— Джерри, ты что-то хочешь мне сказать?

— Нет. Давай будем придерживаться первоначального плана, хорошо? Отложим разговор на пару недель.

Я раздумываю, не начать ли спорить. Но так же быстро отказываюсь от этой идеи. Ведь нельзя сказать, что я сама полностью готова посмотреть ему в глаза и подтвердить то, что наговорила накануне. Непостоянство — имя твое, Ягер!

— Ладно, — соглашаюсь я, — чем раньше ты уедешь, тем скорее вернешься. — Это вовсе не значит, что я хотя бы на секунду поверила в эту его прикидку насчет «двух недель». По меньшей мере месяц пройдет до того момента, когда Джерри сможет заставить себя приехать и забрать собаку, как забытый багаж.

Когда он наклоняется, чтобы поцеловать меня, довольно поспешно, на прощание, в его глазах стоят слезы. Затем он отводит Мерфи в сторону, а я деликатно отворачиваюсь. Как бы Джерри в душе не относился к псу, на поверхности он сентиментален.

— Пока, старина, — шепчет он в мохнатую шею Мерфи, напомнив мне мальчика из старого детского фильма, которому пришлось расстаться со своим любимцем по дороге во взрослую жизнь. — Веди себя хорошо. Для разнообразия.

— С ним все будет в порядке, — уверяю я с душевностью, которой вовсе не испытываю.

Джерри молча согласно кивает, поднимает свой саквояж и выходит за дверь.

Я иду к окну в гостиной — моему привычному посту, с которого я наблюдаю за уезжающими мужчинами. Мерфи бредет за мной. Он встает на задние лапы, передние ставит на подоконник и смотрит на улицу, причем его нос оставляет дополнительные пятна на оконном стекле.

Ему уже, очевидно, ясно, что Джерри уезжает. Разве что у него запоздалая реакция. Я представляю себе, как он выбивает головой стекло и мчится по улице, хотя Джерри уже давно и след простыл. Или страдает днями напролет у нетронутой миски, положив на ее край мокрый нос.

Но пока что он с олимпийским спокойствием наблюдает, как Джерри ставит саквояж на заднее сиденье «хонды». Даже когда машина отъезжает, Мерфи продолжает спокойно таращиться в окно, и в его странно бледных желтых глазах так же невозможно что-то разобрать, как и в волчьих.

— Ты не очень переживаешь, Мерфи? Справишься?

Услышав свое имя, Мерфи поворачивает свою клоунскую морду ко мне, и мне кажется, что в его желтых глазах я читаю: «Справлюсь? Разумеется. И не тешь себя надеждой, что здесь ты единственная, кто справляется».

— Прекрасно. Потому что теперь мы вместе, Мерфи. Связаны друг с другом… И никто не может сказать, надолго ли?

Я произношу эти слова вслух, и в моем животе тошнотворная действительность начинает оседать в комок и устраиваться в недрах организма, подобно тонущей наковальне.

Связаны друг с другом? Я вполне переживу. Я могу жить с кем угодно, кроме, пожалуй, Марты, но я сомневаюсь, что она явится сюда с визитом. А пока это место вполне мне подходит, оно, разумеется, не идет ни в какое сравнение с узкой клеткой в Приюте.

Что касается Джерри, то я уверен, что он вернется, чтобы уничтожить все то приятное, что произойдет в его отсутствие. Если я собираюсь еще раз пробежаться по парку, прежде чем он объявится, мне надо начинать обхаживать эту женщину прямо сейчас.

Я продолжаю смотреть на собаку, которая тоже не сводит с меня взгляда. Я глотаю комок в горле и представляю себе воздушный шар над головой — с единственным словом «SOS», что вкратце характеризует ситуацию.

Как теперь выясняется, Джерри возвращаться не собирается. Я не знаю сам, как к этому отношусь. С одной стороны, столь весомое подтверждение победы Марты оставляет дурной привкус во рту. С другой стороны, я вынужден признать, что отчасти мое желание сорваться и побежать вызывалось самим Джерри, так что пусть так оно и будет. Ведь если честно, то наш союз с Джерри никогда не был скреплен на небесах.

