Она помолчала немного, а затем выдохнула:

— Это ведь она о тебе! Точно ли ты вызвал ангела? Может, демона?

— Ну чего ты слушаешь выжившую из ума старуху?

— А того. Говорят, что старые цыганки могут видеть суть. И не нукай. Сколько раз тебе говорить, что это некрасиво?

— Да мошенницы они все. Может, она вообще негра увидела? — легкомысленно сказал я, а у самого внутри что-то дрогнуло, стоило вспомнить истошный крик старухи.

Сестра шмыгнула носиком, упрямо вскинула подбородок и дальше пошла молча. И она рта не раскрывала вплоть до дядиного дома, обосновавшегося на узкой тихой улочке с раскидистыми клёнами. Раньше этот ветхий готический особняк с горгульями на карнизе и черепичной крышей принадлежал моему дедушке-оккультисту. А после его смерти отошёл старшему сыну, то бишь моему дяде. И нынче этот старинный дом был единственным на всей улице, кто стоял, полностью погруженным во тьму. У остальных домов перед входными дверьми хотя бы горели электрические фонари, а мой дядя, чёртов скряга, даже на электричестве экономил.

Нам с сестрой пришлось в темноте взбираться на крыльцо с коваными перилами. А около пошарпанной входной двери Машка горячо прошептала:

— Миша, умоляю, не наломай дров. Просто молчи, если тебя вздумают ругать. Ты же знаешь, что нам больше некуда идти. Отец не оставил нам ни копейки. А дядя — наш законный опекун. Пообещай мне, что будешь держать язык за зубами. А то опять что-нибудь сказанёшь.

— Хорошо, — нехотя процедил я, состряпав кислую физиономию.

— Спасибо, — искренне выдохнула обрадовавшаяся сестра и загромыхала ключами.

Через миг в темноте заскрежетал замок, а затем дверь открылась, и мы с сестрой проскользнули в окутанный мраком холл, пахнущий пылью, старой древесиной и лаком.

— Явились! — полоснул меня по ушам пронзительный, визгливый женский голос. Аж зубы заломило, а сестра чуть до потолка не подпрыгнула. Так заикой, блин, станешь.

Спустя мгновение холл осветила старенькая хрустальная люстра с тремя жёлтыми лампочками из двенадцати возможных. В углу на кресле восседала наша тётушка Клавдия. Желчная, склочная слабенькая магичка с жёлтым лицом, ломкими мышиного цвета волосами и невыразительными глазками. Она была худой как щепка, словно её ядовитый, неуживчивый характер изгнал из тела даже собственную плоть.

— Тётушка, мы же предупреждали вас, что вернёмся поздно, — торопливо промяукала моя сестра, уперев взор в вытертый ковёр, красующийся на полу, который порой скрипел так жалобно, что хотелось заплакать.

— Но не так же поздно! — вскричала тётка и тут же понизала голос, тревожно глянув на ступени, ведущие на второй этаж, где храпели её два «ангелочка». Мои двоюродные сестра и брат. Те ещё занозы в заднице. Однако тётушка любила их больше всего на свете, поэтому они и выросли такими капризными и эгоистичными подростками, думающими, что им всё можно.

— Простите, тётушка, — виновато сказала Мария, хотя мы ни в чём не были виноваты.

— Да кому нужны твои извинения? Они как холостые патроны. А ты чего молчишь, обормот? И где твои очки? А чего ты с рубашкой-то сделал⁈ — ахнула женщина, разинув рот с такими крупными зубами, что им бы и бобры позавидовали.

— Машина мимо по луже проехала и окатила Мишку. А очки он оставил у Григория, — торопливо ответила сестра, искоса бросив на меня предупреждающий взгляд. Дескать, молчи, мы же договаривались. И я молчал, но с огромным трудом. Всё моё существо жаждало поставить на место эту высохшую ведьму, повадившуюся издеваться над нами. Она будто бы нашла новую цель своей никчёмной жизни — извести нас с сестрой, придираясь по малейшему поводу.

— Дрянной мальчишка. Вечно ты влипаешь в истории! Возьми пример со своего двоюродного брата! Чудо, а не ребёнок. Все-то у него получается, учителя его хвалят.

— Да он жопы преподам лижет так, что они сверкают ярче Солнца, — еле слышно пробормотал я себе под нос и неожиданно ощутил прилив бодрости, словно тёткин гнев дал мне заряд силы. Хм-м-м…

— Чего ты там шепчешь? Говори громко и уверенно. А не мяукай, как сраный кот.

