— Николай Николаевич приедет? — радостно поинтересовался я. — Ой, как здорово! Давно его не видел, хоть при таких обстоятельствах повидаемся!

— Знаешь его? — спросил майор, по лбу которого обильно текли капли пота. Ничего, пусть пропотеет хорошенько, злорадно подумал я.

— Как не знать! Старый отцов товарищ! — сказал я гордо.

На несчастных ментов жалко было смотреть.

— Слушай, Алексей… как там тебя… Владимирович! Ты хотя бы правду скажи. Что пальцем тебя никто не тронул. Ведь не тронули же?

— Не тронули, — подтвердил я, не уточняя, что не тронули только потому, что не успели тронуть. — Что правда, то правда. А вот пацанов, которые со мной были, отпустить нужно.

Майор кивнул.

— Это тех, которые зрители? Отпустим, ясное дело, на кой хрен они нам сдались.

— И аппарат верните, с кассетами, — сказал я твердо. — Никакой порнухи мы не показывали никогда. Показывали новинки мирового кинематографа. Я же вам говорил, что клуб кинолюбителей, работаем официально.

— Вернем, — пообещал майор. — Сейчас, начальство приедет, разберемся.

— Мы ж не бандиты какие! — подтвердил лейтенант. — Если с нашей стороны вопросов нет, то забирайте свое имущество, бог с ним.

— И еще одно. Товарищи милиционеры. Никогда не лезьте в наши дела, — отчеканил я. — Никогда!

Менты мрачно молчали.

— В целом, я очень рад, что мы друг друга поняли, — подвел я итог. — И это… граждане начальники! Директора ДК отпустить не забудьте! Уж он-то к происходящему точно никаким боком.

— Сейчас решим, — сказал майор.

Я хотел поблагодарить его за понимание и хорошее отношение, но не успел. Дверь в кабинет распахнулась и на пороге возник Николай Николаевич — в штатском, запыхавшися и злой, как тысяча чертей.

— Привет, Алексей! Жив-здоров? — спросил он меня быстро.

— Все отлично, — подтвердил я. — Рад вас видеть, спасибо, что приехали.

Тот с досадой махнул рукой и в упор уставился на своих подчиненных, которые стояли навытяжку.

— Тебе, Котов, что, делать нехер? — отнесся Николай Николаевич к майору. — Ты куда лезешь? Ты вообще понимаешь, куда лезешь?

— В соответствии с разработанным планом… — тихо сказал майор, глядя в пол. — Товарищ полковник, разрешите вас на два слова?

— Иди на… — устало сказал Николай Николаевич. — Секретарь горкома из-за тебя не спит. Первый секретарь обкома не спит. Прокурора разбудили. Тебе было приказано — проверить хозяев этих салонов — кто-чего?

— Было, — сказал майор.

— Ты проверил? — в голосе Николая Николаевича зазвучали грозные нотки.

Майор молчал.

— Мудак, — вынес вердикт Николай Николаевич. — Все, пошли, Алексей. Машина ждет.

— Пусть пацанов моих отпустят, — обнаглел я. — И видик отдадут с кассетами.

Николай Николаевич грозно посмотрел на майора и махнул рукой. Тот живо покинул кабинет. Майор, как выяснилось впоследствии, действительно был виноват. Он безответственно отнесся к очень важной части операции, которая заключалась, образно говоря, в отделении овец от козлищ. Так, видео-бизнес во второй половине восемьдесят восьмого года находился на пике популярности, и в него пришло много людей, некоторые из которых относились к семьям, влиятельным на уровне города. Естественно, эти люди никак не должны были попасть под кампанию борьбы с нелегальными кинозалами. Весь удар должны были принять на себя люди в этом бизнесе случайные и влиятельных покровителей не имевшие. Именно этим вопросом — выяснением кто есть кто в видео-бизнесе, кого трогать можно, а кого — нельзя ни при каких обстоятельствах, должен был заниматься майор Котов. Порученное задание майор провалил просто блестяще — повязал сына первого секретаря горкома, то есть — меня. И еще ладно, если бы у нас действительно оказалась какая-нибудь «Эммануэль» или «Греческая смоковница». Но нашел-то он древний фильм с Брюсом Ли и мультики «Том и Джерри».Это уже полное фиаско.

Естественно, аппарат с кассетами мне вернули (я тут же передал его Валерику, который вместе с Серегой поджидали меня у входа в отделение). Николай Николаевич на служебной «Волге» с мигалкой довез меня домой, где и сдал с рук на руки папеньке. Я предчувствовал разбор полетов и он, конечно, не заставил себя долго ждать. Папенька провел меня в кабинет и закрыл дверь. Я пытался угадать его настроение — кажется, он был даже не зол, скорее озадачен.

