All for thee this day-and ever. What reward for them is meet
Till the host comes marching on?
Hark the rolling of the thunder!
Lo the sun! and lo thereunder
Riseth wrath, and hope, and wonder,
And the host comes marching on.
Many a hundred years passed over have they laboured deaf and blind;
Never tidings reached their sorrow, never hope their toil might find.
Now at last they’ve heard and hear it, and the cry comes down the wind,
And their feet are marching on.
O ye rich men hear and tremble! for with words the sound is rife:
“Once for you and death we laboured; changed henceforward is the strife.
We are men, and we shall battle for the world of men and life;
And our host is marching on”.
Hark the rolling of the thunder!
Lo the sun! and lo thereunder
Riseth wrath, and hope, and wonder,
And the host comes marching on.
Is it war, then? Will ye perish as the dry wood in the fire?
Is it peace? Then be ye of us, let your hope be our desire.
Come and live! for life awaketh, and the world shall never tire;
And hope is marching on.
“On we march then, we the workers, and the rumour that ye hear
Is the blended sound of battle and deliv’rance drawing near;
For the hope of every creature is the banner that we bear,
And the world is marching on”.
Hark the rolling of the thunder!
Lo the sun! and lo thereunder
Riseth wrath, and hope, and wonder,
And the host comes marching on.
Уильям Моррис (1834–1896)
Стог сена на болоте
Она ехала рысью путем ночным,
Для того ль, чтобы молча расстаться с ним?
Для того ль грязь и дождик глухой порой
Выносила она, чтоб увидеть самой
Труп, лежащий у стога средь топких полей?..
Вдоль роняющих капли нагих ветвей,
Слыша каждым своим башмаком стремена,
Долго ехала рысью привычной она —
С юбкой, сбитой к коленям, в грязи, что летит
На пути из-под конских тяжелых копыт.
Дождь стекал по набухшим ветвям,
По тяжелым и мокрым ее волосам,
По ресницам, глазам — прекрасным в тоске.
Дождь и слезы, мешаясь, текли по щеке.
Временами пускали они повода,
И вперед выходил на коне он тогда
Для разведки ночной. Должен был он взглянуть —
Все могло ведь случиться, — спокоен ли путь
Там, в скрещеньи дорог. И, когда отряд
Недовольно шептал, обращался назад,
Чтоб скорей подбодрить утомленных людей.
О, как смутно было на сердце у ней!
От сомнений и страха, не раз и не два
Она всхлипнула глухо. У ней голова
Закружилась от быстрой езды. Ей, дрожа,
Было трудно в озябших пальцах держать
Мокрый повод. Тревоги полна,
Еле чуяла в стремени ногу она, —
Все затем, чтобы без поцелуя ей
С ним расстаться у стога средь топких полей…
Едва они мокрый увидели стог,
По размытой дороге им путь пересек
С войском Годмар-Иуда, готовясь напасть.
Трое огненных львов, оскаливших пасть,
Змеились на знамени у него.
Увидали они вдоль пути своего
Три десятка людей, построенных в ряд.
Роберт взором мгновенным окинул отряд
И почувствовал сразу, что близок конец,
А она на глаза опустила чепец,
Чтобы только не видеть вокруг ничего.
Роберт молвил: «Их двое на одного.
А когда-то при встрече под Пуатье…
Но не надо бояться, сердце мое,
Ведь граница Гаскони уже близка». —
«Ах, — сказала она, — мне так тяжка
Мысль уехать без вас; а потом —
Суд в Париже. И те — вшестером,
И решетка тюрьмы Шателе,
Быстроводная Сена в осенней мгле
Под дождем. И насмешки на берегу
Надо мной — оттого, что я плыть не могу.
Или это — иль жизнь с нелюбимым, с ним,
Чтобы я была проклята небом самим.
О, скорей бы прошел этот час роковой».
Без ответа он крикнул с веселой душой —
«Святой Георгий!» — свой клич в бою,
Положив ей на повод руку свою.
Но никто из его молодцов
Не ответил на этот бодрый зов.
И пока он гневно сжимал свой меч,
Кем-то брошенный ловко, коснулся плеч
Крепкий жгут, — был веревкою связан он
И немедленно к Годмару подведен.