— Говорю, да, Иван — настоящее солнышко. Большое такое солнышко, румяное, с отменным аппетитом, — с тщательно скрытым сарказмом сказал я и почувствовал острый локоток сестры, вонзившийся в мои рёбра.

— Да, так и есть, — важно согласилась тётка, даже не поняв, где я уел её сына-толстяка, способного сожрать двух немытых бомжей. Особой разборчивостью в еде он тоже не отличался.

— Можно, мы пойдём⁈ — торопливо выдохнула сестра, конечно же раскусившая мой сарказм. — Завтра рано вставать. В университет же надо.

— Пойдёте. Но сперва отстираете рубашку этого неряхи и уберётесь на кухне.

— Но ведь Ефросинья обещала наконец-то самолично прибраться, — проговорила Машка, вспомнив нашу двоюродную сестру.

— Ефросинье некогда было! Она весь вечер изволила петь, — с гордостью произнесла тётушка Клавдия и свысока глянула на нас.

— Как жаль, что мы пропустили такое незабываемое представление. У меня как раз уши заложило, а её дивный голос непременно прочистил бы их, — опять с сарказмом сказал я, кое-как скрыв презрительную усмешку.

Фроське медведь не только наступил на ухо, но и хорошенечко на нём потоптался. И те звуки, что она извлекала из своего тучного тела, приводили в ужас всех окрестных котов. Животные думали, что в этом доме в промышленных масштабах кастрируют их сородичей. Но тётушка недалеко ушла от дочки в плане музыкального слуха. Поэтому она искренне хвалила её и от умиления вытирала платочком уголки глаз.

— Доброй ночи, тётушка. Мы все сделаем, — торопливо выдала сестра, схватила меня за руку и потащила на кухню.

— И чтоб утром всё блестело! — ударил нас в спины противный голос тётки. — А если не отстираете рубашку, то шиш Мишке, а не новую! В этой будет ходить! Мы и так на вас свои деньги тратим! А вы отвечаете такой чёрной неблагодарностью! Могли бы и похлопотать за Ефросинью с Иваном, чтобы их тоже позвали в дом Ветровых.

— В следующий раз непременно попросим! — крикнула сестра и открыла дверь, ведущую на кухню.

— Ага, чтобы эти двое там все сожрали. А тётя с дядей тратят на нас гроши, да и то, чтобы потом кое-кого выгодно выдать замуж. Да и меня пристроят, если источник проснётся. Инвесторы, так сказать, — мрачно проговорил я и следом за сестрой проскользнул на кухню, погруженную во мрак. — Эх, чую, Маша, однажды ты проснёшься, а я стою посреди гостиной с руками по локоть в крови, на лице у меня безумная улыбка, а вокруг в живописных позах лежат трупы этих упырей. Кишки висят на люстре, как новогодняя гирлянда. А на столе лежит башка Ивана с яблоком в распахнутой желтозубой пасти. Да ладно, шучу я. Не напрягайся. Чувствую же, что замерла, как столб.

— Ох и фантазия у тебя, — раздался в темноте голос сестры. — Лучше включи свет.

— Сейчас, — произнёс я, нащупал выключатель, щёлкнул им и увидел невероятный беспорядок. — Вашу благородную мать! Они бы ещё посреди кухни нагадили! Это же надо устроить такой бедлам. Будто специально его сделали. Да не будто, а специально. Зуб даю, это Иван с сестрой постарались.

— Наверное, — уныло поддакнула Машка, даже не став ругать меня за непозволительный, по её мнению, лексикон. Кухня реально походила на такое место, где этажом ниже расположился Ад. В раковине громоздилась немытая посуда, на столе ковром лежали объедки, а на полу красовались подозрительные разводы. — Нам придётся сильно потрудиться.

— А может и не нам, — задумчиво проговорил я, постукивая себе согнутым пальцем по подбородку.

— Что ты имеешь в виду? — тут же подозрительно сощурила глазки сестра.

Я смахнул со стула крошки, уселся на него, закинул ногу на ногу и проговорил:

— Одно из заклятий ангела может уничтожить грязь, а нам надо будет только расставить посуду по местам.

— Миша, не стоит по пустякам применять руны, — прошептала Мария, строго посмотрев мне в глаза.