— Алексей, — сказал он с положенной к случаю грустью в голосе, — ты уже взрослый парень. Я очень не хочу читать тебе нотации. Николай сказал мне, что ты можешь иметь отношение к нелегальному кинозалу, где показывают заграничные фильмы за деньги. Я — скажу тебе честно! — даже не хочу выяснять, насколько это соответствует действительности. Я просто прошу тебя, чтобы этот вопрос больше никогда не возникал. Ты меня понимаешь?

— Понимаю… — вздохнул я.

Черт побери, от видеосалона отказываться не хотелось. Как странно, подумал я. У меня лежит почти сорок тысяч рублей наличными, но мне очень жаль отказываться от прибыли в несколько сотен. Впрочем, хорошо, что этот разговор случился. Возможно, сегодня как раз и будет момент истины, когда мы с отцом наконец-то поговорим по-настоящему…

Отец долго и задумчиво смотрел в стол. А потом сказал:

— Я надеялся, что ты пойдешь по общественной линии. Или, в крайнем случае, в науку. Но… В институте говорят, что на занятиях почти не появляешься. Неужели ты хочешь уйти в эту коммерцию?.. Почему? Из-за денег? Я не осуждаю, я на самом деле хочу понять.

— Дело не в деньгах, — сказал я. — Вернее, не только в них.

— А в чем же? — спросил отец, с любопытством глядя на меня. Похоже, что ему на самом деле это интересно.

— Дело в том, — сказал я осторожно, — чтобы выжить в новые времена. Нам, нашей семье. Для этого будут нужны деньги. А общественная жизнь, наука… Через два года это будет никому не нужно, а через три — над этим будут смеяться. Неужели ты не видишь, что все? Все заканчивается!

— Я вижу… — тихо сказал отец. Таким серьезным и печальным я не видел его никогда. — Я вижу, — повторил он, — и, возможно, ты прав. Даже, скорее всего ты прав. Но ты тоже должен понять… Есть правила. Я занимаю ответственную должность… Мой сын не должен быть ни в чем замешан. Ни в чем предосудительном.

— Хозрасчет, хозяйственная инициатива, кооперация, новое мышление — об этом «Правда» каждый день пишет! Что тут предосудительного? У меня складывается впечатление, что ты хочешь быть ортодоксальнее ортодоксов!

Отец вздохнул.

— Заграничные фильмы за деньги — это может быть превратно истолковано. Идеологию никто не отменял.

— Опять же, а каждом выпуске «Правды» — гласность, свобода слова. Да сейчас печатают такое, за что десять лет назад сажали! — запальчиво заявил я.

— Я тебя прошу, понимаешь? — сказал отец. — Ты уже взрослый, я не могу тебе приказывать. Могу только просить.

Я выругался мысленно. Ладно, хрен с ним, с салоном. Пусть Валерка занимается, все равно после сегодняшней экзекуции милиция к нему на пушечный выстрел не подойдет.

— Хорошо, — сказал я. — В клубе кинолюбителей я больше не участвую. Решено и подписано.

— Я рад, что мы друг друга поняли, — сказал отец. — Что касается других… направлений деятельности, то ты всегда можешь со мной советоваться.

Ага, подумал я. Например, о наших чудесных делах с Евгением Михайловичем. Нет уж, спасибо. Но вслух сказал дипломатично:

— Да, конечно, буду советоваться.

— Вот и хорошо, — сказал отец. — Просто ты не понимаешь, насколько сейчас может быть опасно.

Я с трудом подавил улыбку. Как раз это я понимаю больше, чем все партийные органы вместе взятые.

— Значит, договорились, — сказал отец.

— Договорились, — кивнул я.

По телеку шел типичный перестроечный фильм о похождениях школьника, борющегося с социальными язвами — «Плюмбум, или Опасная игра». Я, сам того не ожидая, засмотрелся. Школьник, как по мне, получился довольно отталкивающий в своей идейности, с отца родного, пойманного на браконьерстве, снимал показания, но что-то в этом фильме было, что-то… Например, сцена с утренней пробежкой. Молодые здоровые парни — рабочие, спортсмены и дружинники бегут утренний кросс под тревожную музыку, и тут же возникает очень острое ощущение, что все. Нет больше силы за этими парнями. И даже больше того — нет силы за всей милицией, идеологией и властью, но есть странное ощущение декаденса — тление и распад, распад всего привычного, бывшего жизненной основой десятки лет. А ведь талантлив режиссер, подумал я с удивлением. Как четко, одной сценой, простой утренней пробежкой, вычленил самую суть происходящего… Наверное даже, не понимая и не желая того.