Конечно, мое затянувшееся пребывание здесь — далеко не медовый месяц. Дана делает это только для того, чтобы выслужиться перед Джерри и, похоже, даже не догадываясь, что зря теряет время. Ведь где бы сейчас Джерри ни находился, можно не сомневаться, что Марта рядом. Или, правильнее будет сказать, сверху — ее любимая поза, так проще командовать. Сидит на Джерри, как будто он чемодан, который требуется закрыть. И где же в результате Дана, собачья нянька? Где-то далеко — с поводком в одной руке и пакетом для моих отходов в другой.

Жаль, но больше мне пока не пришлось вторично пережить той свободы, которая выпала на мою долю во время нашей первой прогулки в парке. С тех пор она всегда держит меня на коротком поводке и выводит по такому строгому расписанию, которое сделало бы честь самому Джерри, этому радже репрессий. Однако, в отличие от Джерри, я чувствую в Дане слабый проблеск сочувствия к моему положению. Позавчера, например, когда она опаздывала и выставила меня на двор, чтобы я мог сделать свои дела за пять секунд или быстрее… По крайней мере, у нее хватило порядочности признать, насколько это было непорядочно. Внезапно, как гром среди ясного неба, она начала вслух говорить о каком-то пленнике, которого надсмотрщики каждое утро выводили из камеры и приказывали испражняться по расписанию.

Не то что бы собака была тем, с кем, как я чувствую, я могу разговаривать. Но в нем что-то есть, что заставляет меня говорить с самой собой. Например, позавчера, когда я выпустила его во двор, отдав строгий приказ выполнить единственный трюк в его репертуаре — сходить по-большому более или менее по команде, я внезапно вспомнила историю, которую слышала много лет назад, еще в моем детстве в прериях: про Луи Риля, которого захватили горцы и держали в тесной хижине, превращенной в тюрьму, откуда охранники каждое утро выводили его во двор. Он каждый раз должен был пройти через это унижение: снять штаны и слушать громкий голос, орущий прямо в ухо: «На позицию, присесть, срать!» Как будто это можно делать по команде.

Вот что владение собакой, даже на временной основе, творит с моей психикой: мне приходится играть роль горца, тогда как я всю свою жизнь больше казалась самой себе Рилем. В этих отношениях я являюсь властным взрослым человеком. Ограниченным, мрачным представителем закона и порядка, номинально повелевающим этим мохнатым четвероногим ребенком.

Должна сказать, что в «Удивительной Грейс» очень мало экранного времени уделено тому, как собачьи герои накладывают кучи во дворе, выкусывают блох или вылизывают свои яйца. Нет, собаки в сериале — все деловые, целеустремленные, с пушистыми хвостами, которые укрепляют репутацию «Мэри Кей Косметикс». И для любого сценариста в поисках идей для будущих эпизодов куда полезнее по-быстрому прочитать «Отважного Боба», чем тратить драгоценное время, гуляя со стариной Мерфи.

Хотя иногда он смотрит на меня так торжественно и печально, что я невольно вспоминаю о благородных предках. Вроде Черного Лося, оценивающего потенциал белого человека в качестве стенографиста теперь, когда от его собственной культуры уже ничего не осталось, кроме рассказов, которые так и не были записаны. Или путешественника во времени, который уже проходил через этот пункт в своей предыдущей жизни.

Большую часть того, что я знаю, я вызнал через телевизор. Но поскольку я никогда не имел возможности пользоваться пультом управления, многое из того, о чем я для себя составил представление, не всегда попадает в точку. Я знаю, что существовал период до нашей эры, или, как я его называю, «До завоевания», когда мои предки сами руководили своими делами. Затем пришел период одомашнивания, принесший с собой не только плен, но и своего рода собачью диаспору, которую люди раздробили на стаи в соответствии со своим главным действующим принципом — разделяй и властвуй.

Мне хотелось бы думать, что эта женщина, с которой мне приходится жить вместе, ощущает некоторое сочувствие к моему положению, но, если не считать ее отдельных вспышек проницательности, у меня нет тому доказательств. Пока единственное, что мы вместе смотрим по телевизору, это «Францисканец Бобби». Она принесла это на видео и заставила меня смотреть вместе с ней. Причем она постоянно тараторила, удивляясь, как они умудрились заставить собаку выполнять трюки во дворе церкви, и не удастся ли ей незаметно украсть сюжет.