«Жеан! — крикнул Годмар с угрозой в глазах. —

Тот, кого ты любишь, в моих руках,

Если ты мне тотчас не дашь ответ,

Разделишь ты ложе со мной или нет,

Он не увидит дождя конец». —

«Не издевайтесь над ней, наглец,

Или я тотчас же вас убью!»

Лба коснулась она и руку свою

К глазам поднесла — будто видела кровь.

«Нет», — она повторила и отвернулась вновь, —

Будто нечего больше прибавить ей,

И все решено. И Годмар стал еще красней,

К его лицу и к шее кровь прилила волной.

«Жеан! Недалеко отсюда замок мой,

Убежищем надежным привык я его считать.

Что мне мешает сейчас вас силой взять

И сделать немедля все, что хочу,

С вашим строптивым телом, пока, обречен мечу,

Ваш рыцарь крепко связан?» И тотчас улыбка ей

Чуть шевельнула губы, стала она бледней

И на него взглянула надменным прищуром глаз.

«Знайте же, сэр Роберт, я б задушила вас,

Если б вы спали рядом, вгрызлась бы в горло вам

С помощью божьей». И тотчас воззвала к небесам:

«О Иисус, пришлите мне помощь, душу храня.

Они, затравив как зверя, здесь заставляют меня

Выбрать греха дорогу и покривить душой —

Что бы я ни решила. Но шепчет разум мой,

Что могла бы я отказаться от пищи и от питья,

Что этим путем скорее приблизиться смерть моя». —

«Если вы не хотите исполнить волю мою,

То мне, — хотя я вас так люблю, —

Придется сделать иначе. Молчите? Ну, что ж,

Я скажу про то, что знаю!..» — «Но это наглая ложь!» —

«Ложь? Я клянусь богом, присутствующим тут,

Что ее в Париже охотно истиною сочтут.

Вы знаете, как громко кричали там о вас:

Отдайте Жеан, смуглянку, отдайте ее сейчас,

Отдайте Жеан. Хотим мы ее утопить или сжечь». —

«О Роберт мой, мне лучше было бы мертвой лечь!» —

«Кто бы конец подобный жалким назвать не мог

Для этих длинных пальцев, для этих стройных ног,

Для этой высокой шеи и гладких нежных плеч, —

Конец, о котором после долго вели бы речь

Все, кто его увидит? Лишь час могу я ждать,

Подумай, Жеан. Должна ты немедленно выбирать —

Жизнь или смерть. Решай же!» в тумане сна,

Покинув седло, шатаясь, прошла она

Два-три шага дальше. И там на сене сыром

Легла — с обращенным к небу, полным тоски лицом.

Сырая охапка сена ей изголовьем была,

И тихо она заснула и, покуда так спала,

Не видела снов. Но минуты вели неуклонный счет,

К полуночи подступая все ближе и ближе. Вот

Она, наконец, проснулась. Вздохнула глубоко

И Годмару по-детски сказала даже легко:

«Я не хочу». И тотчас Годмара голова

Повернулась резко на эти ее слова.

Загорелось лицо. А Роберт, как прежде, был недвижим

И не сказал ни слова, и взгляд его был сухим.

Не уронил слезы он. И в молчаньи своем,

Казалось, следил зорко за падающим дождем.

Губы его были сжаты. Точно жаждой томим,

Он ими к ней потянулся. И она отвечала им.

Тщетное желанье мучило их тела,

Губы ее побледнели. Рука его провела

По ним, чуть касаясь. Годмар, сдерживая злость,

Порывисто встал меж ними, грубо толкнул их врозь.

Роберту открыл шею, ослабив кольцо петли,

Она, протянув пустые руки свои,

Молча вперед смотрела и видела, как клинок

Точно и быстро Годмар из ножен своих извлек,

Видела его руку у Роберта в волосах,

Остро отточенной стали безжалостный размах.

С перерубленною шеей Роберт упал

И, словно пес от боли, горестно простонал,

Лишенный сознанья. Годмар кликнул своих людей,

Они к нему подбежали и тяжкой пятой своей

Череп разбили тому, кто у Годмара ног,

Мечом его пораженный, лишенный дыханья, лег.

А Годмар тогда промолвил: «Это, Жеан моя,

Только начало того, что делаю я.

Заметьте, Жеан, отныне один вам путь на земле —

Вам ехать сейчас придется обратно в Шателе».

Она головой покачала — словно в забытьи

И горестно посмотрела на холодные руки свои,

Как будто все, что случилось, рассудка стоило ей.

Так они расстались у стога среди полей.

Перевод Вс. Рождественского

Надпись на старинной кровати

Песня ветра слышна,

И ночь холодна,

И Темзы поток

До дна продрог,

Но мил наш дом,

Доброта здесь во всем,

И дарю я тепло,

Хоть поля замело.

Так отдохни

И думать начни