Шаховской посмертно был реабилитирован.

Друзьями Василия Васильевича Розанова я считаю П. А. Флоренского, который жил с семьей в Сергиевом посаде, и Сергея Алексеевича Цветкова, который жил в Москве. Сергей Алексеевич Цветков уже после смерти отца моего, в 1922 году женился на Зое Михайловне. У них была дочка Ира, которая родилась еще до смерти моей мамы. Когда моя мама умерла, они принимали участие в ее похоронах. Зоя Михайловна выбрала место для могилы. Жили они тогда трудно. Зоя Михайловна только начала изучать английский язык, а впоследствии стала известным профессором, автором учебников по английскому языку.

Когда я лежала в больнице в 1923 году и мне делали операцию, она, несмотря на то что была замучена жизнью, навещала меня, приносила мне вкусную еду. Они жили тогда неподалеку от Преображенской заставы.

С. А. Цветков издал рукопись Одоевского в 1913 году — «Русские ночи». Он был большой знаток русской литературы. Папа всегда считал его очень умным человеком. Он писал в «Опавших листьях» — «кого считаю умней себя, так это Флоренского и Цветкова». Сергей Алексеевич очень тонко умел подмечать разные стороны жизни, чувствовал маленьких людей, умел изображать их — у него был артистический дар и он в молодости, как сам мне рассказывал, играл на сцене в любительских спектаклях. Он был из Тифлиса. Знания его были огромны. Где, что, когда и при каких обстоятельствах было написано — он все знал. Память у него была замечательная. Но здоровье у него было плохое, и поэтому он был в жизни вялый. В начале двадцатых годов он работал в какой-то научной библиотеке, затем ушел и всю жизнь был на пенсии. К тому времени у него уже была большая семья — трое девочек.

Я всегда приезжала в Москву из Загорска, останавливалась у них. Зоя Михайловна была на работе, я ее мало видела, а больше разговаривала с Сергеем Алексеевичем. Он мне советовал какие книги читать. Он помог нам сдать архив отца Бонч-Бруевичу в Литературный музей. Тогда же были сданы 12 больших папок с вырезками статей папы из «Нового времени». Сохранились ли они — не знаю. Жила я у них одно время, году в 1935, месяца четыре, — я не могла устроиться на работу, они меня взяли к себе.

Такими же близкими, как Цветковы, были мне Воскресенские, семья доктора Воскресенского. Жили они при Сокольнической больнице. Я у них тоже часто жила, гуляла с их детьми, они мне всячески помогали. Александр Дмитриевич Воскресенский был известный в Москве детский врач, одно время был заведующим больницей. Затем его, неизвестно за что, арестовали и он был в трудовых лагерях на Беломорканале. Через четыре года его вернули и он опять работал при больнице. Умер он девяносто одного года, почти до последнего времени работая консультантом. Похоронен он на Немецком кладбище, там же, где его родственники. Был он домосед, немножко с чудачеством, с ярким живым языком, по характеру — бытовик, очень любил Лескова. Был истинно русский человек, любил все русское, был большой патриот.

Жена его по характеру была полной противоположностью своему мужу. Очень живая, общительная, предприимчивая, знает 8 языков, по-французски говорит лучше, чем по-русски. В одном муж и жена сходились — они были очень отзывчивы к чужому горю и всем старались помочь. Замечательно чувствовала искусство Лидия Александровна, все красивое, интересное она стремилась выявить в жизни. Собрала прекрасную библиотеку по искусству. Дети ее сейчас уже все работают в разных областях науки. Их семья была очень близка с семьей Фаворских, как родные.

Я же Фаворских знала издали, больше через своих друзей — Флоренских и Воскресенских. Помню только, как Владимир Андреевич Фаворский случайно встретился со мной на посмертной выставке моей сестры Нади, устроенной в доме литераторов в 1957 году в марте месяце. Мы вместе ходили. Ему очень понравились Надины иллюстрации к «Грозе» — Кабаниха, и Кай в «Снежной королеве».

Еще две выставки Надиных картин в Москве были устроены в Центральном доме работников искусства в мае 1959 года и в музее Достоевского зимой 1961 года.

