил всю остальную стаю следовать за мной — даже прямиком в челюсти ада, как мне кажется, выбери я такой путь.

Теперь, когда я испытал свободу на таком уровне, возникает вопрос: смогу ли я впредь удовлетворяться спокойными небольшими прогулками под строгим наблюдением и смириться? Разумеется, вы можете возразить, что мне было лучше, пока я ничего этого не знал. Возражайте, сколько хотите, я не стану слушать.

Вместо этого я просто буду лежать здесь и снова в уме повторять мое недавнее замечательное приключение. Со скромной улыбочкой на морде и мятежными мечтами в сердце. Мечты, в которых я могу ждать следующего шанса подняться и побежать, снова стать богом среди собак.

Когда я на следующее утро проснулась, было уже светло. Рядом с собой на подушке я вижу темную взлохмаченную голову. Я улыбаюсь. Милый, сентиментальный Джерри с его галантными порывами, по-видимому, глубокой ночью не смог держаться данных самому себе обетов, предпочтя держаться за меня.

— Джерри? — Я осторожно трогаю его за плечо, прикрытое одеялом. — Джерри, я так рада…

Ко мне поворачивается уродливая ухмыляющаяся морда с черными деснами и одним вытаращенным глазом.

— Мерфи! — Это надо же!

Но когда собака спрыгивает с кровати, я начинаю смеяться.

— Ну что, Мерфи? Понравилось? Не могу сказать того же про себя. Видно, я крепко спала. Давай не будем ничего говорить Джерри, ладно? Он ведь думает, что я вернулась к нему.

Когда Джерри выходит из моего кабинета, он, похоже, очень радуется тому, что Мерфи по собственной инициативе расположился рядом со мной.

— Вау, он и правда от тебя в восторге. Здорово!

Угу. Я ставлю перед ним кружку с чаем и противоаллергические лепешки, которые я специально купила и которые, на мой вкус, казались сделанными из старых дождевиков.

— Это означает, — продолжает болтать Джерри, с удовольствием уплетая лепешки, — что я могу уехать со спокойной совестью.

Мне же кажется, что Джерри готовится удалиться не только со спокойной совестью, но и быстрым шагом. Сегодня утром я уже не замечаю ищущих взглядов, не слышу никаких намеков на то, что может произойти между нами после его возвращения.

Только когда он уже стоит в дверях, перекладывая свой саквояж из одной руки в другую, я замечаю признаки некоторого колебания.

— Ты же знаешь, я глубоко ценю то, что ты для меня делаешь…

— Джерри! Кончай со своей благодарностью раз и навсегда. Я согласилась взять Мерфи, и я его взяла. Не надо чувствовать себя виноватым.

Он снова ведет себя так, будто сильно в чем-то передо мной провинился, черт побери, будто собирается провернуть какую-то большую авантюру. На одно ужасное мгновение мне приходит в голову шальная мысль: что если он собирается оставить у меня собаку навсегда?

— Ты ведь собираешься вернуться, так? Ты ведь отправляешься в Барселону вовсе не по Программе защиты свидетелей, верно?

— Разумеется, я вернусь, — уверяет он меня. — Дана, я… О черт! — Он мгновение колеблется, как будто стоит на краю и хочет что-то сказать, затем снова отодвигается от пропасти. — Ничего, подождем до моего возвращения.