Лидия Александровна Воскресенская до сих пор мой самый близкий и дорогой друг, так же как и ее дочь Ника Александровна.

В Петербурге близкими друзьями отца были Евгений Павлович Иванов и Валентин Александрович Тернавцев. Последний был крестным отцом моей сестры Нади и очень любил ее. Он бывал у нас днем, бывал и воскресными вечерами. Он принимал большое участие в Религиозно-философских собраниях. 3. Н. Гиппиус отзывалась о нем как об очень умном и интересном ораторе, нашедшем какой-то новый, особый путь понимания Нового Завета, отличный от Розанова и Флоренского. Впоследствии он писал работу «Толкование на Апокалипсис», говорили, что это очень интересная работа, но я не пыталась о ней узнать, так как тема эта была мне чужда. Дочь его отдала черновик в Публичную библиотеку им. Салтыкова-Щедрина, а подлинник пропал.

Жена Тернавцева, Мария Адамовна, у нас бывала редко, и мы у них редко бывали. Он был очень красивый, статный человек, веселый, похожий на итальянца. У них было трое сыновей и две дочери. Старший и младший сыновья погибли во время первой мировой войны, второй сын умер после революции от туберкулеза. Ирина Валентиновна была тогда замужем за сыном литератора Щеголева, а в настоящее время замужем за художником Альтманом. Приезжала она ко мне в гости до войны с Саррой Лебедевой, скульптором, и мы вместе бродили по закоулкам Лавры.

Дети Валентина Александровича, Муся и Ирина, приходили к нам, детьми, играть. Муся вспоминала, как я им читала Гоголя «Вий» и «Страшную месть». Так ей запомнилось это чтение, она это вспомнила, когда меня увидела в последний раз в гостях у сестры моей Нади. Это было за несколько месяцев до ее, Муси, трагической кончины.

Учась в Педагогическом техникуме, Надя написала сочинение о значении монастыря Троице-Сергиевой Лавры, которое Наталья Дмитриевна отметила, как очень хорошую и вдумчивую работу. Она о ней вспоминала много лет спустя. В это же время Надя с Варей поступили в театральную студию Бойко, которая была в стиле театра Мейерхольда. Надя с Варей очень увлекались этим театром, и Надя, помню, блестяще играла роль принцессы в «Шахерезаде».

В это же время Надя решила выйти замуж за студента Электротехнической академии — Александра Степановича Верещагина. Хотя мы жили очень трудно, я очень горевала, так как о нем ходили неважные слухи, что он плохо жил со своей первой женой, — она уже умерла, и что у него плохое здоровье. Я умоляла ее не выходить замуж, но она не послушалась. Вышла замуж гражданским браком и переехала к нему в общежитие. Надя ушла из детской библиотеки, и муж устроил ее работать в магазин при академии, где продавали канцелярские принадлежности.

В это время мама начала еще сильнее болеть. Обнаружилась болезнь печени, нужен был белый хлеб, а его не было. Была одна картошка, постное масло, сахар и черный хлеб, который выдавался по карточкам, да изредка посылки из «Ара».

В конце 1922 года стали поговаривать о переводе Электротехнической академии в Ленинград, но я не могла ехать с больной матерью, а квартир служащим не предоставляли.

Верещагины уехали в Ленинград в начале 1923 года вместе с академией. Я лишилась места. Варя тоже не работала. Мама получала крошечную пенсию за папу — 13 рублей в месяц, — по его прежней службе еще в Государственном контроле. Посылки из «Ара» к тому времени прекратились. Положение было очень тяжелое. В это время мама уже совсем слегла, ее устроили в бывшую земскую больницу, где главным врачом был наш друг — Николай Александрович Королев, где прежде лежала сестра Аля.

Врач определил мамину болезнь: камни в печени. Боли были ужасные, она не могла лежать совсем в одном положении, каждые пять минут надо было ее переворачивать. Недели через три выяснилось, что мама совсем безнадежно больна, что вылечить ее уже нельзя. Сестры медицинские выбивались из сил, такие страшные боли были. За ней ухаживала знакомая — Мария Александровна Храмцова и я, а днем приходилось мне еще ходить на работу, так как канцелярия сдавала дела и работников еще не отпускали со службы.